Почтовая марка, посвященная полету Крякутного. 1956 год В конце XVIII века в русской дипломатической миссии в Париже переводчиком и секретарем был замечательный человек Петр Петрович Дубровский. В результате Великой французской революции во Франции оказалось огромное количество разбитых, рассыпанных архивов: после разрушения Бастилии бумаги валялись чуть ли не во рву около крепости. Дубровский все это покупает, собирает, выменивает и в 1800 году, оставив во Франции кучу долгов, привозит в Россию огромное количество рукописей, в том числе более 400 европейских и около 50 славянских. Всю эту коллекцию он хочет продать государству, но никто этим не интересуется, при том что это собрание имеет безусловную общемировую ценность. Тогда Петр Петрович предпринимает несколько экстравагантную попытку увеличить ценность привезенной им коллекции. Он просит отставного поручика Александра Ивановича Сулакадзева написать на одной из рукописей владельческую запись от имени Анны Ярославны, знаменитой русской княжны, оказавшейся королевой Франции. Что тот и проделывает — правда, он выбирает не русскую, а сербскую рукопись, причем XIV века, то есть написанную спустя 300 лет после свадьбы княжны. Но на это никто не обращает внимания, — да просто некому и заметить это — и 50 славянских рукописей выдаются за часть библиотеки Анны Ярославны, привезенной ею в XI веке из Киева во Францию. Александр I принимает в дар всю коллекцию, и она ложится в основу депо манускриптов, то есть рукописного отделения Императорской публичной библиотеки. Петр Петрович на какое-то время становится хранителем этого депо, получает квартиру и изрядное денежное вознаграждение. Сулакадзев (человек, исполнивший эту фальсификацию) был отставным гвардейским офицером, поручиком Семеновского полка, потомком грузинских князей, сыном архитектора, много чего построившего в Рязанской губернии. У него была библиотека, которая насчитывала порядка пяти тысяч томов, что немало для того времени. Видимо, эта коллекция досталась ему от его отца и деда, и он продолжил ее собирать и тщательно все каталогизировать. Кроме рукописей он собирал предметы, обладавшие, с его точки зрения, значительной исторической ценностью. Сулакадзев всячески хвастался своими находками и раритетами, и, конечно, о них ходили разговоры. Однажды Гаврила Романович Державин рассказал директору Императорской публичной библиотеки Алексею Николаевичу Оленину о коллекции Сулакадзева, и тот пошел на нее посмотреть. Оленин рассказывал, что там был камень, на котором якобы сидел после Куликовской битвы Дмитрий Донской. В углу лежала куча битых черепков и бутылок, которые хозяин выдавал за посуду татарских ханов. Деревянная дубинка, которой на Кавказе пастухи отгоняют собак, определялась Сулакадзевым как костыль Ивана Грозного. Сулакадзев умер в 1830 году. К этому времени у него уже была не очень хорошая репутация. Тем не менее его вдова была убеждена, что собрание обладает значительной ценностью, и запросила за него 25 тысяч рублей — гигантскую сумму. Разумеется, никто не хотел платить таких денег, и ей пришлось распродавать все по отдельности. В результате сегодня достоверно известны названия лишь около сотни книг из этой коллекции. Одна часть попала в коллекцию профессора математики Павла Николаевича Дурова. Она сохранилась и теперь находится в Российской государственной библиотеке. Среди прочих уникумов там есть двойной лист, выдернутый из русского пергаменного Евангелия XV века, c приписками о том, что это было написано при князе Владимире. А для того чтобы этот, в общем, рядовой пергаменный лист выглядел красиво, Сулакадзев наклеил на него кусочек пергамена с миниатюрами, вырезанный из какого-то европейского часослова. Получился такой монстр, который у современного исследователя способен вызвать оторопь. В Епархиальном собрании Исторического музея хранится рукописный церковный устав XV века из Переславля-Залесского, на котором на свободном месте, над заставкой, Сулакадзев написал, что это «Вселетник», переписанный ни больше ни меньше митрополитом Киевским Иларионом в середине XI века. Есть служебник, который хранится сейчас в Публичной библиотеке в Нью-Йорке, — это новгородская рукопись XIV века, на которой рукой Сулакадзева сделаны приписки с именами Ольги и Владимира. Еще одна его знаменитая подделка — сочинение про крещеного немца Фурцеля, который летал на воздушном шаре при Анне Иоанновне. Позже в рукописи он был превращен в подьячего Крякутного. Между прочим, в 1956 году почта СССР даже выпустила марку в память 225-летия полета на воздушном шаре этого подьячего. В каталоге Сулакадзева в числе прочего упомянута и рукопись Корана, которую он датировал временем до Магомета. Из пяти тысяч томов, находившихся в его владении, значительную часть составляли подлинные рукописи разного времени. Многие из них он испортил своими приправками, весьма неискусными, как писал об этом основоположник русской археографии Павел Строев. Сложно сказать, зачем он все это делал. Сохранились фрагменты его дневниковых записей, в которых нет ни полслова о том, что он что-то подделал; в нем как будто параллельно существовали собиратель и неумелый поддельщик.

Джеймс Макферсон Чтобы понять, как две такие разные личности могли ужиться в одном человеке, нужно вспомнить Джеймса Макферсона, который в 1760 году опубликовал свои первые оссиановские поэмы и произвел в Европе фурор: до начала XIX века его Оссианом все зачитывались. При этом сомнения в подлинности этих текстов возникли довольно рано. Позже сомнений не осталось: это подделка или (к этому сейчас склоняются исследователи) такое сентиментальное переложение реально существовавших легенд. После Макферсона так поступали многие. Например, замечательный чешский славист Вацлав Ганка в 1817 году, совсем молодым человеком, публикует Краледворскую, а потом Зеленогорскую рукописи, сделанные, по-видимому, исключительно потому, что, по его представлениям, чехам необходим свой эпос и свои древности, которых фактически не сохранилось. Вероятно, причиной появления таких текстов было смешение честолюбивых порывов и романтических стремлений воссоздать то, чего на самом деле не было, но что очень бы хотелось, чтобы было. И, скорее всего, Сулакадзев, как и Ганка, делал свои подделки в основном не на продажу, а для удовлетворения своих собственных историко-романтических фантазий. Это было такое вранье ради вранья, безадресное, поэтическое, спонтанное, не имеющее никакой дальней цели. Историк русской литературы академик Александр Николаевич Пыпин очень точно назвал Сулакадзева «Хлестаковым российской археологии». Сегодня эти фальсификаты бросаются в глаза. В библиотеке Московского университета есть замечательный кодекс, который представляет собой реставрацию середины XIX века, когда для князей Горчаковых были изготовлены утраченные части подлинной рукописи XIV века. И то, как отличаются новые части от старых, невозможно не заметить — при том, что задачей, разумеется, было воссоздать исходный вид памятника. Но это невозможно. Пергамен на ощупь и по цвету, чернила, орнаменты, письмо — все выдает, что это не может быть настоящей рукописью. И там много таких деталей. Но тогда, в первой трети XIX века, просто некому было это определить: еще не было накоплено достаточных знаний. Археограф Павел Михайлович Строев, который первым поехал в археографические экспедиции и первым стал целенаправленно научно собирать рукописи, сам позже говорил о том, что «тогда дурачить было нетрудно». По-настоящему активный интерес к российским древностям начинается в конце XVIII века, на волне романтизма. Часто собирателями были люди, не очень хорошо понимавшие, что они собирают. Это во многих случаях привело к печальным последствиям. Например, в Российской национальной библиотеке в собрании Михаила Погодина под номером два хранится дивной красоты рукопись псалтири, по-видимому, самого начала XV века. Листы этой рукописи были украшены очень красивыми инициалами. Кто-то ножницами отстриг примерно по трети от каждого листа и составил себе коллекцию красивых буквиц: судить об этом позволяют те, которые все-таки сохранились. Разумеется, все, что было отрезано, утрачено. В разных собраниях хранятся отдельные листы, выдранные из неведомых нам рукописей: кто-то собирал, например, миниатюры и не считал нужным обращать внимание на все остальное. Профессор Новороссийского университета Виктор Иванович Григорович, который путешествовал по европейской Турции, с ужасом описывал, как греческие монахи расправляются со славянскими рукописями, с их точки зрения, ненужными: по его словам, их замуровывали в стены или вывозили в море на шаланде и сбрасывали в воду. Но что делает сам Григорович? Привозя рукопись, он раздаривает ее по частям: по листочку, по тетрадке. Что-то остается в его собрании в Российской национальной библиотеке, что-то оказывается в Одессе, в собрании Новороссийского университета, что-то отдается каким-то его знакомым. Это нормальная практика. Существует болгарская рукопись XIV века, четыре части которой находятся в Бухаресте, Москве, Пскове и Алма-Ате. Видимо, дело было так: человек, который нашел эту рукопись в Бухаресте, сумел вывезти только половину. Затем эту половину он разделил на две части и одну подарил знаменитому собирателю Щукину, а вторую — своему другу, псковскому архиепископу Арсению Стадницкому. Уже во второй половине XX века кто-то из псковских владык, отправляясь в ссылку в Казахстан, прихватил с собой несколько тетрадей из той части, которая оказалась в его распоряжении. Это редкий случай: все четыре части примыкают одна к другой без всяких пропусков.

Епископ Порфирий Успенский Или был такой человек — владыка (епископ) Порфирий Успенский. Он в монастырских библиотеках Афона вырывал листы, преимущественно из греческих рукописей, с автографами каких-нибудь патриархов или других замечательных лиц. Собрание Порфирия Успенского хранится в Публичной библиотеке в Петербурге. Это редкий случай, когда такое отношение к рукописям привело хотя бы отчасти к положительному результату: монастырь Святого Павла на Афоне сгорел, и о его библиотеке известно ровно то, что украл оттуда Порфирий. Вместе с этим вполне обывательским интересом возникает и научная историческая славистика. В середине 1830-х годов на историческую сцену вышло новое поколение исследователей, обладавших уже вполне профессиональным подходом, таких как Востоков, Погодин, Строев, Срезневский. Измаил Иванович Срезневский — наверное, лучший из знатоков русской письменности в середине XIX века — собрал материалы для словаря древнерусского языка, которым с разными оговорками можно пользоваться до сих пор. И в то же время есть печатное свидетельство того, как большой любитель славянской письменности архимандрит Амфилохий (Сергиевский-Казанцев) прочел какую-то запись, полив ее синей жидкостью, которую ему для этой цели дал Измаил Срезневский. Даже люди, вполне научно подходившие к рукописям, не имели представления о реальной ценности доставшихся им артефактов.

Павел Михайлович Строев Павел Михайлович Строев на старости лет бедствовал и вынужден был продать свою коллекцию. Опубликована его переписка с Погодиным, который был известен как редкий кулак. Несчастный Павел Михайлович ругает его последними словами, говоря, что он его просто разоряет, пытаясь за бесценок купить рукописи, но он вынужден продать ему свое собрание, потому что больше никто не готов ничего купить. Люди, которые не были стеснены в средствах, редко проявляли интерес к древней письменности, а те, кто ею интересовался, далеко не всегда могли себе позволить подобные приобретения. Часто собиратели просто воровали друг у друга рукописи. В Историческом музее есть замечательное собрание купца-старообрядца Алексея Ивановича Хлудова. Его описывал Андрей Николаевич Попов. Собрание самого Попова хранится в Российской государственной библиотеке, и среди его рукописей есть тетрадки, которые он украл из собрания Хлудова, когда его описывал. У того же Сулакадзева известны реестры рукописей, неведомыми путями украденных им из каких-то государственных учреждений. Совсем недавно вышла статья о том, что сборник Мусина-Пушкина, содержащий «Слово о полку Игореве», был украден из Кирилло-Белозерского монастыря. Сейчас все это звучит довольно дико, но в конце XVIII — первой половине XIX века это было в порядке вещей. Объем знаний, накопленных с тех пор наукой, очень сильно изменил качество и варианты подделок. Несколько лет назад на одном крупном аукционе была продана псалтирь, написанная круглой глаголицей — почерком, который использовался только в древнейших славянских рукописях. Эта рукопись ушла за границу и по английским законам была микрофильмирована. Дальше ее стали исследовать и пришли к выводу, что это современная подделка. Но все-таки по этому поводу есть сомнения: с трудом можно представить себе людей, которые готовы потратить силы и время на то, чтобы сделать такую трудоемкую работу. Одно производство пергамена заняло бы невероятное количество времени, сил и денег. Для того чтобы сделать рукописную подделку, нужен очень незаурядный уровень. И вряд ли кто-то из реставраторов, которые работают с пергаменными рукописями, взялся бы написать текст так, чтобы обмануть специалистов. Так что современные подделки, как правило, не касаются рукописей. Чаще подделывают печатные издания. Но и их можно "впарить" только человеку, который никогда не держал в руках книжек, к примеру, XVIII века. Но чаще всего встречаются не книги. Сейчас есть целая мастерская (судя по всему, в Англии), которая делает серебряные золоченые подделки под русский XVIII век и начало XIX века. При этом спросом прежде всего пользуются вещи, на которых есть свидетельства принадлежности какому-нибудь значительному историческому лицу. Скажем, если налепить на серебряную коробочку герб Багратиона, вещь сразу становится существенно дороже. Но к счастью для нас, сделаны они плохо - часто люди вообще не понимают, какую надпись они пытаются изобразить. Но иногда это копийные вещи, и тогда подделку определить гораздо сложнее.