«Советская власть делает все для блага человека. И вы знаете этого человека». Так народная память запечатлела «глубоко уважаемого» Леонида Ильича Брежнева, ставшего в 1964 году, после смещения Никиты Хрущева, первым лицом в государстве. Анекдот довольно точно передает суть семидесятых – эпохи «торможения». Новая, «брежневская» элита отказалась от концепции быстрого развития ради «стабильности», обернувшейся на практике отставанием. Темпы роста ВВП, которые в 50-е составляли в среднем 8% в год, снизились в 60-е до 5,5% и в 70-е – до 4%. Соответственно, в условиях «торможения» национальный продукт начал распределяться избирательно. Если каста чиновников и партийных работников ни в чем особо себе не отказывала, то остальная страна, так и не успев «догнать Америку», роптала в очередях и сочиняла анекдоты о «социалистическом изобилии».



Главным героем наступившей эпохи вместо военных и космонавтов становится тот, кто распределяет. Его величество Продавец, Завмаг или, как шутил всесоюзный юморист Аркадий Райкин, – «Директор-магазин». «Вас много, а я одна» – излюбленная фраза «работника прилавка», как почетно обозначалась должность продавца.

Воодушевление от победы над фашизмом и космических побед отходит на второй план. Жизнь советских людей входит в колею обывательскую – поэтапное приобретение, «доставание», тех или иных дефицитных вещей (похоже на китайскую концепцию «трех круглых вещей» -- часы, велосипед, швейная машинка, которые надо обязательно купить). Этапы «потребительского роста» для среднего советского человека выглядели следующим образом – ковер, хрусталь, мебельная «стенка», цветной телевизор, автомобиль. Так как стоило все очень недешево, потребительских кредитов фактически не существовало и за многими вещами приходилось годами «стоять в очереди», стратегию можно было разрабатывать надолго.

Существование среднестатистического человека в условиях дефицита походило на постоянную «охоту»: те, кто не смог оказаться включенным в цепочки ВИП-распределения, старались повсюду заводить «полезные связи». Обычно речь шла о директорах магазинов, заведующих отделами в торговых точках, завхозах. Приобретение дефицита часто напоминало секретную операцию – сначала звонок от «своего человека», потом стремительный рейд в магазин, чтобы там, скрываясь от взглядов прохаживающихся вдоль пустых полок посетителей, полулегально приобрести, зачастую без примерки (если речь шла об одежде), «отложенную» для тебя вещь. О тонкостях вроде нужного цвета или фасона речи не шло. Если вместо ожидаемых джинсов в наличии были, к примеру, вельветовые брюки, приходилось с радостью брать то, что дают. Те, кто не мог приобрести полезные связи, стояли в очередях. Очереди – еще один символ наступавшей эпохи всеобщего дефицита. Они не были еще столь многочисленными и «драматичными», как в эпоху перестройки. Однако советским гражданам мало-помалу приходилось проводить в них все больше времени.

«Дефицит – это движитель существования. Человек – такое животное, которое хочет достать, он хочет жить так, как мерещится, как прочел. И в советское время проникали картинки о других машинах и других прилавках. Я помню, как в первый раз за границей я зашел в супермаркет, очень похожий на сегодняшний рядовой сельский, – и это был шок. Какой там Нотр-Дам, какой «Мулен Руж» – супермаркет! Тогда все надо было достать. Достал кусочек удовлетворения – и побежал дальше, еще достать. Да и качество было замечательным. Вот я ездил на машине «Победа» – она была сделана из металла вот такой толщины. К ней подходил «карбюратор падающего потока» – ведро с бензином, шланг из клизмы под капот, один за рулем, другой ведро держит. А потом вдруг достали прокладку под бензонасос, поставили – и сам поехал! Счастье. И как только возникало удовлетворение от обладания дефицитом, хотелось делать возвышенное. А сейчас, когда все по горло в состоянии – получается, что и делать нечего, и так все хорошо». (Александр Ширвиндт)

Города СССР приоритетного снабжения



Конечно, уровень товарного дефицита в разных регионах сильно различался. Каждый населенный пункт СССР был отнесен к одной из «категорий снабжения». Всего их было четыре: особая, первая, вторая и третья. К особой и первой категориям относились Москва и Ленинград, крупные промышленные центры, а также такие союзные республики, как Литва, Латвия, Эстония и курорты союзного значения, например Кавказские Минеральные Воды. Жители этих промышленных центров имели право получать из фондов централизованного снабжения хлеб, муку, крупу, мясо, рыбу, масло, сахар, чай, яйца в первую очередь и по более высоким нормам. Потребители особого и первого списков составляли примерно 40% от всех снабжаемых дефицитом, но получали львиную долю государственного снабжения – 70–80%. Если не считать городов-миллионников, то в среднем хуже всего продуктами питания и промышленными товарами снабжалось именно население РСФСР.
Таким образом центр «покупал» лояльность союзных республик. Тем, кто жил в небольших городах, приходилось довольствоваться весьма скудным перечнем товаров. При этом в рамках плановой распределительной экономики ситуация часто доводилась до абсурда. К примеру, в городке Юрьев-Польском Владимирской области, где провел детство автор этих строк, в советские времена работал на местном сырье крупный мясокомбинат. Однако до жителей города, по крайней мере простых смертных, продукция не доходила. Ее распределяли по другим городам области, относившимся к более высокой «категории снабжения».

Не секрет, что наиболее высокий уровень жизни в СССР был в республиках Закавказья и Прибалтики. Возьмем в качестве примера главный фетиш советской эпохи дефицита – личный автомобиль. Если в 1985 году в РСФСР уровень автомобилизации составлял 44,5 автомобиля на тысячу населения (причем в основном за счет Москвы, Ленинграда и южных областей), в Грузии этот показатель равнялся 79, а в Прибалтике – 80–110. Сегодня уровень автомобилизации составляет в среднем по России 250 автомобилей на тысячу населения, а в Грузии – 130.

Доступ к дефициту был одним из главных стимулов в советской системе меритократии. Чем выше человек продвигался в иерархии той системы, в которой он работал (совсем не обязательно речь шла о КПСС), тем больше возможности в этом смысле у него появлялось. Как рассказывает «Газете.Ru» трехкратная олимпийская чемпионка по легкой атлетике Татьяна Казанкина, в результате своих побед за сборную СССР ей удалось улучшить свои жилищные условия, а также приобрести автомобиль.

При этом она отмечает, что в снабжении спортсменов в Советском Союзе никогда не существовало никаких проблем. Во время выездов на соревнования за границу, рассказывает Татьяна Казанкина, она приобретала главным образом одежду, да и то потому, что в СССР сложно было найти «одежду для худеньких женщин». Знаменитый советский хоккеист Борис Майоров в разговоре с нами признался, что заметил наличие в СССР товарного дефицита только во второй половине восьмидесятых.

Особый доступ к дефицитным товарам имели люди, продвинувшиеся по служебной лестнице в той или иной области. Писатели, актеры, ученые, руководители предприятий, отраслевые управленцы, функционеры . У всех были свои спецмагазины и спецпайки. К борьбе с дефицитом подключались профсоюзы, снабжавшие родные коллективы сгущенкой, тушенкой, колбаской и шпротами – по красным дням календаря, а еще и марокканскими мандаринами и шоколадными конфетами – под Новый год и к «октябрьскому празднику». Глава профсоюза сочинял письмо на бланке предприятия в райпищеторг с просьбой отоварить ударников и передовиков производства продуктами (список прилагался).

В то время, когда одни страдали из-за хронического товарного дефицита, другие на нем зарабатывали. Нехватка определенных товаров, а также разница между регулируемыми госценами и ценами черного рынка, создавали чудовищные диспропорции в товарном обмене. К примеру, в восьмидесятые можно было поменять импортный видеоплеер на долю в кооперативной квартире в центре Москвы. Даже в начале девяностых в столице нередко совершались сделки из разряда «Меняю машину «Москвич» на квартиру». Кому-то эти диспропорции приносили огромные доходы. «Уже в семидесятые годы в одной Москве было несколько тысяч долларовых миллионеров», – уверяет Юрий Бокарев.

Мужчина разглядывает опустевшие полки обувного отдела в универмаге «Московский», 1990 год


Весь дефицит, о котором мечтал советский гражданин, можно условно поделить на две основные категории. Первая – товары советского производства той или иной степени повседневной необходимости, начиная от колбасы и заканчивая туалетной бумагой, которую в обиходе обычно заменяли резаными газетами. Те, кто хорошо помнит советские времена, наверняка с иронией относятся к панике по поводу замены итальянского пармезана на «белорусский» или исчезновения мраморной австралийской говядины. В те годы скупали подчистую почти все, включая товары, которые в глазах современного потребителя могут показаться, скажем так, экзотичными. В семидесятые была распространена мода на книги, хрусталь и фарфор. В книжном магазине случались давки за пятитомником Дюма, отца или сына, или за очередным переизданием «Сестры Керри» Теодора Драйзера или «Братьев Карамазовых» Федора Достоевского. Правда, книги в красивых твердых переплетах покупали в основном для того, чтобы заполнять дефицитные же «стенки» (мебельные гарнитуры), придавая им «престижный вид». Зачастую дефицит имел конкретное название – модно было иметь дома товар какого-то конкретного производителя – так, в промтоварных магазинах охотились именно за чешским хрусталем, гэдээровским сервизом «Мадонна» или люстрой «Каскад» с псевдохрустальными висюльками.
Вторая категория дефицита – разного рода импортные «излишества», символы, как ее называли тогда, «красивой жизни». Джинсы, импортная аудиотехника, кожаные изделия. Произведенные на Западе товары в силу своей недоступности и хорошего качества повсеместно фетишизировались. Неудовлетворенный потребительский спрос доводил ситуацию до того, что советские люди (конечно, далеко не все) заполняли свои серванты пустыми, но красивыми бутылками из-под виски, жестяными пепси-кольными банками и опустошенными сигаретными пачками с изображением ковбоя Мальборо. Эти артефакты в лучших «туземных» традициях с благоговением демонстрировались родственникам и друзьям, которые зачастую не только рассматривали их, но и обнюхивали. Если человек, к примеру, появлялся на публике в импортных джинсах, он неизменно вызывал у других повышенное внимание и даже почитание.

Конечно, власти в СССР понимали ненормальность ситуации, когда вместо «победы коммунизма», обещанной в начале шестидесятых, рядовые советские граждане не обеспечиваются элементарным набором товаром и услуг. Первая половина восьмидесятых была отмечена масштабными попытками победить дефицит. Наибольшие проблемы тогда наблюдались с продовольствием, на 1981 год приходится пик импорта продуктов питания – их закупили на сумму 50 млрд долларов (в долларах 2009 года). Неудивительно, что в 1982 году с большой помпой была утверждена «Продовольственная программа». Ставилась задача ликвидировать в первую очередь нехватку мяса, особенно говядины. В пересчете на душу населения в год на советского человека приходилось 58 кг мяса, рациональная норма – 82–85 кг, утверждали медики.

В продовольственном магазине...

В ходу сразу появилась шутка: «Питаемся вырезкой из Продовольственной программы». Цели программа, которую, кстати, разрабатывал Михаил Горбачев, ставила грандиозные – к 1990 году увеличить объем производства питания в 2,5 раза. Ликвидации проблем с продовольствием должна была поспособствовать и либерализация дачного строительства. Дачные наделы (по 3–6 соток земли) советским гражданам разрешили тогда приобретать в бессрочное пользование. Выращивать там клубнику, картошку, огурцы – в общем, заниматься «собирательством». Уже став первым лицом в СССР, Горбачев задумал ликвидировать еще один дефицит. Он пообещал, что к 2000 году в соответствии с Жилищной программой «каждая советская семья» будет жить в отдельной квартире или доме. А пока граждане записывались в очередь и стояли в ней десятилетиями в надежде получить «хрущевку» – жилье эконом-класса. Не справившись ни с дефицитом продуктов, ни с дефицитом жилья, Горбачев в итоге ликвидировал страну.

При Горбачеве советская власть фактически объявила о своей неспособности обеспечить граждан элементарным набором товаров и услуг. Обвал нефтяных цен сократил возможности для импорта, а развитие самой советской экономики только замедлялось. Было принято решение развивать «кооперативное движение» – другими словами, разрешили вкладывать в экономику нелегальные капиталы, накопленные за годы распределительной экономики теми, кто имел доступ к дефициту. Эти деньги были инвестированы в производство «вареных джинсов», закупки импортных компьютеров и видеомагнитофонов, скупку недвижимости на тогда еще абсолютно черном рынке. Почти все отечественные олигархи, владеющие сегодня миллиардными состояниями, – выходцы из перестроечной эпохи.

ФЕТИШИ ЭПОХИ ДЕФИЦИТА

Автомобиль

Автомобиль ВАЗ 2101 - знаменитая "Копейка"


Личный автомобиль был мечтой любого советского человека. Хотя в СССР легковые автомобили выпускали ГАЗ («Волга»), завод в Тольятти («Жигули») и АЗЛК («Москвич»), просто так машину было приобрести нельзя. Заводы СССР не могли удовлетворить спрос населения, к тому же автомобили были предметом экспорта и продавались как в развивающихся, так и в капиталистических странах Европы. Так, например, на экспорт шло более 50% автомашин «Москвич», которых в СССР выпускалось более 100 тыс. в год — капля в море для страны с населением в 140 млн человек. В 1978 году Советский Союз экспортировал почти 400 тыс. легковых автомобилей — из них 285 тыс. вазовских. Приоритетом было получение валюты, а не «деревянных» рублей с внутреннего рынка. Потому-то, вероятно, помимо всего прочего приобретение автомашины было не по карману многим гражданам: при средней годовой зарплате в 2 тыс. руб. на автомобиль «Жигули» стоимостью 8 тыс. копить приходилось годами («Волга» стоила аж 16 тыс. руб.). Даже накопив или заработав за границей или «на северах» на машину, за ней все равно надо было встать в очередь и после нескольких лет ожидания получить по почте открытку на приобретение автомобиля в специализированном магазине. В связи с этим машины нередко становились предметом спекуляций: их активно продавали в значительно более богатые южные республики СССР, такие как Грузия и Армения, где обладание черной «Волгой» было вопросом социального статуса.

Жвачка

Жвачка, она же «бубле-гум», как нарочито неправильно называли ее в СССР фарцовщики, была еще одним вожделенным предметом обладания. Скорее дело было не в самой жвачке, а в стиле жизни подсмотренных американских фильмов, где жвачку жевали все поголовно «крутые парни». Жвачка была едва ли не главным предметом «культурного обмена» с иностранцами, в том числе и из соцстран. Отношение к жвачке, прежде презираемой официальной пропагандой (использующих жвачку сравнивали с жвачными животными), изменилось после рекомендаций Министерства здравоохранения наладить изготовление этого продукта в стране в связи с полезностью его для укрепления зубов и очищения полости рта. Первыми жевательную резинку стали выпускать в «продвинутой» Эстонской ССР — когда, как писал в научной работе «Резервы повышения эффективности производства в пищевой промышленности: из опыта Э­ССР» Яан Тепанды, «сомнения органов здравоохранения были рассеяны».
В середине 1970-х годов жевательную резинку стали производить на кондитерской фабрике «Рот-Фронт» в Москве. Это были «Кофейный Аромат», «Мятная» и «Клубничная», однако они не слишком котировались, так как из них нельзя было выдувать вожделенные пузыри и вкус у них был слишком «ломовой». Выпускаемые в СССР пластинки относились именно к классу chewing gum, а не bubble gum. Самой распространенной из привозных в Стране Советов была жевательная резинка из Чехословакии, а также болгарская жвачка «Идеал». Иностранную жвачку берегли для особых случаев — например, свидания с девушкой, а потерявшую вкус иногда даже клали в сахар, когда он еще был не в дефиците. Обертку от жвачки долго хранили, время от времени извлекая на свет, чтобы вдохнуть заветный запах или похвастаться знакомым.

Джинсы

«Джинсовая волна до СССР доходит с опозданием, зато накрывает с головой», — писал в одной из своих книг проекта «Намедни» телеведущий и публицист Леонид Парфенов, который отмечает, что массовой популярностью джинсы начинают пользоваться в середине 70-х, хотя в свободной продаже их не было. Джинсы иностранного производства в СССР были дефицитом из дефицитов. Их привозили, а чаще всего доставали у фарцовщиков, которые покупали джинсы у «фирмачей», иностранцев или моряков, возвращавшихся из заграничного плавания, — при этом ввоз джинсов был ограничен: нельзя было привозить больше двух пар из-за опасения обвинений в спекуляции. Наиболее культовой маркой считались американские джинсы Montana.
Цена на джинсы была достаточно высокой и составляла от 150 до 200 руб. (при средней месячной зарплате в 120–150 руб.). Хотя в теории иностранные джинсы купить в СССР, отстояв очередь, было можно — к услугам страждущих были либо джинсы из ГДР , либо более качественные индийские джинсы Avis, продававшиеся в индийском магазине «Ганга». После начала перестройки, видимо на волне «сближения с Западом», проблему с джинсами на какое-то время удалось решить — они повсеместно появились в продаже по цене 100 руб. и через какое-то время уже не вызывали прежнего ажиотажа.
При этом не раз предпринимались попытки наладить производство собственных джинсовых брюк в СССР: делегация советских производственников даже выезжала в США для ознакомления с производством. Для предприятия «Рабочая одежда» было закуплено иностранное оборудование. Однако, как констатировал в 1982 году журнал «Молодой коммунист», спросом изделия не пользовались: «Например, все магазины сейчас завалены совершенно не пользующимися популярностью брюками так называемого «джинсового типа». Полноценными джинсами советские производители свои изделия старались не называть, для этого использовалось выражение «брюки из джинсовой ткани». При этом даже этих изделий не хватало: как отмечало издание «Коммерческий вестник» в 1980 году, «костюмы и брюки из джинсовых тканей повышенной жесткости типа «Орбита» составляют незначительный удельный вес в общем объеме производства этих изделий». Злополучная ткань «Орбита» Куровского комбината из Московской области дожила почти до конца СССР, хотя более-менее приличные джинсы уже освоили отечественные кооператоры из привезенной из Польши джинсовой ткани. С момента начала ее выпуска прошло уже более двадцати лет, а критика была все той же: «Она непривлекательна... И что бы мы из нее ни шили — брюки, рабочие комбинезоны, большим спросом это не пользуется. Проблемы с тканями... Так и хочется спросить у руководителей Госкомитета по стандартам СССР: что же это за ГОСТы?!» — задавался вопросом вестник «Известия Советов народных депутатов» в 1989 году. До распада СССР оставалось два года.

Колбаса

Обычный пищевой продукт колбаса стала символом целой экономической эпохи — «колбасными электричками» называли поезда, на которых «за колбасой», равно как и за другими продуктами, ездили в Москву из провинции, а «колбасной эмиграцией» называли тех, кто покидал родину в середине 80-х по прозаическим причинам отсутствия в стране продовольственных товаров.
Почему колбаса — скажем, с точки зрения западного потребителя, довольно заурядный продукт — стала своего рода индикатором экономического здоровья СССР? Дело в том, что советская власть в 50–60-е годы усиленно продвигала колбасу в качестве главной составляющей мясного рациона советского человека и пропагандировала ее доступность в качестве показателя роста благосостояния. Колбаса действительно была доступной, дешевой и вкусной. В магазинах продавались десятки сортов вареных и копченых колбас. Однако в начале семидесятых, с наступлением «брежневского торможения», начались серьезные проблемы с животноводческой отраслью. Поголовье скота практически не увеличивалось при одновременном росте населения. «Не было у нас в Советском Союзе мясного животноводства. У нас забивали скотину, которая уже молока не давала» — эти слова Владимира Путина, тогда премьера, вызвали резкое неприятие у фракции КПРФ во время его выступления в Думе, но, в принципе, верно описывали реальность.
Столкнувшись с нехваткой мяса, чиновники решили поменять традиционную рецептуру (например, для «Докторской» ГОСТ 30-х годов предписывал тратить на 100 кг колбасы порядка 90 кг мяса, остальное яйца и молоко). В восьмидесятых новые «рецепты» уже допускали использование при производстве колбасы муки, крахмала, сухого молока, яичного порошка и т.д. Но подход «кидай все, что под руку подвернется» не помог. Очереди за мясом и колбасой появились еще тогда, когда Леонид Ильич мог выступать «без бумажки». Речь шла о самой обычной отварной колбасе, такой, какую ест мультяшный кот Матроскин. О сервелате, который любила продвинутая интеллигенция, говорить не приходится, его в СССР практически не производили и поэтому большим спросом пользовался сервелат венгерский, его давали в заказах особо ценным работникам.
Отсутствие колбасы и резкое снижение ее качества были четким сигналом для ранее подсаженного на эту самую колбасу населения: прогнило что-то в датском государстве (то бишь в советском). Если перечитать СМИ тех лет, можно заметить, что колбасная тема — одна из ключевых, волнующих советского человека. После одной из публикаций в сатирическом журнале «Крокодил» (1989 год) под звонким названием «Накол-басили!» журнал опубликовал письмо жителя города Воронежа А. Михеенкова, убежденного, что для улучшения качества колбасы «пора вводить телесные наказания» и показывать их по телевизору.