Ольга Седакова: Музыка возвращает моим стихам дыхание (+видео)РЕДАКЦИЯ ПОРТАЛА "ПРАВОСЛАВИЕ И МИР" | 26 АПРЕЛЯ 2017 Г.

В культурном центре «Покровские ворота» прошел творческий вечер поэта и переводчика Ольги Седаковой «Беседы о музыке и поэзии».
Ольга Седакова. Фото: olgasedakova.com Духовные стихи как проповедь в музыкеКак Евгений Евтушенко в церкви стихи читал (видео)Музыка на стихи Ольги Седаковой прозвучит в МосквеОльга Седакова. Из приступа небывалой свободы«Мысль Пушкина» – лекция Ольги Седаковой (+Видео)Мое главное отношение к музыке – благодарностьСергей Ахунов: Здравствуйте, Ольга Александровна. Я специально вас не представляю, поскольку можно долго перечислять, чем вы занимаетесь: вы и культуролог, и философ, и богослов, и искусствовед. Единственное, в чем вы не были замечены, – это музыковедение. И это мы, может быть, сегодня как-то поправим.Музыка и поэзия в давние времена существовали настолько тесно, что сливались в один жанр, в один вид искусства. Потом пути их разошлись, и сейчас это два независимых вида искусства, которые, в общем-то, не нуждаются друг в друге. Однако все время ощущается какое-то взаимное тяготение. Скажите, пожалуйста, какие есть сегодня точки соприкосновения между поэзией и музыкой?Ольга Седакова: Я думаю, что композиторы могут сказать, зачем они обращаются к поэзии. Но что музыка может значить для поэта – вот это, я думаю, должны сказать стихотворцы.Мне хотелось бы, чтобы эпиграфом к тому, что я скажу, была песня Шуберта: я предлагаю вам ее вспомнить. Это песня Шуберта на стихи его друга Ф. фон Шобера «К музыке», «An die Musiк». В русском переводе эту песню изумительно пела Виктория Иванова, совсем по-другому – Марк Рейзен… Ее пели великие европейские певцы. Это одна из моих любимых музык на свете.То, о чем говорит эта песня, – благодарность музыке: Du holde Kunst, ih danke dir dafuer, «О, милое искусство, за это я тебя благодарю», так она кончается. Вот с этого я бы хотела начать говорить о музыке. И это начало будет и концом, и итогом.Потому что главное мое отношение к музыке – это благодарность. Впрочем, я думаю, что и сама музыка (человеческая музыка, не музыка сфер) больше всего говорит о благодарности, она сама есть дар благодарности.Стихи, которые для этой песни взял Шуберт, в общем, ничего особенного из себя не представляют. Это, как бы сказать, частные, маленькие стихи. «Как часто, музыка, ты мне помогала в трудные часы. И тогда мне открывались небеса, слышались приятные аккорды, звуки арфы. За это я тебя благодарю». Шуберт прибавил к этим стихам что-то такое, что превратило их в гимн. Ведь это гимническое сочинение: тихий, сдержанный гимн дару музыки. Музыка сообщила словам широту. «Частный случай» (как это было в стихах Шобера) поднялся «до общности всем знакомого».Я прибегаю здесь к словам Бориса Пастернака. Так он описывает преображение «личного» повода в широкое и своей широтой умиротворяющее высказывание.Шуберт подарил этим словам мелодию, которая может существовать уже и без слов – как мелодия его знаменитой «Форели». Он подарил им гармонию и ритм – вообще говоря, не заключенный в самих словах. И ход этой мелодии, и ритм, и гармония сообщают нам образ арок, ряда арок – самый мирный образ, зрительный он или сонорный. Вот он (опять словами Пастернака), «облагораживающий отпечаток» широты, работа формы.Фото: Олег Тумин / FacebookМузыка помогает развернуть замыселДля чего Шуберту были нужны и эти стихи Шобера, и другие, которые он брал для своих песен и циклов песен? Чаще всего это были совсем не великие сочинения. Я думаю, Шуберт их брал как программу. Он не собирался, насколько я понимаю, найти какой-то аналог строю этих стихов. Просто брал эти слова как своего рода траекторию, по которой будет двигаться собственно музыкальное воображение.Можно сказать, что и для поэта музыка может быть своего рода программой. Это звучит странно. Что, в таком случае, «программируется»? Некоторый смысл, словами еще не выраженный. Тоже траектория для воображения.В композиции поэзии действует принцип, близкий к музыкальному. Говорить о том, что поэзия и музыка относятся как звук и слово, было бы неточно. Потому что слово в поэзии – это не совсем словарное слово. Оно подчинено композиции. Слова в стихе строятся не по законам языка. И здесь помогает музыка. Теория поэзии очень мало разработала тему композиции, в отличие от музыки.Все большие поэты ХХ века это понимали. Без «программы» квартета Элиот не написал бы своих гениальных «Четырех квартетов». Без формы фуги не было бы «Фуги смерти» Пауля Целана: он бы мог очень долго бродить с тем мучительным содержанием, которое у него было в уме, если бы ему не помогла вот эта тема, эта, можно сказать, «программа» фуги. Музыка помогает, показывая, как развернуть в последовательности замысел. Замысел ведь как бы вне времени, вне последовательности, и самое мучительное – как его распутать, изложить во времени. И здесь для поэта музыка – как некий самый общий язык композиции, организации времени (наподобие того, как говорят о математике – что она основа для всех других наук).В той благодарности, которую выразил Шуберт, главный момент, наверное, – мир. Благодарность музыке за то, что она приносит мир. Я вспоминаю рассказ Владимира Вениаминовича Бибихина, как он после тяжелой операции лежал в больнице. Он еще не совсем «вернулся», и вдруг услышал, что по радио звучит ария из «Любовного напитка» Доницетти. «Una furtive lacrima». «И тут, – говорит он, – я понял даже не то, что я жив, а то, что конца уже нет». Музыка приносит мир как какое-то, я бы сказала, превосхождение конца. Если погружаешься в слушание, то конец уходит. Вернее, он есть, но все идет как бы поверх него.И вместе с тем я помню с детства, что само звучание музыки, сам звук был для меня связан отнюдь не с миром, а с какой-то сильной тревогой. Слово «звук» в русском языке связано с глаголом «звать», со словом «зов». Звучит – как будто тебя что-то зовет, пространство каким-то образом разрывается. Откуда приходит этот звук-зов и что он хочет сообщить?Я думаю, что две эти вещи, тревога и мир, не противоположны. Мир, которого достигает музыка и который она может сообщить, находится за какой-то тяжелой, трудной преградой.Тревогу, боль, страх вызывает именно эта преграда, и надо как-то преодолеть ее, чтобы оказаться в этом мире, где уже ничего не страшно, где человек, как говорит Бетховен, «если хорошо послушает мою музыку, будет счастлив».И еще вот что я хочу сказать: для меня музыка не существует без музыкантов, без людей музыки, и они были моими учителями…Но я не буду утомлять вас воспоминаниями. Есть литераторы, которые хорошо умеют «рассказывать» музыку. Я с удовольствием читаю, как это делает, например, Томас Манн. Я так не умею, так что любителя-музыковеда из меня не получится.Сергей Ахунов: Мы сейчас пригласим Яну Иванилову, которая споет произведение Александра Кузьмича Вустина «Голос». Прежде чем она начнет петь, Ольга Александровна прочитает это стихотворение, мы его внимательно послушаем, и потом сразу без перерыва, без аплодисментов она начнет петь, чтобы мы могли послушать текст в музыкальной ткани. Пожалуйста, Яна.Фото: Олег Тумин / FacebookОльга Седакова: Это стихотворение из книги «Китайское путешествие»:Может, ты перстень духа,
камень голубой воды,
голос, говорящий глухо
про ступенчатые сады, –
но что же с плачем мчится
крылатая колесница,
ветер, песок, побережье,
океан пустой,
и нельзя проститься,
негде проститься с тобой.
О, человек простой –
как соль в воде морской:
не речь, не лицо, не слово,
только соль, и йод, и прибой.
Не имея к кому обратиться,
причитает сам с собой:
может, ты перстень духа,
камень голубой воды,
голос, говорящий глухо
про небывалые сады.(Из «Китайского путешествия», 12)(песня)Музыка открывает мои стихи для меня самойСергей Ахунов: Я хотел бы сегодня прочитать пару абзацев из книги «Дождаться музыки» Валентина Васильевича Сильвестрова. Дело в том, что здесь недавно, может три или четыре года назад, была встреча, где присутствовал Валентин Васильевич и где присутствовали вы, Ольга Александровна. И говорили очень интересно, как раз о теме, каким образом соприкасаются музыка и поэзия. И вышла книга в издательстве «Дух и Литера», где есть целая глава, посвященная музыке и поэзии. Вот что он, например, пишет:«Хотя и сейчас есть так называемые барды. У них музыка и поэзия пребывают в единстве, но там и поэзия должна быть не совсем доведена, и музыка должна быть более слабой, тогда получается цельный продукт. Я убедился, что фрагмент может быть более сильным и богатым, чем целое, если он несет в себе это целое, потому что тогда вокруг него возникает свобода. Часто говорят, хотя это, может быть, и не совсем правильно, что на менее значительные тексты музыку писать легче. Тут причина именно в том, что музыка свободнее себя чувствует, когда текст не претендует на совершенство. Он, может быть, чем-то и задевает композитора (своими эмоциями, например), но потом композитор обращается с ним совершенно свободно».Там был, конечно, контекст разговора, когда он говорил: «Я часто встречал тексты, на которые невозможно написать музыку. Это почти все тексты Мандельштама, например. То, что я слышал, может быть, мне не нравится. Тексты Бродского. Я когда услышал “Навсегда расстаемся с тобой, дружок” – и композитор написал музыку на этот текст, я понял, что не могу слушать до раздражения и агрессии. Я не понимал, как можно таким образом сломать стих». В вашем случае ваш стих очень серьезный. Его никак нельзя подвести под определение, что он недостаточно хорош. И все-таки он звучит. Каким образом это достигается, вы не думали об этом?Ольга Седакова: Музыка, бывает, открывает мои стихи для меня самой. То, что спела сейчас Яна, для меня было в каком-то смысле открытием этого стихотворения, ведь когда пишешь, не успеваешь сообразить, что у тебя получается.Есть только одна ориентация – правильно или неправильно. Почему, собственно, неправильно, неизвестно, но совершенно понятно: так нельзя. Вот это слово надо куда-то убрать, а это вот оставить… Целое в каком-то смысле остается невидимым.Вот когда Александр Кузьмич Вустин эти стихи распел, я увидела, что здесь своего рода тема звука «О»: «Соль, и йод, и прибой!» И из ударных гласных он, этот звук, становится отдельным словом; «О, человек простой». Я этого не видела, пока не услышала музыку Вустина.И вот еще что. Я никогда не могу относиться к собственным стихам как читатель. Поэтому я особенно благодарна композиторам: это единственный случай, когда я сама оказываюсь на месте адресата своих слов. И тогда я могу их принять, они мне очень нравятся! До этого они остаются для меня как бы в работе, а здесь я их слышу, наконец, свободными от себя – с другой стороны.Фото: Олег Тумин / FacebookСергей Ахунов: Я не знаю, правда это или нет, пусть меня поправят музыковеды. Я прочитал это в интернете. Томас Элиот один раз за свою жизнь дал разрешение на написание музыки другому композитору. И когда он пришел на концерт и услышал, что получилось, он завещал никогда больше никому не давать разрешения на использование его текстов. Я не знаю, правда это или нет, но само по себе это забавно. У вас когда-нибудь бывало такое желание? Многие композиторы используют ваши тексты. Вы были недовольны, откровенно недовольны тем, что делает композитор?Ольга Седакова: Бывало, и не раз, но это были не композиторы, а барды. А с профессиональными композиторами, пожалуй, нет, никакого резкого отторжения у меня никогда не возникало.Я не жду, что музыкант будет выражать мои мыслиСергей Ахунов: Я хочу пригласить Юрия Полубелова, пианиста, и виолончелиста Рустама Комачкова для того, чтобы они исполнили мою музыку, написанную на ваши тексты. Я написал ее очень давно, еще в 2011 году. Она уже много раз исполнялась, и Яна ее пела, но сегодня для меня это особенно волнующий момент. Потому что вчера я перечитал ваши тексты, которые использовал в музыке, я вдруг понял, что писал совершенно иначе. Я даже не заметил этого тогда, когда писал.Где наши музыканты? Аккомпанирует Яне Рустам Комачков, виолончель, и Юрий Полубелов, рояль. Мы будем так же – слушать вначале стихи, а после этого музыканты будут исполнять эти стихи. Желательно воздержаться от аплодисментов в течение всего этого четырехчастного цикла.Фото: Олег Тумин / FacebookОльга Седакова:Пруд говорит: были бы у меня руки и голос,
как бы я любил тебя, как лелеял.
Люди, знаешь, жадны и всегда болеют
и рвут чужую одежду
себе на повязки.
Мне же ничего не нужно:
ведь нежность – это выздоровленье.
Положил бы я тебе руки на колени,
как комнатная зверушка,
и спускался сверху
голосом как небо.(Из «Китайского путешествия», 2)(песня)Падая, не падают,
окунаются в воду и не мокнут
длинные рукава деревьев.
Деревья мои старые –
пагоды, дороги!
Сколько раз мы виделись,
а каждый раз, как первый,
задыхается, бегом бежит сердце
с совершенно пустой котомкой
по стволу, по холмам и оврагам веток
в длинные, в широкие глаза храмов,
к зеркалу в алтаре,
на зеленый пол.
Не довольно ли мы бродили,
чтобы наконец свернуть
на единственно милый,
никому не обидный,
не видный
путь?
Шапка-невидимка,
одежда божества, одежда из глаз,
падая, не падает, окунается в воду и не мокнет.
Деревья, слово люблю только вам подходит.(Из «Китайского путешествия», 3)(песня)Там, на горе,
у которой в коленях последняя хижина,
а выше никто не хаживал;
лба которой не видывали из-за туч
и не скажут, хмур ли он, весел, –
кто-то бывает и не бывает,
есть и не есть.
Величиной с око ласточки,
с крошку сухого хлеба,
с лестницу на крыльях бабочки,
с лестницу, кинутую с неба,
с лестницу, по которой
никому не хочется лезть;
мельче, чем видят пчелы
и чем слово есть.(Из «Китайского путешествия», 4)(песня)Знаете ли вы,
карликовые сосны, плакучие ивы?
Отвязанная лодка
не долго тычется в берег –
и ни радость
того, что бывало,
и ни жалость:
все мы сегодня здесь, а завтра – кто скажет?
и ни разум:
одни только духи безупречны,
скромны, бесстрашны и милосердны –
простого восхищенья
ничто не остановит,
простого восхищенья,
заходящего, как солнце.
Отвязанная лодка
плывет не размышляя,
обломанная ветка
прирастет, да не под этим небом.(Из «Китайского путешествия», 5)(песня)Сергей Ахунов. Фото: Олег Тумин / FacebookСергей Ахунов: Вы увидели неточность? Их много. Знаете, я когда почитал, спустя три года, я вдруг увидел, что я совершенно иначе осмысливал эти тексты. Ну, например.Первый стих: «Пруд говорит: были бы у меня руки и голос, как бы я любил тебя, как лелеял. Люди, знаешь, жадны и всегда болеют». Это одна фраза. И вдруг я думаю: почему я ее так разделил? Я, как интуитивный дилетант, чувствую, что мне нужно что-то сделать музыкально, но у вас это одна фраза. «Люди, знаешь, жадны и всегда болеют» – это относится к фразе «как лелеял». И я только сейчас, спустя три года, это заметил, надо же. И потом: я выкинул целую строчку, вы заметили?И, опять же, эта комнатная зверушка. «Мне же ничего не нужно: ведь нежность – это выздоровленье. Положил бы я тебе руки на колени, как комнатная зверушка» – то есть это одна фраза. Почему я выкинул? Я потом вспомнил. Я начал, знаете, как ты начинаешь раскручивать клубок, идет хорошо, а потом вот такая фраза – и ты понимаешь, что ничего с ней сделать не можешь. И я убрал ее на свой страх и риск.Знаете, что я потом подумал? Как музыкальная форма, вот сам музыкальный язык, очень сильно отличается от языка поэтического. Особенно когда это касается смыслов. Скажем, музыка – это чувства для меня. То есть в музыкальном искусстве понимать и чувствовать – это тождественные понятия для меня, практически это одно и то же. Если человек чувствует, значит, он уже понимает музыку. Я могу быть неправ. Или человек думает, что он понимает музыку, но ничего не чувствует, значит, он ничего не понимает. Например, слушающий Бетховена, знающий все о Бетховене, но остающийся равнодушным, ничего не понял в музыке Бетховена. Возможно, это в музыке именно вот эта эстетика, эстетика чувства, она превалирует над всем остальным. Хотя в поэзии существуют смыслы, которые можно передавать. Насколько смыслы, мне кажется, должны совпадать, или не должны они совпадать?Ольга Седакова: Нет, я думаю, что музыка развивает свою тему и свою картину того, что в стихах. Получается немного другая картина. И в эту музыку «зверушка» никак бы не вписалась.Сергей Ахунов: Я, правда, честно пытался. Но что же сделать с этой зверушкой?Ольга Седакова: Никак не влезет, конечно. А в стихотворении она на месте. Больше того: она составляет его пуанту. Потому что такого резкого превращения – пруда в комнатную зверушку – не ожидаешь. Кажется, что картина более-менее пейзажная. И вдруг весь этот пейзаж исчезает. Разные законы чтения.Сергей Ахунов: Пишет Валентин Васильевич Сильвестров. Вернее, он говорит, а с его слов записывают. Он говорит о том, что фонетически он вообще не пытается передавать никаких смыслов. Я тут как раз занимался фонетикой. Он говорит о том, что в принципе от текста ждет просто фонетического совпадения. Говорит, что существует просто песня, и на один и тот же музыкальный куплет, трагический какой-то сюжет или радостный, этот текст одинаково будет звучать.Вот он пишет: «Я тут как раз этим и занимался, но фонетика фонетике рознь. Стравинский, допустим, культивировал это, но он и тексты брал соответствующие: прибаутки, например, где фонетика играет решающую роль. Тут же, когда музыка вдруг совпадает со словом, то в этом совпадении есть и чуткость фонетическая: например, как гласная живет. Но тут важно проскочить между двумя такими возможностями: если ты обращаешь внимание только на фонетику, то теряешь мелодию. Мелодия (если речь идет о куплетах) попадает на разные тексты, в том числе разные по смыслу. Это ответ вам. Допустим, баллада. В балладе может быть так: только что была радость, потом сразу горе, потом еще какие-то события, а музыка одна и та же. Если музыка, мелодия, удачная, то она отождествляет все эти состояния».То есть получается, что музыкальная ткань может подходить вообще под любые тексты. Но. Что мне нравится в музыке? Она может совершенно иначе трактовать смысл. Я хотел, чтобы ребята исполнили здесь сегодня рахманиновский романс на стихи Шевченко. Он очень показательный, но мы передумали. Я просто расскажу.Когда я столкнулся с этим романсом, который написан на слова Шевченко, украинского поэта в переводе Плещеева, слушал достаточно долго, в школьные времена мы еще с этим сталкивались, но я никогда не обращал на это внимания. И вдруг мне обратили внимание два года назад в Швейцарии одни украинские мои друзья, что текст шевченковский – это Иов, а романс Рахманинова – это «Белеет парус одинокий». То есть практически там идет вопль к Богу, что же это такое, «доле, де ти, доле, нема ніякої. Якщо доброї, Боже, жаль, то дай злої, злої». И это вот очень мощные слова.У Плещеева в переводе и у Рахманинова это действительно какое-то сожаление сентиментальное. С другой стороны, мне кажется, что, может быть, Рахманинов что-то не домыслил? Не то я хотел сказать. Я просто говорил, насколько композитор вольно обращается с текстами.Что вы сказали бы по поводу ваших текстов и обращения авторов с вашими текстами? Вы видели в своей практике, когда человек брал ваш текст, и вы говорите: это совершенно другой смысл. Вы стесняетесь ему сказать и думаете, что хотели сказать совершенно другое.Ольга Седакова: Нет, я заранее не жду, что музыкант, который взялся за мою вещь, будет выражать, что я думаю. Тем более, я часто и не знаю, а что я, собственно, «хотела сказать». Я могу только узнавать: это как-то похоже, близко… А могу не узнавать. Но я совершенно не против другого чтения. Мне даже интересно.Сергей Ахунов: Но вас никогда не шокировал другой смысл вашего стихотворения?Ольга Седакова: Нет, конечно, есть какой-то предел интерпретации. Семантический предел – и стилистический. Например, стилистика «жестокого романса» явно здесь будет неуместна.Фото: Олег Тумин / FacebookМузыка возвращает словам живое дыханиеСергей Ахунов: Я сейчас не могу сформулировать главный вопрос, и поэтому я оставлю пока эту тему и предоставлю слово Валентину Васильевичу Сильвестрову с его музыкой. У нас сегодня пять песен на ваши тексты и тексты Дилана Томаса в вашем же переводе. Эта музыка очень тихая, невероятно тонкая и состоящая из большого количества деталей.Ольга Седакова: Это, как я помню, первое, что написал Валентин Васильевич после того, как мы познакомились. Общую композицию стихов составил он и даже включил вместе с оригинальными стихами перевод из Дилана Томаса.В неизвестной высоте небесной,
там, где некого искать,
звезды движутся шеренгой тесной,
продолжая вовлекать –
словно лезвия, полозья
их сияния обнажены –
в то, что слышат прежде всякой просьбы,
прежде всякой тишины.
(«Четыре восьмистишия», 1)(песня)Мы в тень уйдем, и там, в тени,
как в беге корабля,
с тобой я буду говорить,
о тихая земля,
как говорит приречный злак,
целуя ноги рек,
как говорит зарытый клад,
забытый человек.
(«Четыре восьмистишия», 2)(песня)Кто любит слово, тот его и знает,
кто любит звук, тому он и звучит:
как в адаманте луч, петляет и бряцает
внезапным росчерком ирид.
И в светлом облаке звучанья
его вознаградит сполна
царей и царств земных напрасное мечтанье,
возлюбленная тишина.
(«Четыре восьмистишия», 3)(песня)Из Дилана Томаса
Не уходи смиренно в добрый путь,
Пусть старость будет месть и гром и шквал.
Бунтуй, бунтуй, что умирает свет.
Мудрец, ты убедишься: тьма права,
И слово меркнет и чадит, но ты
Не уходи смиренно в добрый путь.
Ты, праведник, когда последний вал
Слизнет дела твои, как пестрый сор,
Бунтуй, бунтуй, что умирает свет.
Безумец, вовлеченный в пляску солнц
И поздно разгадавший: это крах,
Не уходи смиренно в добрый путь.
Муж чести, в чьи глаза глядит, слепя,
Слепых очей свистящий метеор,
Бунтуй, бунтуй, что умирает свет.
И ты, отец, на скорбной высоте
Благослови меня и прокляни.
Но не иди смиренно в добрый путь.
Бунтуй, бунтуй, что умирает свет.(песня)Да сохранит тебя Господь,
Который всех хранит.
В пустой и грубой жизни,
как в поле, клад зарыт.
И дерево над кладом
о счастье говорит.
И летающие птицы –
глубокого неба поклон –
умеют наполнить глазницы
чудесным молоком.
О, можно не думать ни о ком
и не забыть ни о ком.
Я выбираю образ,
похожий на меня:
на скрип ночного леса,
на шум ненастного дня,
на путь, где кто-нибудь идет
и видит, как перед ним плывет
нечаянный и шаткий плот
последнего огня.
Да сохранит тебя Господь,
читающий сердца,
в унынье, в безобразье
и в пропасти конца –
в недосягаемом стекле
закрытого ларца.
Где, как ребенок, плачет
простое бытие,
да сохранит тебя Господь
как золото Свое!(«Тристан и Изольда»,12. «Отшельник говорит»)(песня)Сергей Ахунов: Спасибо большое. Программа нашего вечера подошла к концу. Ольга Александровна, вы не хотите сказать что-то на прощание?Ольга Седакова: Я хотела бы комментировать то, что только что прозвучало. У В.В.Сильвестрова особый подход к стихам. Он изумительно описал его в письме. Он написал, что ничего не хочет придумывать, «сочинять». Когда он смотрит на стихотворение, он не думает, что будет с ним что-то делать. Свою задачу он назвал так: взять слово с поверхности страницы и вернуть его на уста. Вот это, по-моему, у него и получается.В стихах есть дыхание. Читая стихи, можно этого дыхания не услышать. Я не уверена, что, читая, я передаю то дыхание, которое в них есть. И как раз музыка это делает, она возвращает словам живое дыхание, то есть тот смысл, который просто из слов не прочтешь.И на прощание я хотела бы поблагодарить Яну Иванилову, Рустама Комачкова и Юрия Полубелова. И, конечно, Сергея Ахунова, который задумал и осуществил этот вечер. И всех вас, кто пришел. Для меня это было огромной радостью.