ТЁПЛЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ О ГОРЯЧЕМ ЦЕХЕ, или КРУГОМ ТРУБА

«Литейку» на «старых кранах» не видно из Нижнего Бора. О, стихами заговорил! Пятистопным амфибрахием, кажись... Как-то местный пиит спросил меня: «Сколько лет ты уже не пишешь стихи?». Я не смог вспомнить. «Если больше пяти, – говорит, – то всё, труба, больше не начнёшь». Другой приятель, с которым мы вместе работали в литейном цехе краностроительного завода, сообщил печальную новость: «Труба нашей «литейке», её с землёй сровняли». – «Какая жалость. А труба-то хоть жива, ей ведь годов не счесть?» – спрашиваю в печали. Приятель задумался: «Точно не скажу, но, по-моему, той трубе тоже труба».
***
Есть известный дореволюционный снимок фотографа Альберта Германа «Ржевская писчебумажная фабрика», она же «старые краны». Фабрику Герман увековечивал с правого берега Волги, где-то из района Нижнего Бора, а может, из посёлка Васильевский (на дореволюционной карте Ржева читаем: «Сельцо Князя Васильевскаго»). На правом волжском бреге есть и Верхний Бор. Тот, который Нижний, тоже расположен на правом, и тоже на крутом высоком берегу; Волга его омывает в своём нижнем течении, потому так и назвали – Нижний Бор.
Бор №1 (Верхний) раскинулся у первой волжской петли; сосновый массив №2 – у петли последней. В черте города – четыре волжские петли. Река петляет, изгаляется, запутывает многочисленных гостей города. Вот идёт турист по Ржеву, по незнакомой улице, от её начала и до конца. Прошёл он и страшно удивился, ибо ему не понятно: он же никуда не сворачивал, двигался только прямо. Почему тогда он ушёл от Волги и к ней же пришёл? Ему объясняешь: «Так ведь земля-то круглая!» – не верит. В детстве мы друг другу кричали: «Пойдём купаться, лучше – «на пески», на ту Волгу». Мостки на «другой Волге», куда наши мамы на коромыслах носили в корзинах выстиранное бельё, называли «полоскалкой».
***
Наш сосед по Больничному городку в середине шестидесятых (1960-х) занимался пулевой стрельбой, у него дома была подзорная труба, из которой в стрелковом тире разглядывают мишени. В прошлом веке с печной трубы барака на ул. Пархоменко в эту подзорную трубу можно было разглядеть двухэтажные дома в посёлке Нижний Бор на другом берегу Волги. Видимость идеальная: ни построек, ни деревьев – всё, как на ладони, можно даже лица в окнах разглядеть и узнать знакомых.
В позапрошлом же веке упомянутый А. Герман-младший, сын прусскоподданного А. Германа-старшего, увековечил трубу и писчебумажную фабрику, прародительницу «старых кранов», а стало быть, и нашей литейки. Так что пойдём в Нижний Бор, отыщем тот самый ракурс.
Когда-то с ржевским фотографом, краеведом и туристом Володей Рыбкиным мы ходили по ржевским улицам и придумывали название новой газетной рубрике: «Выйду на улицу, гляну на село», «Пойду ль я, выйду ль я». Но редактор назвал рубрику иначе. Не помню, ходили мы с Рыбкиным в посёлок Васильевский, но фото Германа с трубой 1899 года рождения, впервые показал мне именно он.
На этот раз я пойду туда один... Перед тем, как отправиться, найду в плеере подходящую песенку – например, окуджавскую: «Проезжий музыкант целуется с трубою». В ней речь о совсем другой трубе, о тромбоне, должно быть: «Труба, трубы, трубе, трубою, о трубе». У Булата Шавловича, правда, не «труба», а «судьба», но они так подходяще рифмуются...
***
Писчебумажную фабрику на левом берегу Волги отгрохал купец Образцов. Она то горела, то тонула во время волжских разливов; предприятие было убыточным, переходило из одних купеческих рук в другие; одно время басурмане какие-то владели фабрикой (не то немцы, не то англичане). После революции там воссияла «Красная звезда», а после войны – краностроительный завод. В лихих девяностых (1990-х) над проходной появилась новая вывеска – «Лифтостроительный завод».
Так что «старые краны», а стало быть, и наша «литейка» – наследница премногих производств. Из её подвалов каждой весной мы насосом откачивали волжскую воду, дежурили по ночам. Гореть она не горела – смешно было бы. Хотя рассказывали: приходил пожарный инспектор и собирался составить протокол на вагранщика за то, что тот курил у ковша с расплавленным металлом...
***
На детской площадке посёлка Васильевский девчонки запускают воздушного змея, пацаны рассекают на велосипедах. «Нижнеборские» дети мне посочувствовали: «Старые краны» вы не увидите из посёлка». И показали, где можно спуститься к Волге. Проводили до рукотворного сооружения, перед которым меркнет знаменитая Потёмкинская лестница. Пусть одесская достопримечательность в два раза длиннее ржевской, зато наша напоминает лермонтовского «Демона»: «В скале нарублены ступени, они от башни угловой ведут к реке». И дальше – про молодую княжну, которая спускается с кувшином за водой. На потёмкинской лестнице чуть меньше двухсот ступеней, в ржевской я насчитал 99.
А вон и угловая башня коттеджа. Княжны не видать. Зато старая труба жива! Как же «литейский» приятель её не приметил? В тот день из сетей (интернетовских) я выудил информацию о том, как рыбак где-то здесь поймал жереха – такого же огромного, как эта труба, и такого же старого, как писчебумажная фабрика...
***
На последних летних каникулах мы работали на подшефном краностроительном заводе, зарабатывали деньги на автобусную экскурсию в Брест. Какой же это был год? Страшно давно. «Тридцать лет пролетело с давних пор огневых», – это фрагмент агитбригадного текста, что наш учитель сочинил. В клубе краностроительного завода мы выступали перед участниками Великой Отечественной войны. Они ещё не были пенсионерами – даже те, кто работал в «горячем цеху».
А 9 Мая «фронтовая машина» с застывшей скульптурной группой на кузове въезжала на Советскую площадь. На кузове «трёхтонки» мы вчетвером стояли в касках, гимнастёрках, галифе и сапогах. Всё настоящее. Нет, граната в поднятой Славкиной руке – из школьного спортзала. Стоим на холынской дамбе, ждём очереди прохождения праздничных колонн. Сейчас тронемся, пора входить в образ, лица должны быть скорбными – в крайнем случае, суровыми. Смотрим сверху вниз. Тётенька спешит на площадь по улице Челюскинцев, не отрывает от нас глаз. Мы ей так понравились, что она не глядит на дорогу. А впереди столб. Ей водитель бибикнул, но поздно – врезалась. Она не сильно пострадала, но стукнулась громко. Наш «скульптор» сидит в кабине рядом с водителем, давится от смеха, а нас ругает: «Грешно смеяться!».
Тронулись, наконец, – в смысле, поехали. До Ильича остался квартал, а кузов ходуном ходит. Славкина граната стучит по моей каске, как по барабану. Учитель высунулся из кабины, рявкнул: «Вы красноармейцы или скоморохи?» – и как рукой сняло, мигом вошли в образ. Он хлопнул дверцей и поделился с водителем соображением: «В принципе ничего страшного. Пусть те, кто стоит на трибуне, подумают, что воины Победе радуются».
***
В первый день нашей «трудовой практики» на подшефных «старых кранах» мы вчетвером выносили опилки из-под вентиляционной трубы «деревянного цеха». Работа не в тягость, деревом пахнет, лесом, мастер – приятный дядечка. Он сказал: «Вытяжка вышла из строя, и некоторое время опилки сыпались вниз. Нужно их убрать вон туда». Вручил лопаты и ящик с четырьмя ручками. Двое грузят, двое носят, и наоборот. Поначалу передвигались бегом, интересно было узнать, какова же глубина ямы под вентиляционной трубой. До обеда дно не показалось. Мастер сделал вид, что не знал, сколько туда кубов нападало за «некоторое время». Он пришёл в конце нашего рабочего дня и воскликнул: «Вот это да!».
На следующий день на проходной мы увидели листочек с нашими именами и благодарность за доблестный труд. Первая в жизни производственная награда... Литейный цех был неподалёку, нам мастер сказал, что там есть газировка, точь-в-точь такая же, как за одну копейку в автомате магазина «Центральный» на Советской площади, только в «литейке» – совершенно бесплатная. Этот цех напоминал древнегреческий мифологический объект, куда Орфей спускался за подругой. Скажи нам кто-то, что мы со Славкой будем здесь работать двадцать лет спустя, ужаснулись бы...
***
Я побывал в «литейке» дважды, когда уже стал работать в газете. Первый раз прошёл через ворота беспрепятственно, в другой раз охранники не пустили, руками замахали – мол, режимный объект, никак нельзя. Ребят можно понять – работа у них такая. Но почему он режимный-то, объект этот? Оказывается, даже на очистных сооружениях дозорные точно так же набивают цену своему охраняемому объекту и не пропускают любопытных.
Интересно, как проникли столичные туристы на «ржевские очистные» и выложили в сеть свои видеовпечатления? Девица свешивалась с перил, ахала и морщилась: «Так воняет!». Её телохранители поддакивали: «Да, ужасно пахнет». Они что, думали, там парфюм производят? Ещё Есенин в таких чистоплюев плевался по поводу и без повода. Сергей Александрович в конце жизненного и творческого пути бранился:
Ну что ж! Так принимай, Москва,
Отчаянное хулиганство...
Не нравится? Да, вы правы –
Привычка к Лориган и к розам...
Но этот хлеб, что жрёте вы, –
Ведь мы его того-с... Навозом...
Помнится, пришлось огибать, давать кругаля, 20 лет спустя тоже пойду вокруг. Выйду к Волге, а там посмотрим... Рыбак на берегу подтвердил: «литейки» больше нет, трубу снесли.
– А это что?
– Это другая. Глянь, их сколько понатыкано: на «Электромехе», на «новых кранах».
Это верно, возле «тубика», у кочегарки, торчала железная труба, из неё шёл чёрный дым, и когда ветер дул со стороны Нижнего Бора, наши мамы не вешали белье, принесённое с «полоскалки». Ещё возле котельной старой девятой школы торчала железная труба. Говорят, когда её сносили, стропальщика убило...
– Жереха поймал? – спрашиваю рыбака.
– Не я. Но знаю, что тот жерех был последним...
Нужно идти на «старые краны». Может, что сталось от «литейки» и от трубы – камушек какой или кирпичик. Если отыщу, возьму на память, положу в свою заветную коробку. У меня там много чего хранится. Есть даже кирпичный обломок от взорванной (в наши дни) ржевской Соборной арки. Там же покоится камушек из провала, что образовался возле тропинки, ведущей от общежития медучилища к Сеславину. Успел я опуститься в тот провал и походить по самому дну. На следующий день его засыпали. Меня с фотоаппаратом туда опускал на верёвке один спасатель. Милиционеры смотрели с моста и не препятствовали.
На подоконнике редакции стоял артефакт из другого провала, образовавшегося возле старого кинотеатра «Октябрь». Туда дворник чуть не провалился. Тот же спасатель (сейчас их называют как-то безлико – сотрудник МЧС) нас туда погружал и наказывал строго-настрого ничего не трогать. Но я всё же в этой яме потрогал крюк, к которому, видимо, подвешивали мясные туши, а со дна наощупь подобрал что-то шуршащее и спрятал за пазуху. В редакции извлёк древнюю посудину и хвастал – вот, мол, что я нашёл в бакановских погребах. Но потом к нам заглянул самый эрудированный краевед Серёжа Моряков и разочаровал. Оказывается, в октябрьском буфете на таких жестянках подавали рыбу, сыр, хворост – закуску к пиву.
Последний «заветный камень» я привёз из-под Волоколамска, где мы неподалёку с парашютом прыгали. Долго ждали безветренной погоды, поехали в Ярополец, на первую (одну из первых в СССР) сельскую ГЭС. Ребята там купались в Ламе, а я, шастая по парку древней усадьбы, отколупнул от развалившегося кирпичного забора фрагментик, положил его в нагрудный карман. И вместе с ним сиганул из-под небес.
Когда Георгий Степанченко пришёл в редакцию, я ему рассказал про усадьбу. Жора знает всё, он поведал о том, кому она принадлежала, – родовом гнезде графа Чернышёва. Его жена, Авдотья Ивановна, урожденная Ржевская, была подругой Петра I, он её прозвал Авдотья бой-баба.
Георгий спросил, видел ли я в усадьбе Чернышёвых памятник Екатерине II. Царица посещала этот парк, любовалась усадьбой, церковью и сильно жалела, что Ярополец так далеко от Москвы, иначе оттяпала бы усадьбу у Чернышёвых-наследников под загородный коттедж.
Обелиск я видел, но кабы знал, в честь какого события он возведён, привёз бы обломок побольше. А так взял то, что отковырнулось. Всем говорил, что это – кусок от верхнего правого флигеля бывшего правого каре. Екатерина II там была в 1775-м, я – несколько позже...
***
Куда-то не туда я забрёл, пропустил, что ли, заброшенную железнодорожную ветку? Ну, да, «бетонка» пошла... Вдруг из-за поворота выходит Валерий Попов. Говорят, случай слеп. Но вот встречаю человека, который знает Ржев, как мало кто. На снимки древнего города, что он выкладывал на своей странице, можно часами смотреть. Валерий в нашем цехе на «Электромеханике» возглавлял отдел технического контроля. Если он отыскивал какой-нибудь «косяк», осматривая готовую продукцию, никто из ребят не возражал – он умел убеждать спокойно, без самодурства и чванства... Валерий показал мне тропочку: «Иди по ней, не заблудишься, к Волге выйдешь». Да, эту стёжку-дорожку легко было не заметить, по ней только рыбаки ходят.
Идти работать в «литейку» меня сагитировал другой друг Мишка. С «Электромеханики», где мы работали, он ушёл раньше меня, ещё до простоев и задержки зарплат. Мишке давались все работы – от электромонтажных, сборочных и слесарных до наладочных. Да в той же «литейке», помимо «электрики», он заливал расплавленный металл в опоки, мог заменить крановщицу, справлялся с любым краном, даже с башенным. Когда Мишка меня рекомендовал и расхваливал начальнику, я краснел. Но начальник Мишке поверил. И пообещал мне: «Михаил тебя за пару месяцев поднатаскает, потом будете ходить посменно». Как же! Через пару недель я пошёл во вторую смену один... Как я радовался, что её потом отменили. Правда, впоследствии отменили и первую смену – вселенский кризис дополз и до «старых кранов». Но ту вторую смену я навек запомню.
***
Заклинило кран-балку, надо разливать металл, а она – ни с места. Мишки нет. Он, правда, предупреждал: «Если что непредвиденное случится, прибежишь ко мне домой, тут всего-то 20 минут». Но неудобно как-то – первый день всё-таки. Да и почём я знаю, непредвиденное там случилось или не очень. Вырубил рубильник, полез к предполагаемой поломке. Наверное, Мюнхгаузен так поднимался на пушку перед полётом на Луну. Открываю коробку – проводов прорва. Внизу люди стоят, голову задрав, смотрят с напряжённым любопытством. Дёргаю за клубок проводов – из него выпадает один, тоненький, синенький. Знать бы ещё, к чему он был подключен... Короче, я угадал – кран-балка поехала. Спускался я с невозмутимым видом, будто всю жизнь кран-балки чинил. А спина мокрая...
Вот они, «старые краны», так называемый прирельсовый участок. Ворота на замке. Прежде они никогда не закрывались. По рельсам к «литейке» подъезжал тепловоз, мы с Мишкой подключали к нему кабель, он становился электровозом и разгружал то, что привозил. Кстати, все медные кабели вскоре нас заставляли убирать на ночь, мы спрашивали у нашего начальства: «Зачем, ведь тут же охраны полно». Начальство улыбалось: «Вот поэтому и надо снимать, убирать, запирать». А наутро приходилось вновь подключать. Кабели ломались, крепёж изнашивался. А на «кранах» со снабжением – полная труба: ни изоленты, ни болтов. Лазали «к себе», на «Электромех». Это сейчас в ту и в другую сторону мышь не проскочит, а тогда женщины с территории «Электромеха» ходили «на краны» за мороженой камбалой – её тут продавали задарма...
***
Через ворота меня не пропустили.
– Режимный объект?
– Нет, эту территорию москвичи скупили...
Но ребята меня убедили, что нечего там делать. Любезно объяснили, что бюст Калинину, чьё имя носил завод, цел, трубу 1899 года рождения не снесли, а литейному цеху – да, полная труба... Ухожу от «литейки» вдоль по Волге, словно вдоль по Лете. Барды московские в плеере каркают. Один прикалывается: «Мол, Страшный суд, звоните адвокату...». А другая на полном серьёзе кликушествует: «Раздвигая летейские воды... Мы же видим, как всё замутилось... Раскололась на щепки Москва...». Да будет вам «косить» под трубный глас! Вон, территорию «старых кранов» москвичи скупили – и чихать им на любую трубу, даже на архангельскую.