Упомянем в начале нашего исследования, что вОрон и ворОна — как вы все, конечно, знаете — это два совершенно разных вида птиц. У них разные окрас, размеры, форма клюва и образ жизни. Так, вОроны гораздо крупнее ворОн и в отличие от последних живут НЕ в стаях, а по одиночке, причем сторонятся людского жилья и предпочитают селиться в глухих труднодоступных местах. Кстати, вОроны, как и лебеди образуют пару один раз на всю жизнь и если одна из птиц гибнет — остаются одинокими

В мифологическом мире вОрон и вОрона также имеют совершенно разные образы и функции. Так, ворОна во всех сказках, присказках, баснях и приметах — это хвастунья и раззява, не слишком умная и дальновидная. Она часто и совершенно безосновательно хвастается, а в итоге попадает в смешную ситуацию, выставляя в себя в самом невыгодном свете, или остается «у разбитого корыта».

Ворон — совсем иное дело. Мудрый. Вещий. Зловещий. Вестник войны, смерти и печали. Но в то же время — даритель живой и мертвой воды, летающий за море, чтобы ее достать, и хранитель ключей от небесных врат, провожающий души умерших в Ирий (Рай). Посредник между мирами Живых и Мертвых. Пожалуй, образ ворона в русском фольклоре — самый сложный, многогранный и загадочный из всех птиц.

Попробуем разобраться детально и с конкретными примерами в сказках и заговорах — почему же за этой птицей закрепилась такая слава? Как можно объяснить связь вОрона с живой и мертвой водой? Куда уходит корнями понятие «вещий»?

Помощник волхвов

Первым и одним из важнейших исследователей русского фольклора по праву считается А. Н. Афанасьев (1826—1871 гг.), посвятивший этой теме всю свою жизнь. Результатом его изысканий стало огромное собрание русских народных сказок — которое вплоть до настоящего дня остается самым обширным, а также чуть менее известный 3-томник «Поэтические воззрения славян на природу», в котором он пытается свести имеющийся материал в виде сказок, былин, примет и заговоров в некую единую концепцию мироздания, прибегая для этого и к аналогиям в других культурах — от южных славян до греков, скандинавов и индийцев.

В своих трудах он неоднократно обращается и к образу ворона. В частности он приводит одну из песен Краледворской рукописи (чешское собрание народных песен, найденное в 1817 г.), которая рассказывает о тяжелых временах смены культур и верований:

«…пришли чужеземцы на нашу родину, сокрушили богов, посекли заповедные деревья и всполошили воронов из священных дубрав».

Отсюда мы узнаем, что вОроны в древности являлись неотъемлемым атрибутом «старого мира» славян и его священных мест и в больших количествах жили в священных дубравах. Тревожить священных птиц, конечно, не полагалось — как и в целом шуметь в священных рощах. Вероятно, волхвы специально ухаживали за ними и/или подкармливали их, и, скорее всего, также прибегали к их помощи во время разного рода гаданий. Отсюда и прочно закрепившаяся за вороном слава «вещей» птицы — то есть знающей многое и способной предсказывать будущее.

Скорее всего сохранилась в народном сознании и связь «ворон-волхв», именно поэтому в русских сказках ворон остается неизменным спутником «последнего русского волхва» — Бабы-Яги, которая как и ее вещая птица стоит на перекрестке мира Живых и Мертвых, имея доступ и туда и туда, и нередко своими мудрыми советами (особенно указанием пути) помогает герою, хотя и не является однозначно положительным персонажем.

Справедливости ради нужно отметить, что в настоящее время Краледворская рукопись объявлена подделкой (что не доказывает то, что она действительно подделка), однако, в XIX веке ее авторитет в научных кругах был непререкаем, поэтому А. Н. Афанасьев и ссылается на нее. Очевидно, текст рукописи ничем не насторожил фольклористов XIX века и выглядел для них совершенно достоверно.

Впрочем, и помимо этого есть немало свидетельств того, что ворон испокон веков почитался в народе какой-то особой, священной птицей: так, в народном сознании вплоть до XIX века существовал запрет стрелять в вОрона. Это, с одной стороны, считалось крайне дурной приметой, сулящей всяческие беды, а с другой — уже в более поздние времена и в «практичной» плоскости связывалось с вероятной порчей ружья. Если предположить, что Краледворская рукопись говорит правду — то это выглядит совершенно понятно. Кто в здравом уме станет стрелять в птицу, живущую в священной роще и доносящую до посвященных волю богов?

Но почему именно ворон был «выбран» «вещей» птицей? Это несложно объяснить — хотя бы из-за его высокого интеллекта и специфического образа жизни. Вороны действительно необычайно умны — считается, что их интеллект по многим параметрам соответствует уровню 5-летнего ребенка. Они умеют считать, планировать свои действия на некоторое время вперед, использовать подручные орудия труда, решать образные задачи и головоломки дошкольного уровня сложности, сотрудничать для достижения общей цели, сопереживать и проч. Сегодня многие ученые ставят разум вОронов выше разума приматов.

С другой стороны, в природе вОроны традиционно ведут уединенный образ жизни, выбирая для строительства гнезд самые глухие и труднодоступные места и в природе НЕ собираются в стаи (поля сражений - скорее исключения, кроме того довольно сложно теперь доподлинно разобраться какие именно представители врановых могли туда прилетать помимо самих воронов) — это несомненно добавляло им в глазах древнего человека ореол некоторой загадочности и таинственности.

Наконец, иссиня-черный цвет служит третьим ключевым отличительным признаком, необычайно важным в глазах наших предков, которые воспринимали мир в основном в черно-бело-красной гамме (читайте отдельную статью о названиях и восприятии цветов в Древней Руси): ворон как бы олицетворяет собой крайнюю точку темного спектра цвета, что само по себе делает его магическим созданием, принадлежащим НЕ только видимому миру.

Суммируя все вышесказанное — трудно и придумать более подходящую птицу-спутника для волхва, чародея или кудесника.

Птица-молния / птица-ветер / Ворон Воронович

А. Н. Афанасьев в своем труде «Поэтические воззрения славян на природу» сводит буквально все образы и мифологемы — будь то птица, зверь, миф о герое и проч. — к погодным явлениям. Первопричина всего по Афанасьеву — и этой же логике следовали и его ученики (так называемая «мифологическая школа») — это «молния-стрела», «светило-сокровище», «гроза отпирающая гору-облако».

Впоследствии эта школа была подвергнута серьезной критике — главным образом за то, что каждый миф она воспринимает как результат «непонимания» природных явлений, существенно примитивизируя уровень осознанности наших предков. Однако, при этом нельзя не признать, что именно представители мифологической школы — при всех их ошибках в трактовках — собрали и обобщили огромный материал, а часть их наблюдений и выявленных аналогий остаются крайне полезными для современных исследователей.

Так, возвращаясь к образу ворона, А. Н. Афанасьев ожидаемого связывал его (как и множество других птиц) с молнией, сверкающей из-за туч и приносящей на своих крыльях дождь, жизнь, весну, а также с ветром — что в рамках мифологической школы по сути является двумя гранями одной и той же силы или явления (разрывающего тучи и вызывающего дождь).

Именно в аналогии «молния-выстрел» А. Н. Афанасьев видит разгадку приметы о том, что убивший ворона испортит свое ружье. Он считает, что с появлением ружей удар молнии в народном сознании сблизился с ружейным выстрелом, поэтому убить ворона (птицу-молнию) равносильно тому, чтобы ружью уничтожить самое себя. С другой стороны, в поздние времена, когда священный трепет перед вОроном уже забылся, это рождает и противоположную примету: чтобы ружье хорошо стреляло — нужно перед использованием смазать его дуло кровью ворона.

Связь вОрона с «живой водой» А. Н. Афанасьев также объясняет в контексте природных явлений: ворон(= молния) по весне отпирает/открывает замки и освобождает вешние воды (=живая вода), скованные в тучах. Весенние воды в свою очередь нередко уподобляются неким сокровищам, и сказки о вОроне также часто указывают на то, что в своем гнезде он хранит золото, серебро или самоцветные камни. Кстати, той же сверкающей молнии уподобляется и клюв ворона, который в сказках и заговорах очень часто описывается как «железный» — то есть с железным острием, поражающий насмерть (как молния).

Нередко акцент ставится именно на то, что живая вода, которую приносит ворон, имеет способность возвращать зрение, что А. Н. Афанасьевым трактуется так: «пролившийся дождь возвращает помраченному тучами небу свет = зрение».

Наконец, аналогия вОрона с ветром особенно хорошо видится в сказках с упоминанием о Вороне Вороновиче. Так в русской версии сказки Солнце, Месяц и Ворон женятся на трех родных сестрах, а в словацкой — вместо Ворона выступает Ветер. Точно также герои, ищущие по свету чего-то неведомого — именно к Ворону и Ветру обращаются как к последней инстанции, когда уже и Солнце и Месяц им отказали.

«Ветер, ветер! Ты могуч,
Ты гоняешь стаи туч,
Ты волнуешь сине море,
Всюду веешь на просторе.
Не боишься никого,
Кроме бога одного.
Аль откажешь мне в ответе?
Не видал ли где на свете
Ты царевны молодой?
(А. С. Пушкин, „Сказка о мертвой царевне и семи богатырях“)

Спутник Перуна и податель живой воды

Особого внимания заслуживают наблюдения А. Н. Афанасьева, сближающие вОрона с богом-громовержцем Перуном. Так, он обращает внимание на то, что у последнего пернатым спутником всегда выступает только одна из этих трех птиц: орел, сокол или ворон.

Еще одной характерной чертой, связывающей всех этих персонажей именно с Перуном является то, что эти птицы очень часто описываются сидящими именно на (семи) дубах или в дубраве, а дуб — в свою очередь — олицетворяет собой Перуна уже в мире деревьев (читать подробнее про образы деревьев на Руси).

Так, например, в старинной народной песне поется:

На дубу сидит тут черный ворон,
А и ноги, нос — чти огонь горят.

Точно также и в сказках — ворон обычно сидит перед своим дворцом на дубу.

„…возле дворца дуб стоит, на дубу ворон сидит. Слетел ворон с дуба…“ 
(Афанасьев 1984/1:302, № 159).

„Наехал в поле сыр крековистой дуб, 
На дубу сидит тут черны ворон…“ 
(былина „Михайла Казаринов“ из сборника Кирши Данилова, СКД 1977:112)

Интересно, что в былинах (которые, скорее всего ближе к нам по времени возникновения, нежели сказки), на „двенадцать дубах“ свил себе гнездо уже Соловей-разбойник, а его сыновья умеют оборачиваться „воронами с железными клювами“. То есть мифологема (ворон на дубу — указание на могущественную фигуру) осталась неизменной, а ее окраска поменялась на негативную (вместо бога — разбойник и его дети).

Сохранила этот образ ворона на дубу даже детская присказка:

Ай ду-ду, ду-ду, ду-ду,
Сидит ворон на дубу,
Он играет во трубу
Труба точеная, позолоченная…

Еще одно указание на Перуна — это народное поверье, что в полночь на чистый четверг наступает благодатная весна, а вОроны всем племенем спешат искупаться в целебной воде. Четверг же — у славян как и у всех индоевропейцев вообще считался днем, посвященным богу-громовержцу. То есть в нашем случае — Перуну (сравните англ. Thursday — день Турса» или «Тора» — последний как раз — громовержец в скандинавской мифологии).

В русской сказке о Марье Моревне змей (демон зимних вьюг по А. Н. Афанасьеву) убивает своего противника — молодого царевича (бога громовержца Перуна — по А. Н. Афанасьеву) и заточает его в смоляную бочку, скованную несколькими железными обручами (позднее ту же мифологему использовал А. С. Пушкин в сказке «О царе Салтане»).

Освобождают заточенного бога три птицы: орел, сокол и ворон (постоянные и неизменные спутники Перуна): орел поднимает бурю, чтобы волны выбросили бочку на берег, сокол поднимает ее в поднебесье, чтобы упав с высоты разбились оковы железных обручей, а ворон — приносит живую воду для оживления царевича.

В других сказках, где присутствует эпизод с оживлением павшего также очень часто используется та же мифологема: именно ворон или вороны приносят ему живую (и мертвую) воду, исцеляющие раны и возвращающие к жизни.

Предвестник войны

В скандинавском эпосе и вовсе сохранился образ двух воронов спутников верховного бога Одина названных поименно — Хугин и Мунин (в переводе — «мысль» и «память»). По легенде они каждый день облетали весь мир, дабы потом поведать Одину обо всех происходящих в нем событиях. То есть и здесь вороны — «вещие» птицы, все знающие, приносящие вести.

Скандинавская Эдда величает воронов вестниками побед и указывает на то, что стая вОронов, следующая за войском сулит ему торжество над неприятелем.

Считается, что ворон стал своеобразным победоносным символом войны у викингов и даже был изображен на знамени легендарного воителя Рагнара Лодброка. Есть сведения о том, что у Рангара были и живые вороны, которые как раз служили целям гадания: по тому расправит ворон, севший на знамя, свои крылья или нет можно было судить об успехе намечающегося военного похода.

То есть опять — предсказания о будущем, но уже в контексте войны. Образ ворона как бы начинает раздваиваться — с одной стороны, он помощник, так как может приоткрыть завесу тайны над грядущим и дать совет как поступить. С другой стороны, он может и предвещать беду — а в этом случае он уже не ВЕЩИЙ, а скорее — ЗЛОвещий, то есть предвещающий беды и страдания. Наконец, если посмотреть на будущий военный поход глазами тех, против кого он направлен, то тут и вовсе появление стягов с вороном не сулит ничего иного кроме как беда и разорение.

Разумеется, дело НЕ в том, что славяне боялись знамен Рангара Лодброка или что-то «заимствовали» в мифологии скандинавов. Просто обозначенная выше связка образов настолько проста и естественна, что практически неизбежно должна была появляться не только в Скандинавии, но и в континентальной Европе, На Руси и т. д.: вещая птица волхвов и предсказание о будущем всегда идет рука об руку с войной, войны приносят страдания, а затем на поле брани прилетают вороны для своего кровавого пиршества, завершая этот круговорот. Особенно драматично это выглядит с учетом черного цвета перьев ворона. Неудивительно, что за ним начинает тянуться дурная слава. И вот уже во многих летописях, заговорах и проч. забывается, что изначально ворон был вещим — он становится именно ЗЛОвещим, а потом и вовсе сливается с понятием несчастья, ворога, печали и тоски.

Так, нередко мы встречаем в исторических документах негативные эпитеты для описания воронов или прямую аналогию между воронами и ворогами или дурными знамениями:

«черное воронище» (Богатырев 1993:230–231),
«проклятая птица, поганый, черный ворон!» (Харитонов 1847:153),
«чръный воронъ, поганый половчине» («Слово о полку Игореве», ЭСПИ 1995/1:10).
«…всю нощь с вечера босуви врани взграяху» (в «Слове о полку Игореве» в качестве дурного знамения).

В русских народных приметах «грай воронов» пророчит несчастье, равно как и ворон, прилетевший на двор или севший на крышу (крайне редкое и необычное событие — если мы вспомним об уединенном образе жизни вОрона) указывает на грядущую беду, пожар или болезнь/смерть кого-либо из родственников.

В одной малороссийской думе казак говорит: 
«ой у поли черный ворон кряче, то ж вин мою голову баче».

«Ворон даром не крякнет» — русская народная пословица.

В сербском фольклоре имя ворона заменяет собой злой рок:
«У всякого — и у старого, и у малого свой злой ворон».

Библейское мировоззрение закрепляет негативный образ ворона. Существует предание о том, что на заре мира ворон был создан белым как снег и кротким как голубь. Однако, выпущенный из ковчега, он не вернулся к Ною с вестями, а вместо этого накинулся на падаль. С тех пор он сделался черный цветом и кровожадный нравом. В Средневековье во многих странах Европы и на Руси ворона уже прямо признавали посланником дьявола и верили, что в образе ворона является сам нечистый. Это также может считаться косвенным подтверждением того, что в дохристианские времена ворон скорее всего прочно ассоциировался с волхвами и населял как капища, так и священные рощи.

Впрочем, корни самой этой истории — о том как ворон почернел — все же идут из дохристианского мира. И в хорутанской сказке, и в преданиях многих народов Сибири и Америки четко сохранена история о том, что раньше ворон был белым. И довольно часто он чернеет именно после того, как начинает есть падаль, однако — далеко не всегда. Порой причиной этому совсем другие явления, а образ ворона от смены цвета НЕ становится отрицательным.

В сербском фольклоре, когда говорится о каком-то невероятном событии используются слова «не случалось этого с тех самых пор как почернел ворон».

А. Н. Афанасьев в этих примерах также видит отсылку к погодным явлениям: так, «белый ворон» по его мнению — это сохранившееся воспоминание о белом весеннем облаке, а черный — это то самое облако, которое вобрав в себя туманы и влагу, превращается в черную тучу и проливается на землю дождем.

Образ ворона в заговорах

Заговоры, в которых упоминается ворон столь же разнообразны, как и сам его образ в народном фольклоре: от помощника и защитника до проклятого врага. Так что, пожалуй, именно заговоры как раз лучше и живее всего отражают всю палитру смыслов, связанных с воронами.

Приносящий ключ и дарующий защиту в бою

А. Н. Афанасьев в своих «Поэтических воззрениях» записал заговор, который произносит ратник, отправляющийся на войну, в котором ворон является главным действующим лицом — тем, кто принесет волшебный ключ для открытия терема, хранящего неуязвимые богатырские доспехи. А чьи это доспехи? Несомненно того самого бога покровителя воинов Перуна — его имя в заговоре не называется, но присутствие ворона прямо на него указывает.

«Под морем под Хвалынским стоит медный дом, а в том медном доме закован змей огненный, а под змеем огненным лежит семипудовый ключ от княжева терема, а во княжем тереме сокрыта сбруя богатырская… Поймаю я лебедь: ты полети к морю Хвалынскому, заклюй змея огненного, достань ключ семипудовый. — Не моим крыльям долететь до моря Хвалынского, не моей мочи расклевать змея огненного, не моим ногам дотащить ключ семипудовый; есть на море на окияне, на острове на Буяне ворон, всем воронам старший брат: он долетит до моря Хвалынского, он заклюет змея огненного, притащит ключ семипудовый…. Отпираю я тем ключом княжий терем, достаю сбрую богатырскую. Во той сбруе не убьют меня ни пищаль, ни стрелы, ни бойцы, ни борцы… Чур слову конец, моему делу венец!»

Заговоры от порчи

Немало заговоров, где ворон тем или иным способом побеждает/уничтожает болезнь. Интересно, что иногда он делает это неким огнем, пламенем, что опять же отсылает нас к версии А. Н. Афанасьева, согласно которой ворон — это аналог молнии:

«И говорит мне святое сухое древо ель: Я, де, от того посохло и повяло мое корение и корочка, и пруточки, — есть на мне на святом, на сухом древе, на еле, на вершине сидит сизый черный ворон, нос у него железный, когти его булатныя, а крылье огненное; из огненного крылья пламень, пышет на все стороны он, прижигает он на рабех Божиих всякие уроки и призоры, встречи и привстречи, переходы, и перебеги, приговоры и злые лихие отговоры, лихую думу и лихой говор, и лихое слово, и лихую кровь, радости и помышления, и прихранения…» 
(заговор из Костромской уб., Виноградов 1907/1:59–60, № 76).

Заговоры на любовь

В заговорах на любовь нередко одновременно встречались ласточка и ворон. А. Н. Афанасьев трактует их так: 
ласточка — предвестница весны, а ворон — в данном случае — вновь выступает как приноситель живой воды.

Распространено было поверье о том, что нужно положить воронов перо у порога, через который должна переступить возлюбленная.

Остановка крови

Как уже было отмечено выше — ворон тесно связан с понятием живой воды. А она, в свою очередь, используется в основном, 

а) для заживления ран после боя;
б) для возвращения зрения ослепшим.

Неудивительно, что в заговорах на остановку крови очень часто есть обращение к ворону. При этом интересно, что в некоторых из них ворон по тексту вроде бы несет отрицательный смысл — произносящий заговор просит его не точить рану:

«…летит ворон без крыл, без ног, садится к раба (имярек) на главу и на плечо. Ворон сидит-посиживает, рану потачивает. Ты, ворон, не клюй — ты, руда, из раны не беги… ты, ворон, не каркай — ты, руда, не капни!» 
(заговор из А. Н. Афанастева, «Поэтические воззрения славян на природу», т.1)

В других же заговорах на остановку крови вовсе нет упоминания ни раны, ни крови, а общая формула такова: 
произносящий заговор предлагает ворону отправиться куда-то далеко за море, где ему приготовлено угощение. 

Тут можно домысливать — то ли ворона отправляют за той самой живой водой, а мотивацией (жертвой/наградой) служит угощение. То ли его пытаются отослать подальше от раненого — дабы он не точил его рану и не накликивал несчастье.

«Из-за Сорочинских гор вылетает вран двоеглавой, одноглазой, однокрылой, одноногой; прилетил к девицы красной к Настасеи, ухватил три иглы златые красные и три нитки шелковые красные и понес за синее море; уронил среди моря на дно…» 
(заговор от кровотечения в Олонецком сборнике XVII в. РЗРИ 2010:127–128, № 93).

«Полети ты, черный ворон и вороница, с моего путика, с моего ухожья за синее окиян-море, тамо царь Соломон сына женит и дочерь в замуж дает, убил на свадьбу 300 гусей, 300 лебедей, 300 яловичь, 300 утей; там тебе черный ворон и с воронихой много будет питенья и яденья; а на моем путике, на моем угодье нет тебе ничего ни спить, ни съись…» 
(заговор из Пинежья, Ефименко 1878:182–183, № 41).

«Полетай, черный ворон, за семь морей, за семь земель — на окиан-остров! На окиане-острове есть убит бык семигодовалый. Там тебе, черному ворону, много питинья и кýшанья!» 
(Астахова 2007:220–221, № 106).

«Полети ты, черный ворон с воронихой, и ястреб с ястребихой на сине море, от меня, раба Божия имярек, и от моего путика угодья, и там тебе проклятому именем Господним много у заморского царя свежего мяса и горячей крови, и есть что тебе там пить и исть по всяк день…» 
(Ефименко 1878:182, № 40);

Несущий кости

В других заговорах — самой разной направленности — а также в сказках часто встречается образ ворона, несущего человеческие кости. Происходит это также или где-то далеко «за морем» — куда его обычно отправляют при остановке крови, либо же просто «над морем-окияном».

Например, в Великоустюжском сборнике второй четверти XVII в., есть такой необычный фрагмент:

«По святому мору Окияну ездил святыи Илья, а несет человеческия кости во рте, а посылает скалы на небеса, а лихую порчю и студеное железо в землю. По святому же морю Окияну летаеть черной ворон, а несеть человеческия кости в роте, а посылаеть скалы на небеса, а лихую порчю и студеное железо в землю и подь каменую гору и во веки веком» 
(ОЧР 2002:212; 2-я четв. XVII в.)

Оборот «куда ворон костей не заносил» в сказках всегда обозначает какое-то невероятно далекое место. Мол, там даже и ворон не бывал.

«Иван-царевич оседлал своего доброго коня и стрелой полетел в то царство далекое, куда ворон костей не заносит» 
(Афанасьев 1985/2:90, № 206).

Но что это за кости и куда он их несет? Найти ответа на этот вопрос нигде не удалось — напишите в комментариях, если вам когда-либо встречались объяснения этого образа. Можно лишь предположить, что изначально речь так или иначе идет об оживлении умершего. Возможно, иногда ворон летит за живой водой и приносит ее к страждущему, а в других случаях — берет сами кости, которые несет в то место, где течет живая вода? С другой стороны, образ ворона несущего кости может быть отражением его отрицательной грани - то есть он просто показан как кровожадный хищник, несущий свою поживу с поля брани.

Несущий пузырь

Порой в заговорах есть уточнение как именно ворон несет живую воду — несет он ее «в пузыре». Очевидно, отсылка к пузырям животного происхождения, которые использовались в качестве емкостей для переноски жидкостей до распространения стекла:

«На море окияне, на острове Буяне стоит сыр дуб крепковист, на дубу сидит черн ворон, во рту держит пузырь и слетает с дуба на море, а сам говорит: ты, пузырь, в воде наливайся, а ты, кила (грыжа, опухоль), у того развымайся… " 
(Ряз. Губ, 1648 г., Новомбергский 1906:66–67).

Это же упоминание ворона и пузыря есть практически во всех вариантах русской народной сказки про Ивана Быковича (она же «Бой на Калиновом мосту», «Буря-богатырь», «Иван — крестьянский сын). В тот момент когда на Калиновом мосту появляется чудище, его спутники — конь, хорт (волк) и ворон (!) спотыкаются, щетинятся и трепещут соответственно, как бы предупреждая своего хозяина о том, что он падет в бою. Тот же высмеивает их такими словами:

-Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, а ты, песья шерсть, щетинишься? Аль вы думаете, что Иван Быкович здесь?
 (А. Н. Афанасьев, № 137)

А потом добавляет: 
«да и того (Ивана Быковича) ворон в пузыре костей не заносил!».

То есть обычно ворон в пузыре несет откуда-то издалека «из-за синя моря» живую воду, порой он несет (неизвестно куда и зачем) «человеческие кости», а тут мы встречаем новую комбинацию: кости в пузыре — то есть в емкости, предназначенной изначально для переноски воды. Это некоторым образом подтверждает нашу версию о том, что не суть важно несет он воду или же кости — главное, что его цель соединить «убитого» с живой водой в одной точке, чтобы состоялось возвращение к жизни.

Применительно к сказке «Иван Быкович» смысл необычных слов Чуда-юда, вероятно, заключается в том, что даже вещий ворон, знающий обо всем что творится на свете и бывающий во всех краях (в поисках живой воды) — и тот не встречал еще Ивана Быковича и не носил ему живую воду(=не носил в пузыре его костей), стало быть того и вовсе еще нет на свете и Чудо-юду нечего опасаться.

Олицетворение напастей

Наконец, в определенной части заговоров ворон уже прямо олицетворяет собой зло, беду, болезнь или врага. Исходя из всего вышесказанного и того как менялся образ ворона со временем — от вещей птицы до спутника нечистого, можно предположить, что это уже более поздние заговоры, которые отталкиваются скорее от христианских образов, хотя их форма по-прежнему следует каким-то древним правилам построения магических аффирмаций:

«Закрой, защити меня, раба Божия имрака, своею нетленною ризою, своим Божиим милосердием от всякаго чернаго зверя, и медведя, и весщия птицы врана или Ворона Вороновича, старова и молодова. Пресвятая мать Божия Пречистая Богородица, закрой ему ясныя очи, отнимай ему звонкия крылья, запутывай ему резвыя ноги, чтобы черной ворон пролетал мимо моих лоушек и поставушек, слопешных мест, не видел бы и не слышал вовек повеку, отныне и до века» 
(заговор Тобольск. Губернии, РЗРИ 2010:541–542, № 7)2.

«От востока мьгла и до запада мьгла, отъ лета мгла от сивера мгла, полетит черной ворон, с воронихой и ястреб с ястребихой, будь ты черной ворон с воронихой и ястреб с ястребихой слеп и темен без ясных очей и без становых костей, не увидеться бы тебе, черному ворону, с воронихой, ни ястребу с ястребихой…»
 (Ефименко 1878:182, № 40).

«Егорий свет милостив берёт востро копьё и залезно жазло и тычет черна воронище в правый бок, и в право крыло, и в ретиво сердце его. И валится черный воронище на землю»
 (заговор из Шенкурского, Богатырев 1993:230–231).

Вестник древнего мира

Завершить обзор темы ворона в русском (и частично общеславянском и индоевропейском) фольклоре хотелось бы упоминанием о Дикой Охоте. Наибольшей популярностью этот сюжет пользовался у германских племен (и у западных славян), которые представляли, что «в светлую тихую ночь внезапно раздается страшный гул, свет месяца померкнет, вихри поднимают свист, деревья ломаются и падают с треском, и в разрушительной буре несется по воздуху дикий охотник — один или в сопровождении большого поезда духов… на статном, белом как молоко коне, извергающем из ноздрей и рта пламя, скачет древний бог во главе огромной свиты; голова его покрыта шляпою… плащ, накинутый на плечи, далеко развевается по ветру… поезд этот сопровождается хищными, пожирающими трупы птицами, и между ними всех заметнее стаи воронов». (из. «Поэтических воззрений на природу у древних славян», А. Н. Афанасьева).

Кто же этот дикий охотник? В германских записях его часто именуют Вотаном (он же скандинавский верховный бог Один и его вороны спутники Хугин и Мунин), в народных преданиях Беларуси он иногда значится как Богдан, порой он вовсе неназываем. Но как бы кто его не называл — мы легко узнаем здесь верховного бога громовержца, повелителя грозы. Сама Дикая Охота — это и есть внезапно разыгравшаяся гроза, демонстрирующая нам всю мощь первозданной природы. И вороны-молнии следуют за ней, как сказочная свита могущественного небесного воина-охотника: для одних — предвестники Победы и Славы, верные помощники обладающие даром предвидения, лечения ран и воскрешения, для других — вещие создания, парящие на грани с потусторонней кромкой мира, для третьих — зловещие знамения грядущей войны и кровопролития, а для некоторых — и прямое олицетворение зла. Точка зрения во многом зависит от того каким будет отношение к самим древним богам, знаниям и обрядам наших далеких предков.

Ворон — удивительная птица. И какие бы смыслы с ней связанные мы не выбирали каждый для себя, ясно одно — человек НИКОГДА не относился к ней равнодушно.
источник