Когда-то здесь была цветущая усадьба с бассейном. Но когда в Крым зашли большевики, то хозяина усадьбы с женой расстреляли, а бассейн превратили в погребальную яму для расстрелянных.

За особенно долгое сопротивление большевикам (и, конечно, за святость этой земли) бесы утопили Крым в крови с особенной звериной жестокостью.

Точное число жертв всего красного террора в стране неизвестно, потому что большинство расправ были бессудными и нигде не фиксировались. Историки называют жуткую цифру: от нескольких сотен тысяч до 2 млн. человек!!

Так вот на небольшой полуостров, с которого и так значительная часть населения эвакуировалась вместе с врангелевской армией, пришлось ок. 100 тысяч растерзанных, утопленных в баржах, сожженных, запытанных и расстрелянных русских людей.

Здесь, в Крыму, зверствами руководили два исчадья ада – Розалия Землячка и венгр Бела Кун – два извращенца и живодера, превращавшие иногда казни беззащитных людей в сексуальные оргии, на которых жертвы погибали часто в чудовищных муках от рук извращенцев-палачей.

Уму непостижимо, что именами этих двух зверей у нас до сих пор названы улицы!

Здесь, в Багреевке, был убит среди многих других мучеников сын писателя Ивана Шмелева. Сережа поехал регистрироваться в Феодосию, как велели большевики, обещая амнистию, но обманули. И Сережа больше не вернулся.

Несчастный Шмелев, у которого украли и Родину, и сына, и всю его жизнь, позже в эмиграции напишет свою гениальную опись той России, которую бесы украли у нас всех – «Лето Господне». А о жутких днях красного террора в Крыму останется его полная осипшего глухого крика и боли книга «Солнце мертвых».

Вот лишь несколько предложений из неё, которые затыкают рты всем сегодняшним лгунам, врущим о том, что красный террор – был всего лишь ответом на белый террор и, вообще, мол, это всё простительные издержки гражданской войны:

«Не знаю, сколько убивают на чикагских бойнях. Тут дело было проще: убивали и зарывали. А то и совсем просто: заваливали овраги. А то и совсем просто-просто: выкидывали в море. По воле людей, которые открыли тайну: сделать человечество счастливым. Для этого надо начинать — с человечьих боен.
И вот — убивали, ночью. Днем… спали. Они спали, а другие, в подвалах, ждали… Целые армии в подвалах ждали. Юных, зрелых и старых — с горячей кровью. Недавно бились они открыто. Родину защищали. Родину и Европу защищали на полях прусских и австрийских, в степях российских. Теперь, замученные, попали они в подвалы. Их засадили крепко, морили, чтобы отнять силы. Из подвалов их брали и убивали.
…А над ними пили и спали те, что убивать ходят. А на столах пачки листков лежали, на которых к ночи ставили красную букву… одну роковую букву. С этой буквы пишутся два дорогих слова: Родина и Россия. «Расход» и «Расстрел» — тоже начинаются с этой буквы. Ни Родины, ни России не знали те, что убивать ходят. Теперь ясно».

Один из самых беспощадных крымских палачей латыш Эрнст Удрис на анкете осужденного мог написать: «Очень подозрительный тип. Не указывает, где он точно служил. Расстрелять».

Это был и геноцид, и этноцид, и стратоцид – вырезание целых слоев (или как они называли «классов») русских людей.

Другой латыш, идеолог красного террора Мартын Лацис писал: «Мы истребляем ненужные классы людей. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал словом или делом против Советов. Первый вопрос – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом – смысл и сущность красного террора»

На стене багреевской часовни, что стоит на месте расстрелов - пронзительная надпись: «Здесь расстреливали и сбрасывали в водосборный бассейн наших отцов, матерей, братьев и сестер».

Да, это наши мамы и папы, братья и сестры. Это было почти с нами. Это было почти вчера.
И они смотрят на нас нынешних и говорят нам.
Услышим их.
Они отдали жизнь за то, чтобы мы никогда больше не поверили сатане.

#Россиякоторуюнамоболгали