НЕЗЫБЛЕМЫЙ ПАМЯТИ ХРАМ

О творчестве Вологодского писателя
Нины ВЕСЕЛОВОЙ
"В Архангельской, Вологодской и других областях Северо-Запада люди, особенно в деревнях, и сейчас говорят, в общем-то, почти так же, как говорили несколько столетий назад. Русский язык сохранился здесь в своей чистоте и почти том же богатстве. До самого последнего времени у меня на родине существовал своеобразный культ языка: каждый стремился говорить образно. Молчуны и не умеющие красиво говорить подвергались тонкой общественной насмешке. Умение красиво, образно говорить приравнивалось к обязательному умению, например, плотничать или ткать холсты. Именно это обстоятельство и повлияло больше всего на мою личную судьбу…
ВАСИЛИЙ БЕЛОВ
Источник: «Разбудить совесть: ответы на вопросы читателей газеты». Вологодский комсомолец №127 от 22 октября 1982 года.
"Они меня, сформировали, эти женщины!
А я и не заметила. А я наивно думала, что правильно мыслила сразу, сама по себе, от рожденья смелая!.. Как бы не так! Стоит только в дорожные блокноты заглянуть - и всё ясно станет. Я ведь каждое слово за ними записывала, чтобы потом для газеты только выстроить логично, - никакой отсебятины... А уж говорить-то они умели!.."
Из книги Нины Веселовой "Годовые кольца": роман-исповедь. - Вологда, 2023.
Открыла для себя и наслаждаюсь чтением самобытнейшего писателя Нины Веселовой. Полное совпадение в любви к северной деревне, северному характеру, цельному, невероятно стойкому, но скромному по своей природе; северному говору и северной песне, протяжной и необыкновенно красивой.
С большим интересом прочла очерк в трёх частях "Джанна Тутунджан. Книга радости и печали", повествующий о личных встречах НИНЫ ВЕСЕЛОВОЙ с вологодским художником ДЖАННОЙ ТУТУНДЖАН, их взаимном творческом притяжении.
"Непутёвое было времечко, уже подгнили все общественные подпорки, на которых держалось видимое благополучие заброшенных, стираемых с лица земли деревень. А я ездила и ездила в командировки от газеты в самую глушь, чтобы убеждаться и читателей убеждать, что не кончена Россия, пока живо старшее русское поколение. Какие судьбы открывались передо мной, какая духовная глубина, какие неистребимые народные силы!В те годы перед перестройкой и родилась для моих очерков рубрика «Русские женщины». А у Джанны Таджатовны уже были обнародованы первые графические листы, звавшиеся тогда диалогами «По правде, по совести». Я когда их увидела, то буквально обмерла: один в один это были мои героини! И даже то, что они рассказывали художнице и что она, не оглядываясь на каноны жанра, смело вписывала тут же, на краях рисунков, со всеми диалектными особенностями, даже их речи были для меня родными и понятными. Но в верхах, однако, среди тех, чьим «органом» была газетка, блуждали сомнения в патриотичности моей позиции…Вот тогда-то промозглым осенним вечером на аллее против редакции я и встретила случайно Тутунджан. До тех пор мы лишь мельком виделись на выставках и никогда не говорили по душам. А тут она вдруг улыбнулась, как давней своей знакомой, и, держась за мой локоть, торопливо и задорно выпалила:
- Слушай, ты не бросай это дело, своих «русских женщин»! У тебя здорово получается. Да и кто за них слово молвит, если не мы, так ведь?!
Мне почудилось, будто в тот миг и навсегда взяли меня под крыло и защитили от ветров и непогоды…"
Журналистский цикл "Русские женщины" Нины Веселовой вошёл в книгу "Годовые кольца".
"Годовые кольца" можно отнести к лучшим образцам деревенской прозы. Нина Веселова не только продолжила традиции классиков деревенщиков: Фёдора Абрамова, Василия Шукшина, Василия Белова, Валентина Распутина, но и сказала своё самобытное слово о деревенской женщине, её незавидной, но поистине праведной судьбе.
"Много чудес в жизни, как бы ни была она пропитана несчастьями. И как чудо, которому быть бы в веках, - вот эти женщины в русских деревнях. Где родились, там и пригодились, куда замуж вышли, там и век доживают, там и родина, там и смысл. И хочется снова и снова смотреть в их лица - ясные и доверчивые, словно всё у них в жизни ещё только начинается..."
Для меня роман-исповедь "Годовые кольца" важен прежде всего тем, что помогает вернуться в деревенское детство, когда были живы наши бабушки и дедушки. Вспомнить их голоса, живую и невероятно образную речь, которую я, например, не сохранила, студенткой не догадалась за ней записывать, а что записала, утратила, не изучила должным образом, и повторить по памяти уже не смогу. И любая моя попытка изобразить бабушку, живость и пытливость её ума, весёлость нрава оборачивается жалкими потугами, ибо речь её уникальную я передать не могу, кишка тонка.
А Нина Павловна сохранила уникальную речь северного русского говора, которую записывала за бабушкой и дедушкой, а позже за жителями многочисленных северных деревень, в которых бывала не только в журналистских командировках, но и по зову сердца. Погружаясь в самобытную речь героев книги, я вспоминаю знакомые слова и обращения своих односельчан родной Брянщины, будто далёкий голос из родной Надвы услышала.
Нина Веселова раскрывает подлинную глубину утраты и отчасти утешает в горьком своём сиротстве нас, взрослых уже людей, оставленных бабушками. Детьми мы ведь не понимаем всей ценности такого общения, да и впрок не наговоришься. А когда наступает время серьёзного разговора, бабушки уже нет рядом.
Читая воспоминания автора о старенькой своей бабушке, уже слепой, о суровом, а на самом деле горячо любящим внучку деде, я чувствую тепло рук и своей бабушки, слышу её голос. И как, оказывается, много общего у южно-русского и северно-русского говоров.
"Я поняла потом, в чем дело. В них, во всех этих женщин, я вглядывалась, как в свою бабушку, - с которой не дано было мне поговорить в зрелости. Я рисовала их словесные портреты, словно её портрет, - который, так и остался недописанным. Я нуждалась в мудрости и тепле этих женщин - потому что была неприкаянной после смерти своих стариков... "
Наши бабушки ещё удерживали нить времен, которая связывала народ воедино, передавали через говор, пение, сказания вековую народную мудрость. И черпать бы нам, и черпать живой водицы из этого кладезя, оживлять и обогащать свою сухую казённую речь, вдохновляться на творчество, да только связующую нить давно и безжалостно сами же и оборвали, поруганное прошлое осмеяли.
А Нина ВЕСЕЛОВА вопреки всем и вся искала свой путь не в столицах, хотя и окончила журфак Ленинградского университета, и, казалось, все дороги для неё были открыты, но отправилась на Вологодчину, а оттуда на малую родину отца и деда в деревню Починок Костромской области, где и живёт по сию пору.
"А ночью мне снился разбойник, наливающий чай из нашего самовара.
Очнувшись от кошмара, я увидела бабушку стоящей перед иконой. Она была в белом платке, который светился во тьме, и через десяток непонятных мне слов повторяла моё имя.
Не смея её тревожить, я снова погрузилась в беспокойный сон. Теперь Загар вёз меня через васильки, растущие в снегу. И оказались мы с ним на Дворцовой площади Ленинграда. Там весь наш третий курс барахтался в фонтане, и кто-то невидимый методично тыкал в наши головы палкой, чтобы топить, как котят. Ребята уходили под воду, потом выплывали. А некоторые не выплывали, покорно идя на дно...
Нас становилось всё меньше, и всё больший испуг овладевал оставшимися.
А я барахталась и барахталась... как та лягушка, которая в кринке сбила лапами из сметаны масло...
И вода вдруг исчезла! Я оказалась одна посреди сухого фонтана с машинописными страницами моего рассказа "Старики" в руках... "
Нина Павловна вспоминает, как однажды взялась было за очерк, да и не заметила, как написала его стихами, и как неоднозначно его тогда приняли коллеги, практически высмеяли.
Но всё же стихи прорвались и укоренились в романе в стихах "Ласточка", любимое произведение автора (можно найти на странице Нины Веселовой на proza.ru )
Ничего подобного в современной поэзии не встречала. Сравнить не с чем. Разве что с народной песней - причитанием - причетом, плачем - одним из древнейших видов народной поэзии.
"Ласточку" можно читать и перечитывать, нет ей конца и края, течёт она, как река, вдоль своих берегов; длится, как длится жизнь человеческая из рода в род, не прерываясь; не пересыхает, пока жив родник русской речи, которую мы обязаны сохранить, хотя бы и ценою жизни.
Я видела лики в разрушенных храмах России,
Которым когда-то народ наш головушки снёс.
И душу мою эти зрелища так подкосили,
Что даже и нынче она изнывает от слёз;
Конечно, таких, что невидимы дольнему миру,
Но могут небесную ниву всю жизнь орошать,
Таких, что питают мою неуклюжую лиру
И спор в пользу духа всегда помогают решать.
Я этих потоков и прежде совсем не стыдилась,
Наитием зная, что правда – у нас в глубине,
И то, что страна на дороге времён заблудилась,
Хоть тайно, но очень отчётливо виделось мне.
И я упиралась упрямой овцой, если кто-то
Пытался меня вдруг упрятать в вонючем хлеву.
Правителей душных я не уважала заботы,
Зато я встречала не раз и не два наяву
Укромных святых, о которых не ведали люди,
Но чистой душою тянулись притронуться к ним:
Они из таких, про кого мы вовек не забудем,
Хоть вовсе не им мы поём восхваляющий гимн.
Они вызревают на северных наших просторах,
Презревши трактаты замшелых учёных светил
И руша законы измученных думцев, которых
При их написании Боженька не посетил.
На каждом шагу эти тихие ясные лики
Встречали меня на святой вологодской земле:
О них намекали мне солнечно яркие блики
Под сводом Софии на площади в старом Кремле;
Как верные воины неугасимого фронта,
Стоящие, будто мужи их, плечо ко плечу,
Небесно шептались об этом в краях Ферапонта
Седые старушки, во тьме зажигая свечу;
И летней порой в краткий миг забытья от работы
Святые с граблями, водой оросив голоса,
Опять до мозолей, опять до душевного пота
Трудились, чтоб песню молитвой пустить в небеса.
Я знаю теперь, без приказов высоких соборов,
Кому в этой жизни отвесить последний поклон,
Когда мне останется только мгновенье на сборы,
Когда моя жизнь вдруг стремглав полетит под уклон.
Я с них вам пишу дионисьевской силою фрески
И ставлю навеки незыблемый памяти храм.
А вы не меняйте здесь климат, пожалуйста, резко
И ранней весною не трогайте треснувших рам.