Предыдущая публикация
Симбирская Голгофа.
Жертвы репрессий.
Священник Михаил Фадеев родился в 1891 году в с. Юрьевке Ставропольского уезда Самарской губернии (в наст. время - Чердаклинского р-на). 10 июня 1920 года выдержал испытание на звание псаломщика. 21 июля 1920 года назначен псаломщиком к Воскресенской (Германовской) церкви г. Симбирска. 30 августа 1922 года рукоположен в сан диакона с оставлением на псаломнической вакансии. В 1937 году проживал в селе Старая Майна.
- Когда отцу было лет тридцать от роду, он тяжело заболел - отнялись ноги. Работал он тогда батраком в Юрьевке Чердаклинского района, в семье росли двое детей. И вот однажды, когда уже надежды на излечение не было, ночью ему приснился сон. Явился ему Святой Серафим и сказал: "Вставай и иди!". Наутро папа позвал маму и попросил: "Помоги подняться, хочу дойти до окна!". Та только руками всплеснула: "Да ты что, вчера еще без моей помощи повернуться на бок не мог, а сегодня ходить собираешься!". Однако просьбу выполнила. И он пошел! Спустя несколько недель, немного окрепнув, отец поехал в Симбирск с твердым намерением посвятить себя служению церкви. Но сначала устроился швейцаром в Мариинскую гимназию, куда часто приходили священники местной епархии - преподавали Закон Божий. Вскоре он познакомился с митрополитом Иоакимом, который, узнав о том, что у отца прекрасный тенор, пригласил его петь на клиросе и читать псалмы. Спустя год отца рукоположили в сан, и он был назначен на службу в Богоявленский храм с. Старой Майны.
В селе отца очень любили за незлобивый нрав, за терпимость, за доброту. Помню, придет какая-нибудь батрачка с просьбой отпеть родственника: "Не обессудь, батюшка, но сейчас отплатить тебе нечем. Знаю, что и у тебя семья большая и живет скудно - уж прости..". А папа только и ответит: "Ничего, милая, коли нет - и не надо...". Когда папу арестовали первый раз, никого из родных рядом не было. Взяли сразу после окончания службы. Увезли в Сызрань. Вскоре мама поехала туда на свидание. Отец умолял ее не плакать и "ради детей, ради моего спокойствия" оформить развод и вернуть себе девичью фамилию. Мама не посмела ослушаться. Потом в дом стали приходить редкие весточки - сначала из Тимертау, потом - из Комсомольска-на-Амуре. Из его писем-то мы и узнали, на чьих костях строится этот город. Как такое пропускала цензура, неизвестно: отец писал, что заключенные гибнут сотнями и тысячами, что трупы не хоронят - ими питаются собаки. Светлая память Павлу Петровичу Потатуеву - он, получивший срок по политической статье, командовал подрывниками и взял к себе отца. Папа выжил, вернулся в город, устроился на работу фонарщиком- зажигал на улицах Ульяновска фонари. Очень переживал, что его храм в Старой Майне осквернили, растащили иконы, устроили там клуб. Однажды к маме пришла одна знакомая - тоже жена священника - и шепотом спросила, бывала ли у нас в последнее время некто Н. из электросетей, не пыталась ли завязать задушевный разговор. Мама ответила, что да была такая, приходила якобы проверить счета за свет и засиделась. "Жди, Александра Ивановна, скорого ареста мужа, - сказала тогда гостья. - У нас она тоже незадолго до того, как батюшку забрали, побывала"
Так и случилось. 27 сентября пришел офицер НКВД и сказал, чтобы папа на несколько минут прошел с ним в комитет для разговора. А я хоть и была маленькая, сердцем почувствовала недоброе - поползла за отцом на коленях к порогу. Ползу и плачу. А отец только и сказал: "Деточка, не волнуйся". Ночевать домой он не пришел. Зато на следующее утро появился опять тот чекист и попросил паспорт папы. Мама спросила: "где он?". офицер ответил: "На старом месте". В октябре мама, выстояв многодневную очередь, дождалась-таки свидания с отцом. Он все время плакал, а ее упрашивал: "Ты слезы-то вытри и расскажи, как вы там живете...". В начале декабря отец появился на пороге родного дома измученный, сильно постаревший и попросил маму: "Только ни о чем меня не спрашивай". Потом мы узнали, что отца отпустили принять участие в выборах и "подумать", а через две недели он должен был прийти в НКВД и доложить о результате своих "размышлений". Прошло две недели, рано утром отец стал собираться. Мама и мы все бросились к нему. Он обнял всех, потом посмотрел в красный угол, где у нас висели иконы, перекрестился и сказал: "Пусть на меня люди добрые говорят, а я на добрых людей - не буду". Больше мы его не видели. Сначала у нас принимали передачки, потом раз - взяли деньги. А затем сказали: "Не ходите - его увезли". Мама спросила, куда можно отправить посылку, ей ответили: "С голоду там умереть не дадут". И точно - с голоду не дали, поскольку к тому времени пап уже был расстрелян и лежал в холодной земле.
...Как-то, спустя многие годы, мама познакомилась с одной женщиной, которая рассказала ей, будто видела, как нескольких священников " аккурат на второй день Крещения" расстреляли на окраине Старого кладбища (того, что при церкви на нынешней улице К. Маркса - И.Е.). Мама прокралась туда ночью, попыталась найти хоть какое-то свидетельство, что именно там нашел упокоение папа, но ничего не отыскала...
Рассказать, каким унижениям нас, семью репрессированного попа, подвергали все последующие годы - ни слов, ни слез не хватит. Отворачивались даже самые близкие. Но мы знали, что отцу за его муки и твердость веры уготовано царствие небесное. И это помогло перенести нам все. И стать людьми - такими, какими хотел нас видеть отец.
Записано со слов дочери священника - Антонины Михайловны Фадеевой, проживающей в г. Ульяновске.
Записала Ирина Еремина.
Следующая публикация
Нет комментариев