В КИМРАХ

БОРОВСК

ВИД НА ИЗБОРСК С КРЕПОСТИ Летом мы всегда жили в деревне. На маленькой резиновой лодочке он переправлялся через Клязьму в пойму и привозил оттуда полевые цветы. Он садился в садовое кресло, безжалостно выдавливал французскую акварель на лист торшона у своих ног, голландскую кисть привязывал к палке и, макая ее в ведро с водой, начинал рисовать цветы до тех пор, пока они не начинали осыпаться. 100 акварелей за лето - это была папина норма.Он так напряженно работал, что скорее всего не заметил, если бы рухнула в нашем доме печь. Он был странный хозяин: мы могли бы запросто остаться без крыши над головой, но никогда не умерли бы от голода. По части запасов папе не было равных. При необходимости наша семья могла выдержать осаду в течение двух лет. В доме всегда была квашеная капуста в деревянных кадках, запаренных можжевельником, соленые помидоры с сельдереем и чесноком, варенья - не счесть: начиная с лимончиков, проткнутых деревянной палочкой по Молоховцу и кончая простым брусничным с яблоками и корицей. Любимое варенье из вишни - ее мы чистили ведрами с утра до ночи по локоть в соке. А наливочки! Зеленая - на весенних березовых или смородиновых почках, фиолетовая - на сушеных дробленых ягодах черемухи; само собой наливка вишневая; кроваво-красная на цветках зверобоя. Для здоровья - настойки на золотом корне и на калгане (последнюю уважали как однофамилицу папиной матери).Но коронкой у нас всегда были грибы. Папа пропадал в лесу целыми днями. Из дому уходил « посеру», рассвет встречал уже с грибами. На случай дождя - военная плащ-палатка, в руке палка и родная финка, а за спиной лыковая коробица килограммов на пятьдесят. Наши деревенские соседи, проснувшись утром, обычно справлялись, где Захаров. Если в лесу - значит, за грибами можно не ходить, их в лесу не осталось. Моя задача была все принесенное переработать. Дом превращался в грибоварню, а я в раба, прикованного цепью к плите. Папы давно уже нет, а я как заведенная продолжаю варить варенье, делать наливки-настойки, мариновать и сушить белые для зимнего супа. Все как раньше: ведра соленых черных и белых груздей, маринованные опятки и моховички, а также молодые подосиновики и челыши. Почему-то мне кажется, что если я перестану этим заниматься, то совершу предательство.

ПОЛЕВЫЕ ЦВЕТЫ

ЗОЛОТАЯ ОСЕНЬ. СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ХУДОЖНИКА ВИКТОРА ПОПКОВА

ОСЕННЕЕ ОКНО Если уж папа кого любил, так готов был за того человека идти в бой, не жалея живота. «Они бы вилами пришли вас заколоть За каждый крик ваш, брошенный в меня», - так сказал Есенин о своих родителях и о моем папе. Дрался он в своей жизни часто и кроваво: дрался за мою маму, за справедливость, за искусство. Такой спокойный человек, с виду даже вялый, мог за секунду придти в бешеную ярость. Это было величественное зрелище, похожее на ураган, когда все вдруг неожиданно приходит в движение - разлетаются люди, мебель, деревья, стены... Остановить его могла только моя мама, ей одной известным приемом.Так же яростно он читал стихи. Ода Державина «Бог» в папином исполнении была настолько сильна, что могла изменить человеческую жизнь. Лицо его бледнело, в глухом голосе чувствовалась такая угрожающая сила, что становилось страшно. Кто хоть раз видел это, тот не забудет никогда.

ОСЕНЬ

ЖИЗНЬ ПОЭТА

ХУДОЖНИК И МОДЕЛЬ ..После сороковин я переступила порог папиной мастерской. Своей у меня никогда не было, и я не знала, как в ней работать. Я вымыла и натерла мастикой пол. Разобрала инструменты: штихеля - в один кувшин, офортные иглы - в другой. Выкинула черные керосиновые тряпки и опустила до минимума линзу на штативе. Потом я сложила в коробку папины очки и убрала ее в шкаф. На центральную стену над диваном я повесила самую большую папину акварель: на пестром фоне лоскутного одеяла мутное зеркало, которое ничего не отражает.Ночью мне приснился сон. Прихожу я в мастерскую и вижу, что на папином, черном от краски и изрезанном штихелем рабочем столе в беспорядке разбросаны инструменты. Я понимаю, что папа приходил работать, я то, дура, убрала все!.. и он-то не мог найти!.. Боже, как мне было тяжело! Я приходила в мастерскую, чтоб рыдать. Раскладывала на полу папины оттиски и обмирала от возникавшего ощущения присутствия его в мастерской. На белых стенах остались отпечатки его рук, испачканных краской, номера телефонов, какие-то пометки... Среди всего этого я разглядела стихи, написанные второпях и коряво на белой шершавой стене: Нет боле слов живых на голос твой приветный. Во мне глухая ночь, и нет за ней утра. И вскоре улетит во мраке не заметный Последний легкий дым угасшего костра. НАТАЛЬЯ ЗАХАРОВА 30 октября 2001 года. Москва

ПОЛЕВЫЕ ЦВЕТЫ В ДВЕРНОМ ПРОЕМЕ

ПЕЙЗАЖ СО ВСАДНИКОМ

ОСЕННИЕ РОМАШКИ