Вячеслав Софронов / Верхи и низы образования

Казалось бы, высшее образование мало чем отличается от школьного. И там и здесь чему-то учат. Вот только учат по разному, поскольку в высшей школе в то время, когда мне выпало оказаться студентом, атмосфера и, соответственно люди, очень и очень отличались от школьных учителей. И не только знанием, а отношением к нам, студентам, не всегда понимавшим и половину из их лекций. Они были опытнее и мудрее и понимали, научить чему-то человека за четыре года практически невозможно. Разве что показать ему бесконечность теоретических знаний. Тот, кто пожелает идти дальше по этим бесконечным ученым лабиринтам и то не во всем разберется и далеко не каждый сделает хоть малое, но открытие. А со студента и вовсе взять нечего. Усвоил азы и ладно, уже хорошо. И я бесконечно благодарен им за это. За их мудрость, терпение и снисходительность. За доброе к нам отношение…
У любого школьника слово «институт», а тем более «университет» вызывает священный трепет. По крайней мере, мне казалось, что там, в вузе, все иначе, нежели в школе и тебя непременно научат всему, что будет тебе потом полезно и необходимо. Особых предпочтений у меня к окончанию десятого класса как-то не сложилось и, когда бабушка несколько раз настойчиво заводила беседу о том, что хорошо бы мне стать врачом, воспринял это, как сигнал к действию. И уже готов был ехать в любом направлении, лишь бы скорее вырваться из дома. Но мой неумеренный пыл охладила мамина реплика, что учить меня она просто не сможет и лучше, если устроюсь простым рабочим в любую из местных организаций. Такой расклад меня точно не устраивал, поскольку при всей своей оголтелости и незнанием жизненных перипетий понимал, там я наверняка долго не задержусь.
Начитавшись разной научно-популярной литературы, что время от времени подкладывала мне на полку бабушка, в тайне грезил совершить какое-нибудь открытие и тем самым осчастливить все человечество. Но выбор у меня был невелик. Если оставаться в Тобольске, то единственное высшее заведение, наш пединститут. А факультетов там всего два: филологический и физмат. С русским языком у меня были нелады с самого юного возраста, но и физика с математикой тоже не входили в число любимых предметов. И опять сыграло роль решительное бабушкино слово. Логика ее была очень проста: «На филфаке одни девочки и тебя там быстро совратят, а потом и жениться придется. А после физмата ты можешь стать инженером или еще кем-то стоящим». И опять же, будучи мальчиком послушным, я воспринял ее слова, как Моисей ветхозаветные каноны. Сдал экзамены и был зачислен.
Однако вместо лекций часть августа и весь сентябрь мы провели на местном кирпичном заводе в качестве подручных рабочих. Меня поставили нарезать кирпичи из глиняного хобота, подаваемого на станок по транспортеру. Некое подобие хлеборезки, только вместо ножа натянута проволока. Работа казалась не в тягость, тем более какие-то деньги, нам заплатили. То был первый взнос в моей жизни в семейную копилку.
Когда начались занятия, то мы с удивлением увидели, что кроме нас в группе, прошедшей кирпичную практику, за партами сидят множество студентов, намного старших нас по возрасту, как тогда казалось, «пожилых». Держались они особняком и на занятиях показывались далеко не каждый день. Позже выяснилось, что почти все мои одногруппники успели поработать и нас, пришедших прямиком в институт из-за школьной парты, всего-то трое или четверо. Потому, наверное, дружбы не то что крепкой, а даже обычных теплых отношений как-то не сложилось. Но в гостях у меня перебывали практически все и не один раз. Бабушка непременно каждого нового гостя чем-нибудь потчевала и старалась сунуть бутерброд с собой на дорогу.
А вот на первой сессии я лишний раз убедился, что точные науки не мой профиль. Обществоведение, историю, психологию и геометрию сдавал если не на пятерку, то на вполне приличную оценку. Зато матанализ с формулами на полстраницы мой разум отказывался воспринимать. Все эти закодированные значки казались мне чем-то нереальным, придуманным и для жизни абсолютно не востребованным. Опять же помог репетитор, один из старых папиных друзей, что частенько забегал к нам просто поговорить с родителями. Он сумел как-то разъяснить мне тайный смысл громоздких формул и с грехом пополам прошел и через это испытание.
Удивительно, но в то время практически все преподаватели были мужчины. Женщин же было всего ничего и мы их почему-то побаивались, поскольку именно от них и шли всяческие неприятности. Главное, что в сравнении со школой нас, рядовых студентов, воспринимали как-то иначе. Не сказать, что как равных, но, как будущих коллег, будет точнее. Кто-то даже обращался на «вы». И никаких назидательных речей, моралистики, назидательности. Совершенно другой уровень и, соответственно, подход. Теперь это называется гуманной педагогикой, где тебя не выворачивают наизнанку, а терпеливо объясняют, показывают, просят повторить. И еще они не скупились на похвалы. На улыбки. На сочувствие. И предлагали работу. Кому простым лаборантом, а кто сообразительнее, тем давали темы по какой-то научной тематике.
Меня уже в сентябре месяце на полставки зафрахтовали в наблюдатели ИСЗ (искусственных спутников земли). Сама станция находилась на верхнем этаже тогдашнего Дома пионеров и подчинялась непосредственно Академии наук СССР. К тому же это буквально в нескольких десятков метров от моего дома. Опять же лишняя копейка в семейный бюджет. На работу нужно было выходить через ночь. С раннего вечера и до утра. Пока не рассветет. Потом составлять телеграмму с координатами пролетавших над нами спутников (зашифрованную специальным цифровым кодом) и, сломя голову, нестись на почту, находящуюся в подгорной части города, а потом так же пешком возвращаться домой, чтоб хотя бы часок соснуть до начала лекций. Великую радость испытывал, когда «неба не было», как выражался мой начальник. То есть небо оказывалось сплошь затянуто облаками и можно было поспать вволю. Тогда, наверное, и испортил свой сон и всю оставшуюся жизнь мой режим шел с перекосом на ночные бдения. Доработал до весны и отказался. Понял, дальше не выдержу…
И еще мне повезло, что в октябре месяце, когда учился на втором курсе, в нашем регионе случилось полное солнечное затмение. И опять меня пригласили участвовать в наблюдениях, но не визуальных, а следить за прохождением радиоволн по показаниям приборов в момент, когда солнце было некоторое время закрыто лунным диском. Каждый 15 секунд следовало делать запись с приспособленного к этой цели милливольтметра. Данные отправили куда-то в Москву, а мне посоветовали по тем результатам написать работу. Это было уже что-то околонаучное. Весь гордый собой выступил с докладом на студенческой конференции. И получил по полной от однокурсников, с усмешкой воспринявших мое выступление. Видимо посчитали, что тем самым втираюсь в доверие к преподавателям. Не придал тому большого значения, но потом, на последнем курсе мне это припомнили.
Следующим моим увлечением стала, как ни странно, психология. Ее у нас вел очень пожилой преподаватель по неизвестной мне причине перебравшийся в Тобольск из Москвы. Он подсовывал мне разные полезные книги по своей тематике, а мое воображение уже само подсказывало тему, которая, как мне казалось, не была до конца не исследована. К примеру, заинтересовало влияние освещенность классов в разных школах на качество получаемых учениками оценок. Произвел во всех школах с помощью лабораторного люксметра измерения, результаты занес в таблицу, а рядом процент средней успеваемости. Результат, хоть и был предсказуем, но поразил всех. Особенно директоров школ. В плохо освещенных классах годовые оценки были гораздо ниже. И хотя, как оцениваю те свои исследование с сегодняшних позиций, особых открытий мной совершено не было, пригласили на студенческую конференцию в Тюмень и даже вручили какой-то приз. Но в школы после этого приказано было меня не пускать.
Поняв, что на этом моим исследованиям пришел конец, зацепился за совсем сногсшибательную тему: восприятие людьми времени. Ни я сам, ни мой руководитель не могли ответить на простой вопрос: каким органом чувств человек воспринимает время. А мне хотелось выяснить именно этот сокрытый от науки факт. В институте мне дали небольшую комнатку для экспериментов, а потом знакомый директор пустил таки меня в свою школу и разрешил проводить испытания на всех учениках. Методику разработал сам, сделал даже небольшой стенд и, что называется, прогнал через него сотни две учеников самых разных классов. Данные опять же заносил в таблицу, и их набралось две толстенных папки под 200 или 300 листов сплошь покрытых цифрами. Но что с ними делать и как обрабатывать, обобщать, на это моего опыта не хватило.
Тем временем, мой престарелый руководитель заболел и срочно уехал обратно в столицу, а на его место прибыл молодой психолог. Показал ему свои труды, он заинтересовался и подкинул мне несколько формул, до которых без его помощи вряд ли когда докопался. Кроме того выделил в помощь несколько студентов и мы сообща просчитали собранные данные, вывели графики, начертили таблицы и работа наша предстала в совсем ином виде. На сей раз меня уже пригласили на конференцию психологов Урала и Сибири в Екатеринбург. Там несколько солидных ученых заинтересовались моими исследованиями, предложили поступать к ним в аспирантуру и продолжить обучение, работая по начатой мной теме. Но… к тому времени мои интересы были далеки от научных изысканий и вновь садиться за парту, мне не хотелось ни под каким предлогом.
Дело в том, что в те самые годы в Тобольск проложили железную дорогу. В аккурат, когда учился на третьем курсе. В день прихода первого поезда нас с еще одним сокурсником вызвал с лекций преподаватель, занимавшийся вполне профессионально фотографией и даже умеющий снимать фильмы на любительскую кинокамеру. Он видел, что я не расстаюсь с отцовским фотоаппаратом и решил подключить меня к фиксации исторического момента прибытия в город первого поезда. И хотя я тогда понятия не имел, как этой самой кинокамерой пользоваться, но тут же согласился. За пять минут нам объяснили, куда нужно нажимать, как наводить резкость и мы были отправлены заряжать кассеты кинопленкой. Дело это оказалось не столь легким, как может показаться на первый момент. Нужно было в полной темноте вставить киноленту в разные барабаны, зажимы и пропустить через несколько роликов. Но несмотря ни на что мы справились.
Потом на попутках доехали до недавно прокинутых через Иртыш железнодорожных путей и смешались с толпой горожан и чиновников самых разных рангов. Показался поезд, нажал на нужную кнопку и через несколько секунд кассету заело. Вставил другую, вроде снял, помчался к ораторам, что толпились возле трибуны. Тоже щелкнул несколько раз и довольный собой стал ждать приятеля, который где-то задержался.
После проявки пленки выяснилось, что я снимал, как обычно, фотоаппаратом. И на пленке сохранились кадры длительностью в несколько секунд. Этакое моментальное кино. Меня высмеяли. Но на этом не успокоился, выпросил кинокамеру домой и начал снимать все, что видел вокруг. Научился составлять растворы и проявлять, после чего процесс киносъемки, как вирус вошел в меня и не покидал почти два десятка лет. Вот почему перспектива стать кинооператором вытеснила из меня робкий силуэт научного работника. Но, как оказалось, не навсегда.
А еще время нашего обучения совпало с эпохой зарождения КВН. На маленьких мутных экранах в черно-белом изображении мы все наблюдали каждое выступление команд. Дошло это поветрие и до нашего скромного вуза. В группу пришел декан и, шутя пообещал, что тем, кто будет участвовать в выступлении на конкурсе местного КВН стипендию будут выдавать на день раньше. И уже серьезно добавил: «Надо, ребята».
Староста составила список и объявила себя капитаном. Меня тоже записали. Но староста не умела сочинять что-то похожее на стихи и рассказывать смешные истории. А у меня хоть и не очень, но что-то получалось. Потому наш куратор, присутствующий на репетициях, поставил меня во главе команды. И этот факт наша староста припомнила мне на последнем курсе перед самыми госэкзаменами. А так мы четыре года подряд выходили на сцену веселить зрителей. Ко мне даже обращались студенты старших курсов, чтоб помог им для выступления переделать какую-нибудь песенку или сочинил шуточные куплеты. Тогда я еще не понимал свое предназначение и даже стеснялся своего сочинительства.
А вот четвертый, последний курс стал для меня серьезным испытанием. Среди преподавателей нашего факультета появилась единственная женщина, отвечавшая за практику в школе. Уроки мы давали еще год назад и никаких особых проблем с этим у меня не было. Бабушкина школа и ее постоянные советы, наставления давали себя знать и с вверенным мне классом сошелся достаточно легко, вел себя как заправский учитель. Но новой методистке что-то не понравилось в моих уроках. Может моя манера ведения урока, может каких другие мои качества, а может и староста чего нашептала. Буквально каждый мой урок она разносила в пух и прах, сколько я не старался изложить все как положено. У моих сокурсников уроки проходили ничуть не лучше, некоторые вообще убегали из класса и ни под каким предлогом не хотели идти обратно. Но все они были допущены до госэкзаменов, а меня в списках не оказалось. Декан, знавший меня чуть ли не с детства, отправил меня к другому методисту, и я дал положенные уроки без сучка и задоринки. Но непримиримая дама стояла на своем и уж как ее уломали, даже не знаю. Но и на экзаменах она комментировала каждый мой ответ с брезгливым выражением на лице. Но, слава Богу, диплом мне, как и всем, вручили.
А еще за месяц до «госов» меня вызвал к себе в кабинет ни кто-нибудь, а сам ректор и показал письмо от нашей старосты, где подписались еще несколько человек, но далеко не все. Там меня обвиняли едва ли не во всех смертных грехах: откалываюсь от коллектива, заискиваю перед преподавателями, не участвую в общих мероприятиях и так далее и тому подобное. Растерянность моя была полной и передать, что испытал, просто не могу. Даже не ожидал, что едва ли не полгруппы, как это сформулировал один из героев фильма «Мимино»: «испытывают ко мне личную неприязнь». Не ведал я тогда еще о печальной и гадкой традиции граждан моей страны писать наветы на ближних своих. Не сказать в лицо, мол, так и так, ты неправильно поступаешь, обижаешь нас, меняй курс. А сесть и настрочить донос начальству и выбрать для того самый подходящий момент. Понятно, ректор пожурил меня, за то, что не могу найти общий язык с коллективом. Я же не знал, что сказать в свое оправдание и только пожимал плечами. Самое интересное, что несколько преподавателей сочли нужным заступиться за меня. Они пришли в нашу группу, в мое отсутствие, и о чем-то там поговорили с моими однокурсниками. Староста вроде притихла. Но у меня в памяти этот шрам остался и нет-нет, а дает знать о себе…
После вручения дипломов, все разъехались и никого из своих согрупников, как ни странно, больше не встречал ни раза. Видать Бог миловал. Потом уже, научившись отличать белое от черного и многое в жизни повидавши, знал что как можно ответить на подобные письма. Но … поздно. Да и чтобы это дало? Слишком разные мы в своем отношении ко всему и дороги у всех оказались разные. Обиды нет. Тут нечто другое, скорее всего классовая несовместимость, как говорили большевички в свое время. И хорошо, что случилось это все в благостное брежневское, а не сталинское время. Иначе … наверняка бы продолжил череду арестантов своего рода. Можно сказать, повезло, что родился на пару десятков лет позже.
На фото дом Фонвизиных в Тобольске. В советское время в нем располагалась детская библиотека.