Не я одна на сей раз ощутила, что праздник 4 ноября окончательно прижился, а октябрьский день 7 ноября (что звучит бредово, как и всё у них) вконец омертвел. Не зряшно красные кричат, что день иконы Казанской "подсунули вместо". И славно, когда икона, когда победное продвижение войск, когда возрождение национального духа - вместо дня катастрофы. Превосходная замена. Но для привычки требовалось время. И вот - оно пришло.
Красное беснование вокруг нового праздника более, чем понятно. В свое время им очень хотелось, чтобы их зиккурат стоял на Красной площади не рядом с памятником, но тоже - вместо. Их Демьян Бедный (Ефим Придворов) предлагал русский памятник - взорвать.
Крепкий Минин стоит раскорякой,
Перед дворянским кривлякой,
Голоштанным воякой,
Подряжая вояку на роль палача.
И всем видом своим оголтело крича:
— В поход, князь! На Кремль! Перед нами добыча!
Кричит с пятернею одной у меча, а другой пятернею тыча,
На гранитный надгробный шатер Ильича!!!
Прочувствовано-то как, скольких восклицательных знаков натыкано... Продраться через эту неграмотную графоманию (автора коей Ильич, еще тогда не лежачий в шатре, называл литератором "великим") непросто, но посыл безусловно ясен.
Порезвее литературно (и потому еще омерзительнее) вирши молоденького Якова Альтаузена, для красоты назвавшегося Казимиром Алмазовым Джеком.
Я предлагаю
Минина расплавить,
Пожарского.
Зачем им пьедестал?
Довольно нам
Двух лавочников славить,
Их за прилавками
Октябрь застал.
Случайно им
Мы не свернули шею.
Я знаю, это было бы под стать.
Подумаешь,
Они спасли Расею!
А может, лучше было б не спасать?
Не отставали и журналисты:
В Москве, напротив Мавзолея Ленина, и не думают убираться восвояси „гражданин Минин и князь Пожарский“, - гневался некто Блюм в газете «Вечерняя Москва», от 27 августа 1930 года.
Но ведь всё верно товарищи понимали, что вместе "шатру" и памятнику - быть не надо. Памятник чудом, Божьей помощью - устоял, но проблема осталась: пора убирать зиккурат и закапывать антимощи. Едва ли стоит дожидаться, покуда умрет последний октябрёнок, чьи чувства могут быть оскорблены. Наши чувства оскорбляли достаточно долго.
Но я сегодня даже не об этом.
Красные отмечали, как многие заметили, вяло. Видимо тоже что-то почувствовали. Но зато в сетях отметились поборники толерантности.
И толерантными я здесь назову не либералов. Меня давно уже поражает, что те самые глубоко православные граждане, которые так доходчиво разглагольствуют о том, как толерантность довела Западную Европу с Америкой до радужной диктатуры, сами становятся на диво толерантными, когда речь заходит о необольшевиках. "Да не время сейчас ругаться, да надо объединиться ради общего дела" и т.д. и т.п.
Я тут крошечный опрос сделала. Мол, как вы отнесетесь, если я расскажу вам о том, что некое лицо из ваших кумиров чтит и обожает Юлиана Отступника? Результаты опроса не воодушевили, мягко говоря. До такой степени не воодушевили, что решила и не рассказывать. Ибо мы живем во времена потерявшего смысл компромата. Ну Юлиан так Юлиан, подумаешь, Дометия Сирийского с учениками в пещере замуровал, Иоанна Воина в узилище бросил, только помер раньше него, по счастью, христианские храмы превратил в скотобойни и дома культуры в храмы Диониса и Минервы, но, может, тот, которому он так нравится, человек-то хороший. Главное - вместе ради общего... (И эти люди уверены, что они христиане).
Объединить силы, отбросить часть споров - да, в тяжелую пору это бывает нужным. Но у такого процесса есть, как бы это сказать, естественный ограничитель в лице Здравого Смысла.
О том же, как в конечном итоге объединение красных и всех нормальных (намеренно не пишу - белых, просто - нормальных, с непокореженными этическими принципами) будет выглядеть... Впрочем, давайте сами красные скажут, как они с вами объединятся. К примеру - профессор Дугин пусть поведает.
"Ясно, что Чикатило — понятие внутреннее, что он выражает какую-то обязательную, интимно-близкую, неразрывно связанную с глубинами подсознания фигуру. Это не человек, это фетиш, знак, голос человеческой психики".
"Чикатило современник Диониса. Компаньон египетского бога Сета, соучастник великой мистерии индусских богов, принесших в жертву и расчленивших Праджапати — первочеловека".
"Неверно делить главных действующих лиц преступления на жертву и палача.
А вы думаете убивать не больно? Терзать воняющую плоть не противно? Мучить других, наивно попавших в ваши руки, не страшно?
Преступник и жертва находятся в таинственном сговоре, в симбиозе, в особых уникальных отношениях. Тот, кому предстоит убить, и тот, кому предстоит быть убитым, выносятся за пределы социальных конвенций, так как обоим сейчас, вот-вот, предстоит окончательно и бесповоротно переступить линию в одном направлении. Они попадают не в никуда… Точнее, это никуда постепенно превращается из непроницаемой тьмы ужаса в особое таинственное, волшебное пространство вне времени, где пейзажи, вещи, декорации приобретают абсолютно новый смысл.
Повторяется великая драма творения, в основе которого — жертва, убийство, заклание, расчленение.
Жертва становится основой нового мира. Палач, исполнитель космогонической мистерии, умирая с тем, кого он убивает, казнит самого себя и снова очищается в кровавом ритуале.
Человеческие жертвоприношения древности имели тот же смысл.
Расчленение — возврат к космогонической мистерии.
Вот это и есть "единение ради общей цели" с точки зрения красных товарищей. Палач и жертва - едины. (Советую подумать всё же, в какой роли из двух они видят любимых себя).
Я привела свеженькое. А вот - старое-престарое.
На вашем столике бутоны полевые
Ласкают нежным запахом издалека,
Но я люблю совсем иные,
Пунцовые цветы ЧеКа.
Когда влюбленные сердца стучатся в блузы,
И страстно хочется распять их на кресте,
Нет большей радости, нет лучших музык,
Как хруст ломаемых и жизней, и костей.
Вот отчего, когда томятся Ваши взоры,
И начинает страсть в груди вскипать,
Черкнуть мне хочется на Вашем приговоре
Одно бестрепетное: “К стенке! Расстрелять!”
Это некий Эйдук, латышский батрак. Эйхманса они уже воспели, во всяком случае попытались.
Старенькое отличается от новенького лишь одним: у нынешних еще нет возможности "расплавить" памятник. Но в следующий раз он не уцелеет.
Но страшны не сами по себе красные, страшна толерантность к ним патриотического сообщества. Дивная толерантность. Девственное непонимание того, что смотреть сквозь пальцы возможно не единственно на шестицветную радужку. Хотя, о чем я?
Как мы видим, их не смущает то, что дорогой их вождь Коба отчислил дорогого их товарища Ежова. (Вменяемый скажет, что хоть кто-то из двоих должен тут быть неправ, но для энтропистов правы оба). Но не смущает и известная всем (включая товарища вождя) ориентация товарища Ежова. (Здесь я даже воздержусь от современного нам развития темы).
То есть те, кто толерантен к евразийству, непримиримы только к западной содомии, но вполне мирятся с красной. А тут уже проглядывают дьявольские рога. Одинаково проглядывают.
Простой вывод: западный секулярный обыватель, толерантный к либерализму, не отличается от православного россиянина, толерантного к евразийству там, где встает вопрос о содоме. Ну и о сатанизме - в итоге.
Красный праздник мёртв. Если, конечно, толерантные православные христиане не дадут ему шанса ожить.
Елена Чудинова
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 1