1. Истоки инквизиции и ее реинкарнация

История инквизиции как института систематического преследования ереси, осуществляемого монахами-мендикантами (преимущественно доминиканцами) при поддержке светской власти, началась в Южной Франции во второй четверти XIII века. При этом inquisitio как тип судебного процесса — «сыск», «розыск», начинаемый судьей на основании имеющихся подозрений, в отличие от процессов, запускаемых публичным обвинением (accusatio) или тайным доносом (denunciatio), — существовал и раньше. Еще в XII веке папский престол, серьезно опасаясь популярности французских ересей вальденсов и катаров (альбигойцев), пытался наладить религиозный сыск и поручал его то епископам, то легатам, но и те, и другие по разным причинам не справлялись. Тогда в 1233 году инквизиция была поручена вновь созданным орденам доминиканцев и францисканцев, причем физическое уничтожение (сожжение) еретиков должны были осуществлять светские князья под страхом отлучения, потери вассалов, власти и доходов и собственно причисления к еретикам. Инквизиция распространилась по разным странам Европы. Во Франции, Италии, Испании она функционировала на регулярной основе, с постоянными трибуналами и тюрьмами, в Германии и Чехии — на нерегулярной. Ее отношения с папским престолом были устроены по-разному. Скажем, самая знаменитая испанская инквизиция теснее была связана с короной, чем с Римом.

В середине XVI века в рамках борьбы с лютеранской «ересью» и контрреформационной реорганизацией церковных институтов была проведена централизация инквизиции — учрежден верховный инквизиционный трибунал, получивший название Священной конгрегации римской и вселенской инквизиции. Ей были подвластны сами кардиналы, и даже папа не мог смягчать ее приговоры. В реальности ее власть особенно не распространялась за пределы Италии и в самой Италии постепенно сходила на нет. Так или иначе, Конгрегация инквизиции просуществовала до 1965 года, когда решением Второго Ватиканского собора была переименована в Конгрегацию вероучения. Конгрегация вероучения продолжает заниматься охраной веры и нравственности католиков, в частности, цензурирует богословские сочинения, противоречащие церковной доктрине. Так что можно сказать, что инквизиция по-прежнему существует, хотя и заметно пересмотрела свои цели, задачи и, главное, методы.

2. «Черная легенда» об испанской инквизиции

В конце XV века на Пиренейском полуострове произошло «второе издание» инквизиции. В Кастилии она была введена впервые, а в Арагоне возродилась — на фоне нарастающих подозрений церкви и короны в адрес крещеных евреев-марранов. Не без оснований считалось, что те продолжают в тайне соблюдать законы и обряды иудаизма, и инквизиция была призвана искоренить «Моисееву ересь». Испанская инквизиция дольше и активнее других действовала в Новое время (она была упразднена только в 1834 году), вследствие чего лучше запомнилась, чаще запечатлевалась в искусстве и литературе, и потому инквизицию нередко ассоциируют именно с Испанией — Торквемада, ауто-да-фе, испанский сапожок и так далее. Мифотворчество об испанской инквизиции началось практически с момента ее возникновения. Инквизиция оказалась в центре «черной легенды» о габсбургской Испании — стране надменных грандов и фанатичных доминиканцев. Творили «черную легенду» либо реальные жертвы инквизиции, либо потенциальные. Первые — это прежде всего марраны, которые бежали в XVI–XVII веках от инквизиционных гонений. Практически у всех кто-то из близких погиб на костре. И эти бывшие марраны в эмиграции создали целый корпус антиинквизиционной литературы, включающий полемические сочинения, хроники, поэзию. Они изображали инквизицию как огнедышащего монстра, апокалиптического зверя и предрекали скорый конец ему вместе со всем христианским царством, четвертой империей, после которой должны наступить мессианские времена.

Следующими и самыми влиятельными критиками инквизиции и творцами «черной легенды» были протестанты: немногочисленные испанские протестанты, бежавшие с Пиренейского полуострова, а также англичане и голландцы, которые не без оснований опасались введения в своих странах инквизиции по испанскому образцу. В Англии и Нидерландах развернулись мощные памфлетные кампании против Испании, против Филиппа, против Габсбургов. Речь в них шла о династических союзах и престолонаследии, о борьбе за колонии и о разном другом, но одной из центральных тем и образов оставалась инквизиция как символ фанатизма и жестокости испанцев. Филипп II полагал, что с ним Бог, он прав и его правота должна быть, пусть со временем, всем очевидна, и потому не принимал никаких мер, чтобы защититься от нападок и нейтрализовать своих врагов по памфлетной войне. Он предпочитал эту войну игнорировать — и проиграл ее. Старые критики инквизиции уходили, приходили новые, могла меняться мотивация, но сам негативный образ Супремы стабильно воспроизводился. Скажем, французские просветители остро ощущали, что испанская инквизиция в XVIII веке — химера средневекового прошлого, анахронизм, с которым надо бороться. И они боролись — словом, называя инквизицию пережитком Средневековья и обличая в ней скопище всех средневековых пороков: варварства, невежества, жестокости, диктата католической церкви. Все знают в русском переводе такое красноречивое начало поэмы Генри Лонгфелло «Торквемада»:

В Испании, от страха онемелой,
Царили Фердинанд и Изабелла,
Но властвовал железною рукою
Великий инквизитор над страною.
Он был жесток, как повелитель ада,
Великий инквизитор Торквемада.

Примечательно, что перевод более следует традиции демонизировать инквизицию, чем

подлинник, который гораздо сдержаннее:
In the heroic days when Ferdinand
And Isabella ruled the Spanish land,
And Torquemada, with his subtle brain,
Ruled them, as Grand Inquisitor of Spain.

3. Несколько имен из истории инквизициоведения

Научное изучение инквизиции началось в XIX веке, когда, благодаря наполеоновским войнам, открылись инквизиционные архивы Рима и Мадрида, и отчасти продолжило традицию диффамации этого института, хотя и на более серьезном уровне. Секретарь мадридского трибунала Хуан Антонио Льоренте вывез архив в Париж и там написал свою «Критическую историю инквизиции в Испании» — первое исследование на эту тему. Он впервые обнародовал статистику жертв, которая оказалась скромнее, чем представлялась обличителям. Тем не менее Льоренте был далек от апологии инквизиции. Напротив, он искал и находил подлинные причины ее тирании, далекие от декларируемой заботы о спасении душ и защите христианской веры. Несколько позже американский исследователь Генри Чарльз Ли ловко обозвал инквизицию «чудовищным отпрыском ложного рвения». Он находил у инквизиции чисто политические амбиции, а, скажем, марксистская историография видела в ней феодальный, эксплуататорский институт, плод союза церкви и государства, заключенного ради подавления всего прогрессивного, что было в обществе.

В советской медиевистике инквизицией занимались мало. Самым плодовитым автором, писавшим о ней, был такой колоритнейший персонаж — Иосиф Ромуальдович Григулевич. Литовский караим Юозас Григулявичус, он уехал учиться в Сорбонну, откуда по линии Коминтерна был направлен в Латинскую Америку, где создал агентурную сеть и выполнял различные сложные и темные задания: организовал покушение на Троцкого (неудачное), взрывал корабли, отведенные под стратегические поставки в Германию во время войны. Впоследствии он был переведен в Европу, где исполнял роль посла Коста-Рики в Италии и готовил убийство Иосипа Броз Тито. В свободное от шпионских трудов время Григулевич работал в латиноамериканских и итальянских архивах и, когда в конце 1950-х годов был выведен из резерва нелегальной разведки, защитил подряд кандидатскую и докторскую диссертации, а также написал десятки монографий и научно-популярных книг по истории Латинской Америки и католической церкви, в частности несколько книг по истории испанской и колониальной инквизиции.

4. О Хамовническом трибунале

Инквизиция — богатый образ, и инквизиционные метафоры используются в самых разных инвективных дискурсах: эмигрантская пресса называла инквизиторами чекистов, а советские антифашисты видели инквизицию в Третьем Рейхе, даже суд над Иосифом Бродским наблюдатели назвали «инквизиционным действом». Чрезвычайно интересно повальное увлечение подобными сравнениями в российской либерально-оппозиционной блогосфере и публицистике последних лет. Инквизиционные параллели особенно провоцирует борьба с оскорбителями чувств верующих, прежде всего процесс над Pussy Riot. В целом ряде разного веса и уровня публикаций об этом процессе обличается «хамовническая инквизиция» и оплакивается судьба России, «скатывающейся в Средневековье» с его «фанатизмом и идиотизмом», «опричниной, инквизицией и мракобесием». Подробнее о риторическом использовании инквизиции в контексте риторической же медиевофобии можно почитать в моей статье «Между каменным веком и Советским Союзом: Средневековье для рассерженных горожан и новых хипстеров».

5. «Белая легенда» и вклад инквизиции в историческую науку

Надо сказать, что параллельно «черной легенде» создавалась и «белая». Ее творили инквизиторы — испанские, а больше даже итальянские — в своих трактатах, излагающих историю инквизиции, а главное, отстаивающих ее благочестивые задачи и живописующих самоотверженность и героизм инквизиторов в деле защиты веры. Инквизиция предстает квинтэссенцией лучших и достойнейших замыслов и начинаний всей римско-католической церкви. «Белая легенда» оказалась менее влиятельной, нежели «черная», однако некоторые ее тезисы находят подтверждение в современных ревизионистских исследованиях инквизиции. Инквизиция, оказывается, не так всемогуща и не так страшна, как ее малюют. Например, в Испании Золотого века люди, которым за разные их проступки грозил как инквизиционный трибунал, так и светский суд, быстрее сдавались инквизиторам, чтобы не попасть к королевским судьям. Это о чем-то да говорит. Но главное, конечно, что должны сказать современные медиевисты, — это большое спасибо.

Инквизиция оказала огромную помощь социальной истории и антропологии. В инквизиционных архивах, довольно хорошо сохранившихся, содержатся разнообразные сведения о мыслях, чувствах, семейных отношениях, повседневной жизни «безмолвствующего большинства», о котором в противном случае мы бы не знали почти ничего. Развитая инквизиционная бюрократия была направлена на максимальную фиксацию получаемой информации, многие дотошные инквизиторы стремились спросить обвиняемого обо всем и записать все услышанное, и недаром Карло Гинзбург в своей статье «Инквизитор как антрополог» сравнивает пристальный интерес инквизитора к чужим верованиям и мировоззрению с интересом исследователя. И именно сидя на плечах инквизитора, исследователь реконструирует интересующую его ментальность, будь то ментальность фриульского мельника или французских альбигойцев.