Есть так много жизней достойных,

Но одна лишь достойна смерть,
Лишь под пулями в рвах спокойных
Веришь в знамя господне, твердь.
И за это знаешь так ясно,
Что в единственный, строгий час,
В час, когда, словно облак красный,
Милый день уплывет из глаз,
Свод небесный будет раздвинут
Пред душою, и душу ту
Белоснежные кони ринут
В ослепительную высоту.
Там начальник в ярком доспехе,
В грозном шлеме звездных лучей,
И к старинной, бранной потехе
Огнекрылых зов трубачей.
Но и здесь на земле не хуже
Та же смерть — ясна и проста:
Здесь товарищ над павшим тужит
И целует его в уста.
Здесь священник в рясе дырявой
Умиленно поет псалом,
Здесь играют марш величавый
Над едва заметным холмом...(Николай Гумилев..)
15 апреля 1886 года родился один из ведущих представителей акмеизма, русский поэт Николай Гумилёв.Как он вошёл в мою жизнь – Николай Степанович Гумилёв? В мою жизнь, и в жизни великого множества моих сверстников, тогда, во времена нашей юности, при СССР? Многим, думаю, есть, что вспомнить. Как стал частью жизни, как выглядел в первую встречу? Он был разным. Был, например, таким: машинописным, напечатанным через копирку, с любовью кем-то переплетённым. Какая-нибудь пятая или шестая копия оказывалась вовсе слепой, но даже она могла похвалиться заботливо сделанным переплётом. Был – для редких счастливчиков – дореволюционного года издания, пожелтевший, рассыпающийся на листочки. Был шикарным – ксерокопированным с иностранных изданий.
Иногда он был – чудом.
… Моя подруга, немногим меня старше, лежала, тяжело больная, в Первой Градской больнице. Большая палата, коек на десять, благородные старинные окна, Нескучный сад за ними. Забежав к ней в очередной раз как-то вечером, я застала сидящего у ее кровати мужа, ненадолго, вероятно, меня опередившего. Оба встретили мое появление какими-то торжествующе хитрыми взглядами.«Ленка, а чего ты хочешь – больше всего на свете?»
«Не знаю». – Я хотела столь многого в те годы, что ответ представился затруднительным.
«А мы вот точно знаем».
«Нет, погоди. А вдруг вовсе даже не этого она хочет больше всего-всего?»
«Да… Вправду – вдруг не этого? Что тогда?»
«Тогда не отдавать».
«Надо проверить».
«Ну что вы там придумали?»
«Закрой глаза – увидишь».
«Закрытыми глазами?»
«Давай-давай, закрывай!»
… Четыре толстых белых книги в мягких обложках лежали, рассыпанные по больничному одеялу. Пол ушёл у меня из-под ног, а потолок с давно не беленой лепниной закружился над головой. «Это тебе. Тётя Катя прислала – в дипломатической почте в их посольство. Французскую же почту никто не имеет права проверять».Четыре тома. Не ксерокопии, настоящие. Издательство Виктора Камкина, Нью-Йорк. Три тома стихов и один, самый толстый, проза и воспоминания. Поверить в единоличное обладание этим сокровищем – это было почти невозможным. Сколько занятных воспоминаний связано с этим четырехтомником, что и сейчас, стоит протянуть руку, стоит на книжной полке! Надо сказать, что все, имевшееся у меня до того, отнюдь не было с обретением четырёхтомника задвинуто на дальние полки. Все было мною раздарено. И с благодарностью принято новыми владельцами. Любой экземпляр был нужен, даже самый бледный, самый рассыпающийся на кусочки.
Творчество Николая Гумилёва более шести десятков лет было под полным запретом. (Единственное исключение – три или четыре стихотворения в хрестоматии для студентов-филологов, в разделе материалов, посвященных акмеизму).
Надо быть действительно огромным поэтом, чтобы не позволить стереть себя таким бетонным, таким безнадежным запретом. Николай Гумилёв победил не только конкретных врагов, но целую безбожную систему: Ленина с Троцким, Сталина, Хрущёва, Брежнева и прочую позднюю геронтократию. Менялись эпохи, но каждая власть запрещала Николая Степановича с одинаковым пылом. Их соединённые усилия не сумели изъять его ни из людской памяти, ни из русской литературы.Размышляя над феноменом Гумилёва, я не раз задавалась вопросом: почему под столь тотальный запрет, из всех крупных поэтов Серебряного века, попал только он?
Осужден и убит? Но ведь умучен советской властью и Осип Мандельштам, другой акмеист. Но – издавали же помаленьку. Ограниченными тиражами, которых, конечно, нельзя было вот так запросто приобрести в книжных магазинах. Но издавали, тем не менее, издавали. Издавали и Цветаеву, не «Лебединый стан», разумеется, но издавали. Издавали Ахматову, хотя тоже, конечно, не «Реквием»......
Так что мешало уступить напору почитателей и этого поэта? Сделать официальной версию, что де не был, не состоял, не участвовал, заказать угодливым борзописцам тексты о том, что вообще семимильными шагами шел к принятию социалистических идей, ну и издать преспокойно небольшим тиражом. Нет, вопреки собственной выгоде и здравому смыслу, власти упирались, сами превращая Николая Гумилева в литературный символ молодой фронды. Поэмы о древней Исландии и Царьграде, стихи о путешествиях по Африке, несчастной и счастливой любви, фантазии о Гафизе и дервишах, восторги творениями Фра Беато Анжелико и музыкой Грига, образы жирафов и гиен, размышления о Петронии и эстетика старых русских усадеб – всё это на полном серьезе приравнивалось властями по меньшей мере к актуальнейшему Солженицыну. За «распространение» стихов Гумилева – сажали. Почему?
Думается, разгадка кроется в совершенно особой личности поэта, в том сплаве биографии с творчеством, к которому тяготела литература того времени. Но только у Гумилёва соединение это получилось столь гармоничным. Он воспевал путешественников – и оказался выдающимся путешественником. Он воспевал войну – и на нее направился. Он сам был – плотью своих стихов.
Серебряный век был не самым здоровым веком. Революция бросала уже на общество свои грязные тени. «Не модно» было слыть верноподданным. А Гумилёв, повествуя о встрече с африканским вождём, безмятежно и естественно упоминал: «Я бельгийский ему подарил пистолет И портрет моего Государя». Словно пророчеством, обращенным ко всему ХХ русскому веку, звучали его строки: «Тягостен, тягостен этот позор Жить, потерявши Царя». Нравственно он походил скорее на литераторов XVIII столетия, что «истину царям с улыбкой говорили», служа Трону, а не противопоставляя ему себя, свое «я». Творческая среда была разъедена оккультизмом. Читать жутко о тогдашних спиритических сеансах и прочих мрачноватых модных поветриях. К какому кругу мы прежде всего отнесём Николая Гумилёва? Не к богеме, для которой он был белой вороной, по сути чужаком, хотя тесно с нею и соприкасался. В фильме «Крейсер “Варяг”»(1946 год), фильме на изумление хорошем, показан быт морских офицеров. Аккуратные, подтянутые – они беседуют в кают-компании: томик философа, небрежно снятый с полки: «Здесь очень интересные мысли о сущности флага». А через несколько часов этот офицер, уже чёрный от гари, залитый собственной кровью, даст приказ сменить сгоревший флаг на свежий. К чему ради этого рисковать жизнью матроса? Всем всё ясно, всё давно осмыслено – в том числе и матросом, который быстро лезет под обстрелом вверх.
Русское кадровое офицерство. Сословие, где интеллектуализм сопрягался со служением, где отвага была обыденностью, а честь – личным приоритетом.
Самое здоровое сословие в нездоровом времени. Именно его с неистовой каннибальской яростью истребляли и февралисты и большевики. Оно не сопрягалось с их грядущими социальными экспериментами, без него же народ превращался в глину в чужих руках. Николай Гумилёв не был кадровым офицером, но был сыном своего отца. Этим ли, поэтической ли интуицией объясняется, что в его творчестве так ярко воплотился военный русский дух? Николай Гумилёв это образ русского человека своего времени в одном из лучших воплощений. Образ подданного Российской Империи. Этот образ много краше и интереснее всех человеческих типов, что смогла создать советская эпоха. Причем лучшие из ею созданного, пусть порой и бессознательно, к воспроизведению именно этого типа и тяготели.
Совдеп боялся показать, сколь богат и красив был подобный образ, ибо он изобличал советскую в лучшем случае вторичность. Это, конечно, лишь размышления, и они ни в коей мере не исчерпывают загадки таланта, победившего забвение и запрет........
Победа, слава, подвиг бледные
Слова, затерянные ныне,
Звучат во мне, как громы медные,
Как голос Господа в пустыне.....
Сегодняшние люди боятся величия. Напиши эти строки современный поэт – страшно вообразить, какому осмеянию он бы подвергся. Николай Гумилёв величия искал. И, убиенный, приговорённый быть никогда не бывшим, обрёл его не только в строках поэзии, но и в своей победе.
…На дворе стояли восьмидесятые годы. Юная я мчалась домой пешком – от Первой Градской, не замечая расстояния. Мой рюкзачок тяжело и сладко бил по спине подарком моей парижской крестной – четырёхтомником Гумилёва. Тем четырёхтомником, которому, в новеньких ксерокопиях, в скором времени предстояло разойтись кругами по всей стране...-( Елена ЧУДИНОВА)-писатель, драматург, публицист. )
На заставке-: Н.С.Гумилёв, вольноопределяющийся Лейб–гвардии Уланского Её Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны полка, снимок 1915 года (современная колоризация). На груди у поэта – первая боевая награда Крест св. Георгия Победоносца 4-й степени за ночную разведку перед сражением.