1. Живущие рядом: Катерина Мурашова Широкой общественности Мурашова известна прежде всего как детский психолог, эксперт по возрастной психологии и семейным конфликтам. Однако в начале 1990-х годов именно она оказалась в числе тех, кто стоял у истоков создания новой российской детской литературы — жёсткой, откровенной, проблемной, лишённой привычных для позднесоветского детского чтения прикрас и иллюзий. Беспризорники 1990-х («Полоса отчуждения», 1991), дети из маргинальных семей, ставшие жертвами фантастических опытов взрослых («Барабашка — это я!», 1992), дети-инвалиды, с трудом интегрирующиеся в окружающую реальность («Класс коррекции», 2004). Мурашова не стремится создать в своих текстах образ плакатного положительного героя Наоборот, призывает читателя присмотреться к подросткам, борющимся за выживание, сколачивающим целые стаи, в которых действуют откровенно блатные законы, смертельно опасные для чужаков. Легко испытывать сочувствие к «сахарному ребёнку», обиженному взрослым миром. Но как обращаться с грубым и независимым Васькой, сбежавшим из детского дома, как относиться к его подопечному — умственно отсталому мальчику Женьке? Как быть с преступником Генкой Лисом, изуродованным родительским алкоголизмом и возненавидевшим всех, кроме собственных больных братьев? Как не отшатнуться от героев «Класса коррекции», каждому из которых сопутствует не только вполне реальный медицинский диагноз, но и изломанное, покалеченное, недетское прошлое? Да и с положительными взрослыми образами в прозе Мурашовой не все хорошо. Несмотря на помогающую профессию автора, привычная для отечественной литературы фигура «мудрого взрослого» в ней отсутствует в принципе. Во всяком случае, ни один из мурашовских взрослых героев не способен на то, что является само собой разумеющимся для подростка: «Жаль, что мы ещё маленькие, — серьёзно сказала Ира. — А то можно было бы Жеку усыновить». Возможно, дело здесь в том, что Мурашову интересуют прежде всего «горизонтальные» реакции и поведение подростка в условном своём кругу, будь это маргинальная группа, от безысходности сколоченная озлобившимся беспризорником («Одно чудо на всю жизнь», 2010), или объединение новых тимуровцев под предводительством харизматичного компьютерного гения («Гвардия тревоги», 2008). А возможно, причина — в отчётливом дефиците в окружающем нас мире подлинно взрослых людей, способных взять на себя полноценную ответственность за тех, кто нуждается в помощи. Ответственность за живущих рядом детей.

2. Скандалы, интриги, расследования: Анастасия Дробина Детские детективы Анастасии Дробиной, в отличие от повестей Мурашовой, — чтение для тех, кто предпочитает сюжетную динамику напряжённому психологизму и незатейливую детективную интригу — размышлениям над «прóклятыми вопросами» детского бытия. Впрочем, при всей незатейливости в историях из «Большой книги приключений кладоискателей» (2014) и «Большой книги приключений охотников за тайнами» (2015) есть главное: это истории о дружбе и смелости, о познании нового, о преодолении предрассудков и об искреннем, органичном принятии чужого. Дворовый хулиган Серега Атаманов, пацанка Юлька Полторецкая по прозвищу Полундра, грузинская аристократка Натэла Мтварадзе, талантливая пианистка и девочка из хорошей семьи Белла Гринберг, толстый и флегматичный Андрюха по кличке Батон… Все они очень разные — и, казалось бы, не способны по-настоящему «эффективно» общаться друг с другом. Однако столь значимый для взрослых социальный зазор нисколько не мешает одарённой Белке дружить с деревенским увальнем Батоном, а грозе всех окрестностей Атаманову — влюбиться в Натэлу, опору и гордость многодетной богемной семьи. К тому же на дачном участке Батонова дедушки можно найти древний клад, а отчаянная Юлька способна промчаться на мотоцикле через весь город, лишь бы помочь подруге не опоздать на концертное выступление. В самых трудных случаях на помощь ребятам являются старшие братья и сестры (отношения сиблингов у Дробиной, матери четверых детей, показаны на редкость доброжелательно и достоверно), а то и великолепная бабушка-актриса или продвинутый понимающий дед. Конфликт поколений героям двух «Книг приключений» неведом. Дробинские подростки всегда могут найти общий язык не только со сверстниками, попавшими в сложную, едва ли не криминальную ситуацию, но и с собственными родителями — что, согласитесь, бывает гораздо сложнее.

3. Без семьи: Дина Сабитова Имя прозаика Дины Сабитовой известно сегодня всем, кто интересуется темой усыновления и помощи детям-сиротам. Сама приёмная мама, Сабитова создала практически образцовые тексты об этом для разных случаев и возрастов. Так, малыши с увлечением будут читать короткие, эмоционально насыщенные «Сказки про Марту» (2011), а подростки — с волнением следить за судьбой девочки Маргариты, дважды теряющей (и лишь на третий раз обретающей) дом и семью («Три твоих имени», 2012). При этом, разумеется, книги Сабитовой — не только об усыновлении. В доступной для юных читателей форме в них освещаются основные принципы современного мироустройства. К примеру, в сказочной повести «Цирк в шкатулке» (2007) мы находим и описание унылой изматывающей бюрократии (история клоуна Пе, неожиданно оказавшегося министром культуры), и сказочно «упакованную», но пронзительную жизненную философию. «Если вернуться к проблеме счастья, — поучает старая лошадь свою молодую подругу, — то оно в том, чтобы знать: когда твои копыта и зубы сотрутся, ты сможешь тихо пастись на лужайке, а рядом будут близкие люди, которые даже в самую тяжёлую минуту не подумают о том, что ты — это не ты, а потенциальная колбаса». Необычайно точно все в том же «Цирке в шкатулке» воспроизводится история королевы Иды, которая до того стыдится напоминаний о своём «низком», некоролевском, происхождении, что муштрует и доводит до невроза собственную десятилетнюю дочь: «Чтобы никто не говорил, что король женился на недостойной простолюдинке, чтоб не вспоминали все время, что принцесса родилась задолго до свадьбы её родителей. Я составила программу обучения дочери. И отвлекаться на ерунду времени не было». Читатель-ребёнок увидит в сабитовских книгах одно, взрослый — другое. Это настоящий формат традиционного семейного чтения, когда каждый усваивает тот слой, что ему открывается. И если ребёнок или подросток, читая «Где нет зимы» (2011), будет опознавать себя в сумрачном Павле, мечтательной маленькой Гуль или отличнице и честолюбице Кире, то взрослый задумается о судьбе парикмахерши Миры, в одночасье сделавшейся многодетной матерью-одиночкой и воспитателем довольно сложного, замкнутого, отвергающего заботу подростка. Задумается и попытается ответить себе на вопрос: «А я бы так смог?»

4. «Я вернулся в свой город, знакомый до слёз»: Юлия Яковлева Книги из цикла Яковлевой «Ленинградские сказки» (2016; первая часть называется «Дети ворона», и она о сталинских репрессиях, вторая — «Краденый город» — посвящена детскому восприятию блокадного Ленинграда) фигурируют в числе главных событий минувшего литературного года. Яковлева стремится рассказывать о самых страшных событиях советской истории так, чтобы читателю-ребёнку было понятно и интересно. Все стёртые метафоры в её текстах оживают, все общие места мемуарной неподцензурной литературы обыгрываются, все страшные исторические сюжеты подсвечиваются детским — сказочным — восприятием. Из воспоминаний о сталинском терроре мы, взрослые, помним, как проходили мимо человека, ожидающего ареста, как боялись здороваться с ним… А у Яковлевой мальчик Шурка после ареста родителей делается невидимым для большинства окружающих. Расхожая же метафора, согласно которой «у стен есть глаза и уши», вдруг прорастает Шуркиным жутким видением: «В сером лунном свете Шурка увидел, что из стены торчат два овальных листка, похожие на листки фикуса. Уши… Уши прянули, повернулись на шум». Яковлева спрессовывает в своём тексте узнаваемые исторические реалии и плотные литературные реминисценции От сцены переименования маленьких ЧСИРов, членов семей изменников Родины (Аня становится Тракториной, а Митя — Коммунием…), веет антиутопией, от сцены борьбы детей в блокадном Ленинграде с мебелью, которая не хочет быть пущена на дрова, — Гоголем или Хармсом. Несмотря на некоторую навязчивость и безапелляционность посланий (краденый город — Ленинград, украденный у дореволюционной интеллигенции; блокада есть расплата за грехи отцов), писательнице удаётся создать леденящий и одновременно волшебный мир детства. Страшную, но всё-таки сказку, позволяющую братьям Шурке и Бобке и их старшей сестре Тане выжить в советской реальности. Неслучайно плюшевый мишка в конце концов спасает своего маленького хозяина Бобку от голодной смерти в 1942 году в Ленинграде. Спасает, вспоминая, как двадцать лет назад в переименованном городе, на переименованной улице, от голода умерла его первая маленькая хозяйка.

5. Четыре стихии: Сергей Кузнецов Дилогия Кузнецова «Живые и взрослые» (2011; «Живые и взрослые: по ту сторону», 2014) написана на стыке литературы и многоуровневого компьютерного квеста, приключенческого романа и остросюжетного триллера. Предметом изображения у Кузнецова, как и у Яковлевой, становится советское прошлое, но не его идеологическая фантасмагория, а самая что ни на есть бытовая фактура. Девочка собирается на первое сентября в белых джинсах, мать выговаривает ей в стиле «только через мой труп»: «Ладно бы просто брюки. Так нет — джинсы, и не просто джинсы — а белые джинсы. Мёртвые белые джинсы!» «Все хорошие джинсы — мёртвые, — пожимает плечами Марина…». Как говорил Остап Бендер, «заграница — это миф о загробной жизни: кто туда попадает, обратно не возвращается». Заграничье в «Живых и взрослых» — мир мёртвых, мир, где есть всё: белые джинсы и дорогие «компутеры», скоростные машины и модные гаджеты… Вот только мёртвые родственники, встретившись там, не узнают друг друга, а погибшие дети не смогут когда-нибудь повзрослеть. Этот таинственный мир Заграничья как магнитом притягивает к себе кузнецовских героев — детей, а потом и подростков Леву, Марину, Гошу и Нику. Четыре стихии, четыре темперамента, четыре определяющих элемента человеческого естества. Очкарик Лева отвечает за интеллект. Спортсмен Гоша, чемпион по боевому искусству об-гру (оно же — оборона голыми руками, техника, перенятая у мёртвых), — за тело. Смышлёная и несколько циничная Марина из номенклатурной семьи на редкость продвинута в социальных контактах, а сирота Ника, оказавшаяся в своей прежней школе изгоем, потому что «её родители теперь мёртвые», — душа книги, сплачивающая вокруг себя всю компанию. Плечом к плечу друзья сражаются против зомби и упырей, а главное — против двойной морали взрослых, использующих детскую дружбу и преданность как разменную монету в собственных политических играх. Дилогия Кузнецова — одновременно продолжающееся выяснение отношений с советским прошлым и жёсткая, но справедливая оценка происходящего в современности. Потому что и в современности дети по-прежнему остаются объектом не только семейных и социальных, но и, увы, политических манипуляций.

6. Этот непонятный подросток: Эдуард Веркин Эдуард Веркин — это своего рода анти-Крапивин. В его повестях нет мечтательных мальчиков — есть брутальные и озлобившиеся на мир маргиналы. В них нет понимающих мудрых наставников — есть заблудившиеся в самих себе взрослые, на сочувствие и помощь которых рассчитывать, в общем-то, бесполезно. Нет проникновенных пейзажей со звёздами и кораблями — есть депрессивная российская провинция. То есть безработица, водка, отсутствие перспектив, желание вырваться в большой город, хоть для заработка, хоть для учёбы, хоть для участия в молодёжной организации типа «Наших». Веркинские герои — по преимуществу юноши-одиночки, отторгнутые от общества и отстранившие от семьи. Неважно, занимаются ли их родители светской благотворительностью, как мать Игоря и Аглаи в повести «Герда» (2015), или потихоньку спиваются, как мать Ивана и Тюльки из «Друга-Апреля» (2010). Важно, что дети чувствуют себя чужими в собственных семьях. Лишённые родительской безусловной любви, они пытаются научиться любви и дружбе самостоятельно — и, соответственно, оступаются, больно ломаясь на этом пути Аксен ждёт возвращения Ульяны, упрямо не желая верить, что то, о чём он мечтал всю свою короткую жизнь, не имеет для неё — перспективной и обеспеченной девочки — никакого значения. Игорь и Аглая, спасённые от смерти бойцовской собакой, вынуждены усыпить её по настоянию семьи… Веркин — один из тех авторов, которые не стремятся утешить читателей счастливым концом. Его повести откровенно трагичны — чего стоит только сцена усыпления Герды, собаки-«бомжедава», от которой её «чистенькие» хозяева стремятся избавиться, или попытка убийства, предпринятая Никитой Слащевым из повести о неудавшейся дружбе «Мертвец» (2013). Веркин как будто бы предупреждает: здесь начинается жизнь всерьёз, и в этой жизни возможно всё что угодно. Пожалуй, чтение Веркина способно отрезвить читателя-подростка, чересчур уверенного в собственных силах и полного радужных ожиданий от мира.

7. Мысль семейная: Юлия Кузнецова В то время как вокруг звучат то нападки на семейные ценности, то призыв к сохранению традиционной модели, Юлия Кузнецова явно старается уберечь современную семью от прогнозов распада. Тринадцатилетняя Лиза из повести «Где папа?» (2014), неуклюжая, полноватая, закомплексованная, неожиданно лишается любимого отца, получившего срок за не совершенное им преступление. Легко предположить, что теперь она может впасть в депрессию, диссоциироваться («отключиться»), озлобиться… Но поддержка семьи, не распавшейся, а сплотившейся перед лицом испытания, помогает ей выстоять. И вот уже сама Лиза стремится окружить семейным теплом маленькую сестру одноклассника, чья мать активно устраивает свою личную жизнь, в то время как забота о девочке лежит на плечах её старшего брата (между прочим, такого же школьного «козла отпущения», как и сама героиня). В общении с маленькой Кьярой Лиза чувствует себя уверенно и спокойно — на своём месте. А неожиданное происшествие с малышкой заставляет Лизу бежать за помощью к самому противному из одноклассников, который, надо отдать ему честь, немедленно отправляется выручать запершуюся в ванной комнате девочку. За сохранение семьи в прозе Кузнецовой отвечают, как правило, два поколения: внучки и бабушки. Отсюда история Алёны из «Помощницы ангела» (2013), которая, потеряв контакт с богатым отцом и запуганной матерью, начинает ухаживать за полупарализованной старухой-соседкой. Или история семьи бабушки Жени из «Дома П» (2014). Папа-бизнесмен, решив дать бабушке возможность отдохнуть от заботы о доме и внучках, отправляет её якобы в элитный санаторий для пожилых, на деле оказывающийся банальным — и не самым лучшим — домом для престарелых. Бабушке Жене предстоит собрать все силы и положиться на горячую привязанность своих внучек, чтобы не только выбраться оттуда самой, но и помочь товарищам по заключению. В отличие от той же веркинской «Герды», состоятельные успешные семьи у Кузнецовой описаны не отстраненно и пародийно, а с глубоким сочувствием к детям, которые вынуждены вписываться в жёсткую ценностную систему «элитных» родителей. И хорошо, если рядом окажется бабушка, которая напомнит ребёнку о простых человеческих ценностях, не измеряемых брендовыми стандартами.