В коридоре всегда горел свет.

Двадцать четыре часа в сутки. Белый, холодный, источаемый длинными, слегка жужжащими лампами. А в палатах и кабинетах - тёплый, желтоватый. И тоже всегда. Иных источников света не было, если не считать единственного, мелкого, зарешеченного изнутри и снаружи окошка. Оно вело во внутренний дворик и открывало вид на некий хоздвор - обрезки металла, листы шифера и кусок унылого глухого забор из серого кирпича. Трёхметрового, с колючей проволокой.
Кроме окошка ещё существовала дверь, обеспечивающая сообщение со внешним миром. Какая-то банковская, сейфовая. С кучей хитрых замков. Несгораемая, невзламываемая и невзрываемая. Пуленепробиваемая, конечно. Перед дверью сидел мужчина. С внешностью отставного борца-тяжеловеса. Скучающий. Всегда скучающий. Вообще, мужчин было трое и сидели они перед дверью поочерёдно - каждые двенадцать часов. Но так сильно они походили друг на друга, что казались близнецами. Вся троица отзывалась на имя Саша.
Коридор, вход и выход из которого охраняли Саши, представлял собою два ряда металлических дверей. Надёжных и, конечно, несгораемых, но попроще, чем главная. Из-за такого обилия металла и из-за постоянного дежурства Саш специфической внешности, коридор смахивал на тюремный. Но таковым не являлся. Или, возможно, только отчасти.
Палат было всего четырнадцать. По семь с каждой стороны. Левая сторона (если идти от входа вглубь коридора) - чётная, женская. А правая - нечётная, мужская. Почему-то мужская была населена плотнее женской. На женской стороне всегда две-три палаты пустовали. А на мужской - никогда ни одной. Хорошие, удобные палаты. Замечательная вентиляция, кондиционированный воздух, всегда двадцать два градуса по Цельсию. Отличные кровати. Телевизор. Тумбочки. И - идеальная хирургическая чистота. Повсюду. В палатах, кабинетах, коридоре.
Кроме палат имелись ещё комнаты ординаторские, манипуляционные, врачебные кабинеты, кухня, обитель завхоза и иные помещения, необходимые жизненно. Очень похоже на привилегированную больницу. Белые халаты, лекарственные запахи, марлевые повязки. Больные в одинаковых полосатых пижамах. Уколы. Несчастных обитателей четырнадцати палат беспощадно мучили уколами. Как-то бессистемно. Сегодня одно кололи, завтра другое, через неделю - третье. Больные не особенно разбирались в лекарствах, но ориентировались большей частью на болевые ощущения. И приходили к выводу - колют разное и безо всякой видимой закономерности, а если и была закономерность, то настолько хитрая, что и не дай бог.
Ещё больных гнобили анализами. До стонов и обмороков. Без перерывов на ночь, работа кипела круглосуточно - кровь из пальца и вены, моча, кал бесконечным конвейером, и бесконечные результаты заносятся в базу данных. А ещё - рентгены, УЗИ, томографы, ещё какие-то, неизвестные даже самым бывалым больным приборы. И тоже хаотично - у иных брали анализы каждые три часа, а у иных - раза два в неделю, а потом всё менялось. Еда тоже менялась. Кормили, в принципе, неплохо, но никаким равенством при кормлении и не пахло. Одни обжираются - шведский стол для них, бананы с апельсинами и вообще - жратва по первому свистку! А кому - сухарик, да жиденькая кашица без масла, отвратительная, как тому Оливеру Твисту в работном доме, да ещё чай - чуть тёплый, без сахара, естественно, не чай, а помои. Но система кормления, как и все прочие, была очень нестабильной, так что вчерашние чревоугодники во мгновенье ока обращались в аскетов и справедливость, рано или поздно, торжествовала.
В коридоре была ещё одна дверь, таинственная. Больные доподлинно знали, что ведёт она не в кабинет, а в коридорчик - глухой и тёмный. А коридорчик соединяется с ещё одним коридором - неведомым. И называется это всё на казённом языке "крыло №2". И что-то там происходило в этом "крыле №2". Никто толком не знал, что именно, но слухами полнились все четырнадцать палат. Ведь ходят туда только главный, да зам, да ещё два-три врача, а прочему персоналу нету допуска. Потому что происходят в "крыле №2" жутковатые вещи. Ведь к своей жути - привкли, притерпелись, обыденной она стала, а потому и не жуткой вовсе, тягомотной, изнуряющей, но без дрожи в коленках.
И были табу - спиртное с сигаретами. Никогда. Ни на новый год, ни на день рождения. Многие больные роптали и томились. Но роптали негромко, шёпотом даже, потому что громкий ропот приводил лишь к тому, что слегка менялась конфигурация уколов и недовольные моментально обретали довольство, покой и безмятежность. Об алкоголе с никтоином и не помышляли. Потому ропот был приглушённый и преимущественно в исполнении новоприбывших. "Старички" аскезу сносили покорно, изливали душу лишь в бесчисленных разговорах о том, как когда-то... Во время таких разговоров глаза блестели, кулаки сжимались, а сердце стучало быстрее. Ностальгировали...
Например, бывший бандит Колька - здоровенный тридцатилетний хамовитый жлоб, содержавшийся в девятой палате, не боявшийся ни бога, ни чёрта, но одного лишь главврача, любил рассказывать, как его убивали. Нужно сказать, что в истории его интересного было очень мало, ибо убивали Кольку скучно, буднично и профессионально. С полагающимся обязательно контрольным выстрелом в низкий обезьяний лоб (треугольный шрам в двух сантиметрах над переносицей). И рассказывал о собственном убийстве Колька каждый раз немного иначе, потому что памятью крепкой похвалиться не мог и о деталях рассказанного раньше - забывал. Убили его (а с ним и ещё двоих, троих ранили) из засады, расстреляли автомобиль из автоматов, добивали из "стечкина", кажется. Колька говорил, что садануло его в грудь не больно, но очень мощно, и дыхание перехватило, а мир стал гаснуть, темнеть, после чего - слился в светлую горизонтальную полосу и вовсе потух.
Сосед Кольки по палате, Борисыч, в прошлой жизни работал шофёром. Начальника возил. Был Борисыч мужиком компанейским, невредным. Любил поточить лясы о своих победах над женским полом. И делал это мастерски, увлечённо, так что вся палата заслушивалась. Погиб он глупо и быстро - лобовой удар, с "уралом" не разъехался.
А вот Студент, третий обитатель девятой палаты, умирал долго и мучительно - вцепился в него рак хваткой воистину мёртвой, долго мучил, то разжимал клешни, то напротив - сжимал до невозможности. Студент как раз один семестр и успел отучится в своих университетах, а после - диагноз, который почти приговор, дорогостоящая и бессмысленная борьба за жизнь, что истончалась еженедельно, становилась не жизнью вовсе, а изнурительным существованием. И помер Студент (а звали его - Федя) нехорошо - в онкодиспансере, сердце не выдержало.
Ещё в палате обитал Толик. Молодой и полноватый парень с ранними залысинами и выпуклыми чёрными глазами. Толик тоже умер от сердца. В один прекрасный день он пришёл с работы, перекусил плотно, бокал вина выпил и... Почувствовал, что не может дышать. А "скорая" оказалась вовсе не скорой - ехала долго до неприличия. Не довезли Толика. Мрачный врач объяснял трясущейся Толиковой матери, что бывает. И что пробки жуткие на улицах - не проехать. А вертолётов у них нету.
Четвёрка девятой палаты обитала, в общем-то, вполне дружно и мирно, несмотря на радикальные различия обитателей. Единственный вопрос, по которому спорили ожесточённо, вплоть до ругани - кто и что видел после смерти? Бандит Колька рисовал картины мрачные, что-то в духе Босха и Гойи - громадное помещение, полное уродцев - полузверей-полулюдей, которые всё время дрались, грызлись и жрали друг друга. И провёл там Колька довольно много времени. Сколько точно - не помнил, да и календаря там не случилось, но определённо - несколько месяцев. А может и лет. Он успел познакомиться со множеством тамошних обитателей, причём с одними установил контакт, а с другими вступал в единоборство и почти всегда побеждал. Иногда, правда, побеждали его, но таком случае Колька неизменно воскресал в одном из громадных залов и всё начиналось сначала. Студент говорил, что несчастный бандит попал в какую-то адскую аналогию компьютерной игры. Борисыч весело спорил с Колькой, доводя последнего до белого каления своим скептицизмом. Борисыч крепко держался материализма и диалектики, а потому - ни в какие посмертные приключения не верил. Сам он после смерти не видел ничего. Как будто уснул накрепко да и проспал без сновидений.
Студент же, видел ангелов. Воздушных, полупрозрачных. Очень быстрых. Это единственная деталь потустороннего мира, которую он хорошо запомнил. Там, очевидно, было что-то ещё, и Студент силился вспомнить, но никак не вспоминалось. Только силуэты в каком-то сером тумане. Неопределённые. Пугающие даже. И ангелы, что миллиардами порхали вокруг. Что до Толика, то он говорить о своих посмертных приключениях не любил. Молчал мрачно. Сильно скучал по жене.
Девушка сидит в кресле. Одета она как все пациенты - в стандартный пижамный костюм, дополненный одной значительной деталью. На ней смирительная рубашка. Прелестное лицо её искажено гримасой веселья и напоминает маску мима - неестественную, мёртвую, будто приклеенную. Её лицевые мышцы словно свела странная судорога, спазм. Мёртвое лицо. А глаза - живые. Какие-то звериные, дикие. Ничего человеческого во взгляде. Девушка тяжело дышит. Левое веко её едва заметно подёргивается. По вискам текут струйки пота. Притворяется. Притворяется, что ей весело. И ещё - притворяется человеком.
Человек в белом халате записывает что-то в громадную "амбарную книгу". На письменном столе перед ним - рабочий беспорядок. Бумажные россыпи. Человек в белом халате спокоен и даже как-то апатичен. Ему на вид лет пятьдесят. Седая недельная щетина на лице. Дымчатые очки.
- Кто ты такой? - спрашивает девушку человек в белом халате. И вопрос его звучит несколько нелепо. Девушка перестаёт улыбаться.
- Ничего плохого! - говорит она голосом внезапно низким, грудным. - Никому. Ничего плохого. Никакого зла. Просто так сижу. Отдыхаю.
- Имя! - властно говорит белый халат.
Лицо девушки дёргается, и улыбка становится страдальческой.
- Ну что же это такое?! - басит она возмущённо. - Ну что же?! За какую вину?
- Разговаривай со мною нормально. Не кривляйся. - Белый халат неумолим.
Девушка издаёт странный протяжный горловой звук, и это похоже на то, как музыкант пробует непривычный инструмент, подбирает нужное звучание.
- Вот так - нормально? - осведомляется она. Голос её - всё ещё довольно низкий и хриплый, уже походит на женский.
Человек в белом халате кивает головой. Вокруг него летает муха. Жужжит. Стабильные аккуратные круги - один за другим.
- Имя! - повторяет белый халат.
- Но я же не просил! - возмущается девушка. - Не просил затягивать меня сюда. В ощущения. А вы затянули. И теперь издеваетесь.
Белый халат пишет. Нарезающая круги муха действует ему на нервы. Девушка бормочет что-то возмущённое и неразборчивое.
- Как тебя зовут? - не унимается белый халат. - Отвечай мне. Я спрашиваю!
И снова судорога по некогда прекрасному лицу. Оно вновь искажено весельем. В глазах светится первобытная дикость и ещё что-то. Белый халат смотрит очень внимательно, но не может понять - что.
- Беельзебул! - отчеканивает пациентка в смирительной рубашке. И заходится безрадостным, натужным смехом. Брови человека в белом халате ползут вверх. Он удивлён. Умирающая муха лежит перед ним на листе "амбарной книги". Чуть-чуть дёргает лапкой.
- Врёшь. Ты - не он.
Безрадостный смех, похожий на карканье, ему ответом. Белый халат щелчком сбивает с листа бумаги дохлую муху. У него по вискам теперь тоже течёт пот, хотя в помещении и не жарко.
- Что ты знаешь... - произносит девушка, отдышавшись от приступа смеха. В её словах и в её улыбке - презрение. - Что ты можешь знать?
Белый халат аккуратно промокает платочком мокрые виски.
- Я знаю достаточно.
Девушка скалит зубы. В её облике не остаётся вовсе ничего человеческого. Зверь. Дикий, опасный, безумный. Из её груди вырывается рычание.
- Побеспокоили! Побеспокоили меня! Затянули сюда.
А потом она говорит ещё что-то - неразборчиво и торопливо. Говорит и при этом только губы её приходят в движение, лицо же совершенно неподвижно, мертво. Время от времени сбивается на каркающий безрадостный смех. Белый халат смотрит на неё очень внимательно.
- Муха - твоя работа? - спрашивает он.
- Беельзебул - повелитель мух! - торжественно объявляет девушка. Гордость светится в её глазах.
- А меня? Тоже можешь, как ту муху?
Вместо ответа, девушка по-собачьи скалит зубы. Злится.
- В общем, - произносит устало белый халат, - меня интересует в большей степени Мельникова Елена Петровна. Знаешь такую?
Девушка яростно трясёт головой. Знает.
- На твоём месте должна быть она. Но отчего-то нету. Отчего? Отчего здесь ты? Это ведь не твоё место.
- Она-а-а... - тянет девушка. - Она там, откуда выхода нет, твоя Елена Петровна.
В таком духе разговор продолжается ещё четверть часа. Белый халат задаёт вопросы. Девушка отвечает. А ещё - плачет, смеётся бормочет и мяукает. А под конец разговора рассказывает белому халату несколько фактов из его биографии. Давно забытых. Таких, какие любому хочется забыть. Белый халат удивлён слегка и раздосадован самую малость.
- Откуда ты знаешь? - спрашивает он.
- На лбу! - смеётся девушка. - Да на лбу же! Всё у тебя написано там! Мяу!
- Понятно, - смиренно отвечает белый халат.
Он жмёт кнопку на столе, и в кабинете тут же появляется парочка громил. В белых халатах. Без лишних разговоров они поднимают девушку и влекут к выходу.
Белый халат вздыхает и качает головой. Долго и усердно записывает что-то.
Его занятие прерывается стуком в дверь.
- Можно, Игорь Вячеславович? - В кабинет входит женщина. Вид у неё взволнованный.
- Что случилось? - спрашивает белый халат и в голосе его лёгкое неудовольствие.
У женщины дрожат губы.
- Там... - произносит она. - Там... ужас!
- Да говорите толком!
Белый халат, он же - Игорь Вячеславович, поднимается из-за стола.
- Там... В канцелярии... Машинка! - выпаливает женщина.
- Какая ещё машинка?
Белый халат недоумевает.
- Пишущая. Старая. Она печатает. Понимаете? Никого за ней нету, а она печатает! Сама.
- Гммм... - Игорь Вячеславович хмурится, берёт трепещущую канцелярскую даму под локоток и ведёт по коридору. В коридоре "крыла №2" всё примерно так же, как и в основном - холодный свет и медицинские запахи, белые халаты и полосатые пижамы.
- Чудо... - бормочет он. - Опять чудо. Не люблю я такие чудеса. А что печатает хоть? Не смотрели?
- Нет, - всхлипывает женщина, - куда уж там смотреть, Игорь Вячеславович. Жуть берёт! Когда только оно закончится всё? А?!
Дверь в канцелярию распахнута. Откуда-то из её тёмных недр раздаётся "клац-клац", как будто начинающая машинистка печатает одним пальцем, мучительно отыскивая каждую букву.
Канцелярская дама дрожит мелкой дрожью.
- Слышите? - бормочет она. - Вы же слышите, правда?
Игорь Вячеславович слышит. Он оставляет несчастную и перепуганную спутницу на пороге, а сам решительно движется на звук. Он проходит заваленные бумагами столы, огибает парочку шкафов, забитых папками и книгами. Пишущая машинка. В самом тёмном и мрачном канцелярском закутке. На письменном столе с покосившимися ящиками. Клац. Пауза. Клац. Пауза. Клац. Смотреть на машинку не хочется. Даже близко к ней подходить. Но Игорь Вячеславович подходит. Он бормочет что-то о надоедливых чудесах и о том, что доигрались, чудотворцы. Бормочет, чтобы заглушить чувство, зародившееся где-то в районе поджелудочной железы и распространяющееся по организму с опасной скоростью. Это страх. Перепуганный главврач смотрит на лист. Большая половина его уже заполнена текстом. Клац. Пауза. Клац. Текст не хочет складываться во что-то вразумительное, буквы идут сплошным ковром, без пробелов, и Игорь Вячеславович никак не может разобрать - что к чему. А когда разбирает, то всё равно не может понять...
"ДА, - читает он - ДАДАДАДАДАД".
И так пять или шесть строк подряд. Странно. Игорь Вячеславович морщит лоб и соображает, что прочёл неправильно.
"АД". Вот как будет правильно. Он вдруг осознаёт, что в канцелярии - холодно. И это ненормально. Но он читает дальше.
"БЕЕЕЕЕЕЕЛЬЗЕБУЛБЕЕЕЕЕЕЕЛЬЗЕБУЛБЕЕЕЕЕЕЕЛЬЗЕБУЛ".
Строчек на пять. А внизу, в самом конце только:
"СМЕРТ"
Клац! Машинка допечатывает мягкий знак, и Игорь Вячеславович вздрагивает. Тишина. Не та тишина, которая отсутствие звуков, а что-то иное, странное, тяжёлое, почти материальное. Тихо так, что тишину можно потрогать. Он выжидающе смотрит на машинку, а машинка... молчит. И смотрит на него. Кажется, насмешливо, издевательски. Прямо сейчас нужно взять её, убрать, унести куда-то, спрятать в пыльную кладовку, а лучше - на мусорник, но это никак невозможно, потому что она - живое существо. И унести её так же невозможно, как невозможно унести паука, весом в полпуда. Или такую же крысу. Или гигантских размеров муху... с оторванными крыльями. Нет, Игорю Вячеславовичу не страшно. Просто он устал. Он не готовился к такому. Он всего лишь учёный с мировым именем. Ожившие пишущие машинки - не его профиль. Сквозь тишину начинают проникать звуки - внешние, приглушённые, искажённые. Кажется, взволнованный голос канцелярской дамы. У неё специфический голос. Сопрано. И ещё какие-то голоса, грубые, мужские.
"Повелитель мух и пишущих машинок", - думает Игорь Вячеславович. И эта абсурдная мысль его смешит. Но рассмеяться он не успевает - появляются двое крепких мужчин в белых халатах. Санитары.
- Уберите... это, - Игорь Вячеславович кивает на машинку.
Санитары осторожно подходят к столу. Им тоже не слишком хочется касаться странного предмета. Игорь же Вячеславович ловит себя на мысли, что машинка сейчас их схватит. Он торопится покинуть канцелярию. Снаружи ощущение странной тишины мгновенно пропадает, но на смену ему приходит тонёхонький, еле слышный писк, который зарождается в голове и наполняет всю Вселенную. Главврач отмечает, что держится он, в принципе, неплохо. Только ноги дрожат слегка. "Доигрались, - снова проносится у него в голове. - Доигрались, что теперь дальше-то будет? Это же одних докладных писать - сутки просидишь, никак не меньше, ЧП ведь. ЧП, мать его за ногу".
Девушка сидит в кресле. В крошечной комнатке, с мягкими стенами и таким же полом. На ней смирительная рубашка. Она сидит и бормочет что-то себе под нос, что-то весёлое, потому что часто улыбается. И даже напевает тихонечко. Выглядит вполне умиротворённой. Игорь Вячеславович смотрит на неё в дверной глазок. И у него снова мурашки по телу. Потому что она знает - он смотрит на неё. Мельком поглядывает на дверь и улыбается. Очень хитро улыбается. Не человек. Нет... Это как если бы улыбалась акула. Или тигр-людоед. Есть такие в Индии, кажется. Или лев. Рыкающий. Игорь Вячеславович очень хорошо помнит тот день, когда её привезли из морга. Целая делегация. Сам куратор проекта пожаловал, а с ним несколько джентльменов. Тогда Игорю Вячеславовичу показалось, что они тоже... Не совсем люди. Они были какие-то пустые, смотрели ничего не выражающими, но всё запоминающими глазами. И в то же время - очень разумными и опасными. Они привезли эту Мельникову. Красивую, хоть и мёртвую. Куратор, как всегда, был вежлив, но жёсток. И, кажется, сам боялся своих спутников. Говорил с опаской. Что-то в духе - всё от вас зависящее, всё возможное, по высшему разряду. Бессмысленные фразы. У Игоря Вячеславовича разряд один. Высший, а он же и низший, если угодно.
Труп красивой девушки повезли в операционную и там вкололи ему "препарат 42". И труп начал потихоньку оживать. В принципе, для этого не нужен был Игорь Вячеславович, учёный с мировым именем. Хватило бы и дежурной медсестры, не велика наука. Труп благополучно ожил. Ничего сверхъестественного. Ещё один случай для копилки Игоря Вячеславовича. Смерть - обратимая штука, он это точно знает. Но случилось непредвиденное - ожить-то труп ожил, но не совсем так, как предполагалось изначально. Это была не Мельникова, Елена Петровна, как значилось в медицинской карточке. Нечто иное. Оно представилось Беельзебулом. Повелителем мух. Сам главврач считал себя атеистом и ни в каких повелителей мух не верил принципиально, но последние события его неверие слегка поколебали.
Плюс к тому - куратор проекта. Он рвал и метал. Пациентка оказалась какой-то ВИП. Настолько ВИП, что Игорю Вячеславовичу и подумать страшно было. Померла от передоза чего-то очень ядовитого и наркотического, кстати. Вполне себе ВИП-смерть. Куратор плакал и умолял сделать хоть что-нибудь. Потому что сдавать пациентку в таком состоянии - никак невозможно. Она же хрюкает, поёт песенки на неведомом языке и рассказывает гадости (вполне достоверные, Игорь Вячеславович убедился лично!) о присутствующих.
Несчастный главврач плохо спал в последние несколько дней. Во сне его преследовали мухи. Ему постоянно снился собственный кабинет, каждый квадратный сантиметр которого был покрыт мухами. Громадный. чёрный, шевелящийся ковёр. Жужжащий и вибрирующий. Миллионы мух. Они сидят и ждут команды - наброситься на Игоря Вячеславовича и сожрать его. Ерунда, бред. Мухи, даже в огромном количестве никак не могут съесть человека. Нервы. Нужно сбывать с рук этого пациента. Во что бы то ни стало.
Манипуляционная "крыла №2" сверкает чистотой. В манипуляционной многолюдно. Игорь Вячеславович, пациентка Мельникова в смирительной рубашке, парочка санитаров слева и справа от неё. И ещё - высокий бородатый мужчина в белом просторном халате. У пациентки вид совершенно здоровый и спокойный. Может быть - немного настороженный.
- Читайте, - командует главврач высокому бородачу. Тот с недоумением и как бы в раздумье смотрит на главврача - мол, уверен ли он. Но главврач нетерпеливо машет рукой в том смысле, что уверен, уверен!
Бородач кладёт книгу перед собою на стол. Книга толстая, с многочисленными закладками, в измусоленной и самодельной газетной обложке. Проблемная пациентка с неодобрением поглядывает за всеми этими приготовлениями и слегка шмыгает носом. Он откашливается и начинает.
- Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящи Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси...
Голос его звучит мелодично, читает напевно, явно не в первый раз.
- Что? - говорит девшка и в голосе её испуг. - Что происходит? Где я? Что это за штука на мне?
-... от лица любящих Бога, и знаменующихся крестным знамением, и в весели глаголющих: радуйся, Пречистый и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятаго Господа нашего... - продолжает бородач.
- Позвонить, - говорит девушка. - Позвонить отцу, немедленно. Он вас тогда... Он вас всех здесь!
Бородач не обращает внимания и продолжает читать не меняя ни темпа, ни тона.
- и со всеми святыми во веки. Аминь! - заканчивает он. И крестится размашисто, троекратно.
Пациентка каменеет лицом, Игорь Вячеславович наблюдает за происходящим очень внимательно, бородач листает книгу.
- Однажды изгнал Он беса, который был нем; и когда бес вышел, немой стал говорить; и народ удивился. Некоторые же из них говорили: Он изгоняет бесов силою веельзевула, князя бесовского.
- Да! - внезапно выкрикивает девушка и голос у неё уже совсем другой - низкий, грудной. - Могу изгнать силою своею! Вот хочешь, лекарь?! Изгоню всех твоих бесов?! Так сразу о нобелевской премии мечтать перестанешь. Тоже выискался - гений, спаситель человечества от смерти. Изгнать?!
Главврач молчит, вертит в длинных пальцах авторучку.
- ...а вы говорите, что Я силою веельзевула изгоняю бесов; и если Я силою веельзевула изгоняю бесов, то сыновья ваши чьею силою изгоняют их? - продолжает бородач.
- Так что лекарь?! Согласен? Изгнать твоих демонов? Я же не такой, как этот, - девушка презрительно кивает на бородача. - Я могу. Силою своею!
Вид у неё очень высокомерный и какой-то торжественный.
- Если же Я перстом Божиим изгоняю бесов, то, конечно, достигло до вас Царствие Божие.
Пациентка закидывает голову и заходится в приступе смеха.
- Нет, - говорит она. - Нет, нет, нет. Таким меня не возьмёшь. Таким говном. Это для самых маленьких только, для самых слабых. Которым противно. Вот представь, лекарь. Сидит перед тобою человек. И срёт. Публично испражняется. Что ты сделаешь? Уйдёшь ведь из комнаты, правда? Хотя бы и в безводное место! Или проблюёшься хорошенько. Ну ведь противно же?! Так и этот мудак бородатый - срёт. Но я не брезглив. Нет, нет!
Бородач торопливо листает книгу. Главврач замечает, как дрожат его пальцы.
- И приплыли в страну Гадаринскую, лежащую против Галилеи. Когда же вышел Он на берег, встретил Его один человек из города, одержимый бесами с давнего времени, и в одежду не одевавшийся, и живший не в доме, а в гробах, - напевно читает бородач.
- Уговор, - говорит девушка. - Слышишь, лекарь? Я становлюсь этой твоей Мельниковой Еленой и еду к любимому папеньке, который генерал и прочая. Хоть и трудно будет такой идиоткой притвориться!
- Он, увидев Иисуса, вскричал, пал пред Ним и громким голосом сказал: что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? умоляю Тебя, не мучь меня. Ибо Иисус повелел нечистому духу выйти из сего человека, потому что он долгое время мучил его, так что его связывали цепями и узами, сберегая его; но он разрывал узы и был гоним бесом в пустыни. Иисус спросил его: как тебе имя? Он сказал: легион, – потому что много бесов вошло в него.
- А хочешь, вот сейчас эту смирительную рубашку твою разорву? И убегу в пустыню?!
- И они просили Иисуса, чтобы не повелел им идти в бездну. Тут же на горе паслось большое стадо свиней; и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им.
- Слыхал, лекарь? Ха, ха! Ты думаешь, что очень уютно и весело жить внутри свиньи?! Ошибаешься!
- Бесы, выйдя из человека, вошли в свиней, и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло.
- Конечно, потонуло! Те, которые вошли в стадо, увидели такую мерзость, что всем мерзостям - мерзость! После такого в самый раз - утопиться.
- Пастухи, видя происшедшее, побежали и рассказали в городе и в селениях. И вышли видеть происшедшее; и, придя к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисуса, одетого и в здравом уме; и ужаснулись.
- Эх, лекарь!
Девушка улыбается и высовывает язык. Главврач видит, как на кончике языка сидит муха. Большая, мясистая. Сидит спокойно и неподвижно, словно это не язык, а липкая лента. Бородач тоже заметил муху. Он по-настоящему испуган, читает "Отче наш" срывающимся голосом. Девушка трясёт головой. Язык с мухой исчезает за зубами, громко клацнувшими.
- Так что? Лекарь?! Уговор? Я - вместо этой Елены. Ведь её и так не было. А было несколько мелких духов. И ничего, справлялись! Почему она не вернулась, подумай! Все вернулись твои воскрешённые, а она - нет!
- Во имя Отца и Сына!
- Подумай!
- И Святаго Духа!
- Последний раз предлагаю!
- Аминь!
Бородач достаёт из саквояжа пузырёк с водой, небольшую иконку, кадило.
- Значит экзорцизм?.. - рычит существо запертое в теле Елены Мельниковой, красивой девушки и наркоманки. - Изгнание духов?! Ну хорошо. Будет вам. Изгнание духов.
Бородач поджигает ладан и начинает читать что-то малоразборчивое, старославянское. Но его почти не слышно, потому что существо тоже читает. Нечто на неведомом языке. Очень громко, отчётливо, чеканя каждое слово. И Игорь Вячеславович чувствует, что часть его - какая-то спящая неподвижно, а теперь вдруг зашевелившаяся часть его "Я", которая, быть может вовсе и не часть, но пришелец неведомо откуда взявшийся, сросшийся с ним, проникший в него, узнаёт слова, что произносит странная пациентка. Узнаёт и просыпается, и шевелится тревожно, выжидающе. И сам Игорь Вячеславович почти прикасается к этому знанию. Отвратительному и совершенно нечеловеческому. Почти касается, но пугается и бежит в испуге. Тут же приходит странное ощущение. Игорь Вячеславович чувствует какую-то немыслимую абсолютно двойственность сознания. Как будто его стало двое. Маленькое "Я" и большое "Я", причём, маленькое было неведомым пришельцем, в которого главврач "пророс" за время долгого сосуществования, а большое "Я" было им самим, но и в этом большом содержались семена нечеловеческого. Он смотрит вокруг и видит как бы два мира, накладывающихся друг на друга, и из-за этой накладки невозможно ничего различить, какой-то абсурд, туман, искажения. Он слышит жуткие слова, которые произносит существо, слышит не ушами, но чем-то гораздо более чувствительным и древним. Он видит темноту. Живую, клубящуюся, пульсирующую в такт заклинаниям. Она где-то неимоверно далеко, так далеко, что человеческое сознание пасует при малейшей попытке осмыслить расстояние, но в то же время - совсем рядом. И даже у него, Игоря Вячеславовича, внутри. Часть его. А он - часть этой темноты.
А потом пришелец, который маленькое "Я" резко дёргается. Боль. Нет, не боль физическая, но неизмеримое желание не существовать, уйти, раствориться в небытие, потому что бытие - мучительно, невозможно. Отчаяние, от того, что возможности не существовать - нет, обречённость, безумие. Маленькое "Я" снова дёргается, и Игорь Вячеславович чувствует, как рвутся связи между ними, словно миллиарды пуповин, он чувствует, как теряет часть себя и это, к несказанному удивлению его, приносит облегчение. А окружающий мир вновь меняется. Теперь он светлое пятно, размазанное по невнятным сумеркам. Главврач теряет сознание.
... делать! - доносится до него испуганное. - ... делать! ...бегству!
Игорь Вячеславович вновь обретает сознание. В теле - поразительная лёгкость.
- Делать! Надо что-то делать! - его трясут за плечо.
Это Лидия Николаевна, старшая медсестра. Её халат, всегда безупречно-белоснежный, в пятнах. В крови. На руке, на груди. На лице. Красные засыхающие пятна на бледном лице. Главврач осматривается вокруг. Манипуляционная в плачевном состоянии. Как будто здесь только что побывала банда возбуждённых футбольных фанатов. Разгром. Чьи-то ноги торчат из-под кушетки. Чьи-то... Светлая штанина тоже запачкана красным. Как всё вокруг. Это же бородач. Тот самый, который священник. Его пригласил Игорь Вячеславович лично. И теперь бородач под кушеткой, только ноги торчат.
- Попытка к бегству! - вопит Лидия Николаевна. Игорь Вячеславович обращает внимание, что она держится за правый бок.
- Мельникова? - спрашивает он.
- Она! - медсестра готова разрыдаться. - Разорвала смирительную рубашку, сопротивлялась! Прокусила санитару губу! Насквозь! А батюшку этого... Батюшку... Осколком стекла по горлу. И меня порезала - вот...
- Где она сейчас?
- В изоляторе.
И они идут в изолятор. Игорь Вячеславович с удивлением ощущает внезапно проснувшийся аппетит. Ему неимоверно хочется жрать, так хочется, словно неделю голодал. Он думает о красном в манипуляционной. О крови. И о том, как будет выпутываться из этой ситуации. Потому что было ЧП, а стало вообще непонятно что. Трагедия. Думает не потому что воспринимает ситуацию близко к сердцу, а по инерции, отрешённо.
В изоляторе несчастная девушка Елена спокойно лежит на боку. Кажется, спит. Во всяком случае, спокойно лежит с закрытыми глазами. Решение у главврача рождается само собой.
- Препарат номер семь, - говорит от строго. - И препарат сорок два. Немедленно сюда.
Медсестра. кажется, напугана. Она уже открывает рот, чтобы возразить что-то, но не решается, да и не до возражений ей сейчас, с резаной-то раной на боку. Она даже рада, что вот, Игорь Вячеславович жив и здоров, принимает решения и несёт ответственность, а значит - всё правильно. всё как должно.