Издательские решения

По лицензии Ridero
2023
УДК 82-3
ББК 84-4
К43
Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»
Кириогло Валерий
Возвратит история время прежних лет
/ Валерий Кириогло. — [б. м.] : Издтельские решения,
2023. — 56 с.
ISBN 978-5-0059-9537-7
К43
УДК 82-3
ББК 84-418+ В соответствии с ФЗ от 29.12.2010 №436-ФЗ
Оглавление
Размышление в день рождения 6
Генералиссимус Суворов 12
Новый Оскол 14
Великая степь 29
Возвращение блудного сына 31
Базарные страсти 37
Стихоплётство сына Кири 39
Две Марии 45
Пути Господни неисповедимы 49
Невероятная любовь 52
Кириогло Валерий Георгиевич
1956 год, родился в городе Сталино УССР, ныне Донецк Украина.
Образование высшее — КГУ (Комратский Государственный Универси-
тет) Поэт, журналист — лиценциат.
С 2004 года, член Союза писателей Gagauz ERI
2009 год награждён медалью «Gagauz ERI 15 yil.
2010 год, переезжает жить в Россию, Архангельскую обл. город Коря-
жму.
2012, 2013 — Победитель литературных конкурсов им. «Козьмы Прутко-ва».
2013, 2014 — Номинант национальной литературной премии «Поэт года».
В 2014 году, участвует в создании литературного клуба «Радуга Коряж-мы», и становится его председателем.
С 2015г. — Член интернационального союза писателей, драматургов
и журналистов.
В 2015 году, Организацией Объединённых Наций по вопросам образова-ния, науки и культуры ЮНЕСКО и Интернациональным Союзом писате-лей, награждён медалью Адама Мицкевича.
2015г. Удостоен почётного знака Лондонской литературной премии,
а также именной плакетки «Лучшего писателя 2015 — 2019 гг.».
2018 год, медалью Антуана де Сент Экзюпери «За вклад в развитие рус-ской литературы».
В 2019, в юбилейный год литературного клуба «Радуга Коряжмы», награждён медалью «Радуга Коряжмы».
В 2019 году, медалью А. С. Пушкина, к 220летию поэта.
В 2021 году, награждён общественной палатой Госдумы и ИСП, за выда-ющиеся заслуги и творческие достижения — Орденом «Святой Анны»
Размышление в день рождения
По-праздничному стол накрыт,
И яствами он дышит вкусно.
Так почему же говорит
Мой ум — душе довольно грустно?
Душа болит за день рождение?
Грустнее с каждым годом он.
Нахально старости вторжение,
Меняюсь, как хамелеон.
Февраль румянцем щёки красит,
Морозцем он блондинит волос.
По — детски ветерок проказит,
Подстроившись под волчий голос.
Он снежной пылью дует в очи,
Ведёт себя как Донжуан.
Как будто он влюблен, а впрочем,
Такой наказ зимою дан.
Зачем же думать так печально?
В любой погоде — благодать!
И для знакомства идеально
Тепло в морозный день познать.
Февраль взрослеет, пыл нежнее,
Ветрами стал не так колюч.
Приходит темнота позднее,
Ей неприятен солнца луч.
Есть смена в датах дня рожденья:
Как високосный год — зимой,
А нет его, весна спасенье,
Её мне первый день — Святой.
Меняюсь я, как и погода,
Характер словно карусель.
Рожденье раз в четыре года,
Чем мне не нравился апрель?
Взял, семимесячным родился
В последний день зимы ухода.
И всё же я всю жизнь гордился
Тем днём, что раз в четыре года.
Как и февраль, апрель по нраву,
Моя жена в нём рождена.
И пусть все месяцы по праву
Красой нам воздадут сполна!
Года бегут, меняя фон,
Хотелось лета, ждал зимы.
Украл треть жизни моей сон,
А может спас от кутерьмы?
Как будто бы вчера учили,
Чтоб маму, мамой называть,
А взрослым стал, уже просили,
Меня немного помолчать.
И всё же я молчать не буду,
Завоешь, когда душу жжёт!
Не предавал, не был Иудой,
А вот с друзьями не везёт.
Анализируя ход жизни,
Я подвожу итог о том:
Хоть сердцем полюбил Отчизну,
Был почему-то чужаком.
А может быть судьба такая?
Её секретов не пойму.
Когда стремился к счастью Рая,
То натыкался на стену.
Как журналист хотел жить честно:
Писал, критиковал лжецов,
Тех кто стоял во власти местной,
Ради себя всем врать готов.
Мир изменить стремился страстно,
Освободить народ от зла.
Как оказалось всё напрасно,
В суды дорога лишь вела.
В её стенах меня ругали,
За то, что власть порочил я.
За правду обрастал врагами,
Чужим быть выпала стезя.
А может быть не из-за правды
Людьми был многими гоним,
Не надо петь мне дифирамбы,
Я стал с рождения чужим.
Оставим в стороне браваду,
Помыслим трезво так сказать,
К тому же жизнь даёт в награду,
Истории плоды собрать.
Гоним судьбою и обласкан,
Без драмы сказке не бывать.
Вот в радуге нет чёрной краски,
И золотой в ней не видать.
А видит ли и слышит роды
Тот, кто является на свет?
Не отдавая дани моде,
Пришёл в мир этот, не одет!
Пусть в феврале морозы злее,
А я хоть гол, не защищён,
Всё же просился в мир быстрее,
И был в семь месяцев рождён.
Вот только маме врач сказал,
Что мне от силы жить три дня.
Я больше мамы не видал,
Она оставила меня.
Только коньки я не отбросил,
Хоть и закончилась зима:
Противился, кричал, елозил,
И покорилась свету тьма.
Минуты превращались в дни,
Тихонько добавлялся вес.
Не разбирая болтовни,
Я погружался в думы весь.
Отцу и маме — никудышным,
Хоть и зачат был в их любви,
Стал почему-то третьим лишним,
Чужим, хоть был свой по крови.
На самом деле как всё было,
Об этом ведает лишь мать.
Меня в утробе не убила,
Так что не стоит осуждать.
В палате рядом по соседству,
Лежала женщина, рыдала,
Давило камнем душу бедствие,
Она ребёнка потеряла.
Звучал, как гром на ясном небе,
Врача печальный голос к ней:
«Вам выпал в жизни тяжкий жребий,
Рожать не сможете детей».
И всё же план вдруг появился,
Забрать того, кто брошен тайно.
Как будто у неё родился,
Сынок больным и выжил странно.
Секрет Марии муж Георгий
При жизни так и не раскрыл,
И я прошёл путь жизни долгий,
Пока узнал, что был чужим.
Рожденья день неидеальный,
Ну, в — первых, не доношен я,
И брошен потому, что слабый,
Чужое для семьи дитя.
Хранитель — Ангел не оставил,
Водил за ручку осторожно
И жить в Макеевку отправил,
Где было счастье так возможно.
Цвели сады, благоухали.
И даже терриконы шахт
Красу природы дополняли,
Пленяя сердце, ум и взгляд.
Над чудом этим возвышался
Священный, православный храм.
Кто верил в Бога, тот пытался,
Прийти и помолиться там.
Когда меня крестили, кто-то
Меня всё время искушал.
Хоть охранял Творец заботой,
Был мал, того не понимал.
Священник за меня молился,
Святой водой омыв, поднял,
А я на крест его мочился,
Как будто он меня пугал.
С рожденья вёл себя как барин
И недовольство не таил,
Кричал и плакал, благодарен
Творцу я, не был хоть и жил.
А вот священник, зная Бога,
Поведал названым родным:
«К спиртному ждёт его дорога,
Вам нужен глаз да глаз за ним».
Как жаль, что я на крест написал,
Здоровьем как — никак был слаб.
Церковный поп без компромисса
Сказал, что буду пьянства раб.
Во всём и всюду нужна мера,
Только она покажет свет.
Если запью, потонет Вера.
На дне бутылки Бога нет!
Вот пью, к примеру, в день рожденье,
Алкоголизму раб не стал.
Напившись, знаю, поведение
Меня толкает на скандал.
А вот когда несчастье гложет,
Поможет алкоголь губя.
Любовью лишь Творец поможет,
Мне с верой победить себя.
Видать в Григорьевке не зря,
От Храма недалече школа.
Читать я начал с Букваря,
Стремился с детства к Ореолу.
Ученья свет, не губит тьма,
Оно зарядка для ума.
Укажет путь, увидеть свет,
Возник вопрос, ищи ответ.
Теперь той школы нет давно,
Продали, стала магазин.
Собраться в школе не дано
И спеть о классе своём гимн.
Могу о школе сказать много,
Только поведаю чуть — чуть.
Фамилию ношу я Кириогло,
Хочу открыть вам ею суть.
Фамилия кончается на О,
А украинскою её не назовёшь.
Мои друзья порою мне назло,
Кричали:" Молдаванин, как живёшь?»
Хоть я рождён в столице на Донбассе,
И мать была в местах тех коренной,
Отец был из Молдавии, и в классе
Национальности был я чужой.
Отец был гагаузом из Молдовы,
Служил на шахте, чтоб Донбасс поднять.
А вот друзья и брат были готовы,
За сына обучение ругать:
Не знает свой отеческий язык,
И говорит он даже кое-как.
Теперь ему, всю жизнь носить ярлык,
Отец наш гагауз, а он чужак.
Не говоришь на языке родном,
Национальность носишь не тех мест,
Для них всегда ты будешь чужаком,
Но только ты не ставь на дружбе крест.
Пусть кто-то скажет — не родная кость.
Родная у Адама была с Евой.
Закон таков, что каждый из нас гость,
После греха не вечно жизни древо.
В рожденья день я поднимаю тост,
И он коснётся Божьего писания:
Вот Моисей был тоже в мире гость,
Но выдержать старался испытания.
Творец ему помог увидеть чудо,
Когда враги напали, творя грех.
Бог подсказал — твоей победа будет,
Когда ко Мне подымешь руки вверх.
Когда он рук не опускал, то беды
Вмиг исчезали, превращаясь в прах.
Над ним сияло торжество победы,
Из его сердца изгоняя страх.
Усталость всё же руки опускала,
И ждало поражение их всех.
Да, руки Моисею поддержали
Его друзья и обрели успех.
Подымим же бокалы в день рождения
За нашу крепость дружбы и почёт.
Не надо дружбы нам по принуждению,
Страна пускай величием живёт.
Хочу вас попросить — умерьте злость
И чужаков не надобно неволить.
Он, как и вы рождён был в мир, как гость,
И стоит нам всегда об этом помнить.
Генералиссимус Суворов
Александр Васильевич Суворов
Мировая реет над ним слава!
Даже средь врагов в словах суровых,
Слышим мы ему оценку — браво!
На его безгрешность не молюсь,
Он пред Богом сам склонял колени,
Всё же его жизнью поделюсь,
Ведь Суворов полководец — гений!
О его победах мир весь знал,
Смелый, честен, свой народ любил.
Дорог золотник хотя и мал,
Предано Отчизне он служил.
С детства не знавал Суворов лень,
Ей не удалось взять Сашу в плен.
Рабство плена он совсем не знал,
Радостью побед благоухал.
Правило: учись, пока живёшь,
Александр Суворов носил в сердце.
Знаний никогда не обретёшь,
Если в этой пище горечь перца.
Рос в семье богатой не мажором,
Потому не верил в чудеса.
С детства ненавидел наговоров,
Ложь не нёс, как хитрая лиса.
Даже тело поражала боль,
Когда враг откормленный, как боров,
Лишь мешал народу, как мозоль,
Это свинство не терпел Суворов.
Был он русский патриот, герой.
За Россию смело рвался в бой.
Он был некрасив и ростом мал,
Богатырский дух в нём не дремал.
Это враг пред ним стоял как гном,
Гнал его Суворов в зад пинком.
Как отец любил своих солдат,
Тех, кто Родину ценил как мать.
Кто себе приказывал: не трусь,
Не забудет жертвы твоей Русь.
Если и не вспомнит твоё имя,
Твоим подвигом жива Россия.
От врага не знал он большей лжи
Как от неких тех, кто с ним служил.
Должности немалой офицеры,
Смерти его ждали словно звери
Хоть Суворов нёс России славу,
Зависть не дала им мыслить здраво.
Когда полководца отстраняли,
Без него Русь просто погибала
Славу порождает испытание,
Когда путь ты гибельный познав.
Одержал победу над страданием,
И остался так же величав.
Жаль генералиссимуса славу,
Получив, недолго пожинал,
Он из-за неё попал в опалу,
Даже после смерти пострадал.
Когда мир покинул полководец,
Власти запретили его чтить.
Разве можно наплевать в колодец,
Если приходил воды попить?
Но запрет не действует на славу,
Так же, как и, впрочем, на любовь.
И генералиссимус по праву
Заслужил немало добрых слов!
Новый Оскол
В синеве плывёт облако ватой,
Но не тлеет, хоть солнце и жжёт.
Ожидает Оскол Новый дата,
Город с ней, день рождения ждёт.
Устремлюсь в городской парк культуры,
Горю жаждой упрятаться в тень,
Здесь деревья, фонтаны, скульптуры,
Почему — то всегда, мне мал день.
Только всё — же коснусь я чудес,
Колесом хоть название: «Чёртово».
Посмотрел с поднебесья, и весь
Окунулся в красу распростёртую!
В лучах солнца фонтан воду льёт,
Изумрудною нитью поёт.
Город «Новый Оскол невелик,
Но огромен истории крик.
Коснусь кратко её, чуть слегка,
Оттого, что она велика,
Всё ж негоже додумывать ложь,
И стихом порождать гнева дрожь.
Впрочем, лжи не бывает без правды,
Нужна горечь, чтоб счастье познать,
Если ты славишь запах Лаванды,
Разве станешь полынь воспевать?
Не пройдёт пример этот в истории,
Обо всём расскажу не тая.
Хоть и будет любовь в моём слове,
К тем, кого уважать начал я.
У Оскола — реки было поле,
Руси древность воспело оно,
Хоть была очень сложная доля,
Промолчать о ней будет грешно.
Ушли годы, застыли века,
Вот Оскол, в переводе река —
Так её печенеги назвали.
Им хотелось иметь эти дали!
Была степь, всегда пищей богата,
Ею кормлен был скот и народ.
В диком поле не будешь есть злато.
С ним желудок лишь горько поёт.
Оскол — Батюшка явный свидетель,
Как князь Игорь спасал эту степь.
Здесь живущим он стал Благодетель,
Даровал и свободу и хлеб.
Это поле злодеи терзали,
Взяв людей себе в плен, продавали,
И девчонок молоденьких чести,
Издеваясь, лишали из мести.
Ничего под луною не вечно,
Жизнь уходит — нельзя возвратить.
Зачем к ней относиться беспечно
Не себя, а кого-то винить.
Видел царь Алексей от престола,
Как на юге в семнадцатом веке,
Налетали враги словно пчёлы,
Чтобы страхом сломить человека.
Царь явился, к Осколу — реке,
Не затем, чтоб мириться с врагом.
С булавой царской власти в руке,
Жирный крест, чтоб поставить на нём!
Месяц май здесь давно дышит летом,
Солнца диск золотым льётся светом.
Пчёлы мёд собирают душистый
Из цветов среди трав шелковистых.
Здесь солдаты в прозрачной реке
У «Колодезя Белого» устья,
Искупавшись, могли на песке,
Обрести благодатное чувство.
Чуден сердцу восход и закат,
Рядом с ликом луны блещут звёзды.
Этот край так на краски богат,
Что не смогут их вычеркнуть годы.
Значит нужно народ защитить
От набегов никчемных соседей.
В обстановке такой трудно жить,
Можно мир обрести лишь в победе.
Появлялась без зова, как вор,
Вдруг Казацкая Вольница в ночь.
Посполитая Речь — мародёр,
Натворит дел и прячется прочь.
Не забудет и Крымское Ханство,
Показать мусульманское братство.
Вот так когти свои впивал дьявол,
Зло творил, а Святое бесславил.
Относиться к себе надо строже,
Если нас ожидает суд Божий,
Где придётся за всё отвечать,
На судьбу нам не стоит роптать.
Сатана не творит благодать,
Если он должен всё разрушать?
Защитить от него мог лишь Бог,
И призвавши царя, Он помог.
Был Указ Алексея Романова,
Так же Думы Боярской решение:
У Оскола — реки земли планово
Укрепить пограничным строением.
Если гость появился непрошеный,
Лучше выгнать и в дом не пускать,
Он приходит тогда, когда скошенный
Урожай в поле, чтобы забрать.
Вот так город «Царёв — Алексеев»,
Стал постройкой, как бич от злодеев,
А иначе придут, возьмут в плен,
Уведут от родных сердцу стен.
Была крепость острогом стоялым
В Белгородской черте, где засека.
Не беда, что народ был усталым,
Эта стройка нужна человеку.
Здесь должны почитаться права
И других Государств, и Руси.
Чтоб, когда увядала трава,
Свежий ветер над ней голосил.
Идёт жизнь, словно полосы зебры,
Белый снег утопает в ночи.
Народ русский избавим от зверства,
Как и лето — от жара печи.
Изначально князь Львов — воеводой
Над солдатами был, обучал,
Их особой для боя методой,
Чтобы враг, словно заяц бежал.
А вот стройкой Николь — инженер,
Управлял на французский манер.
В стороне не остался и царь.
Он напомнил, как строили встарь.
Надо строить из дуба надёжнее
И не сыпать с пустого в порожнее.
Христианству — для братьев, сестёр,
Для молитв надо строить Собор.
Криминалу за то, что грешат,
Тюрьму строить похлеще, чем ад.
А служивым казарму, где спать,
И солдатскую жизнь изучать.
Кому хочется здесь послужить,
Выдать форму, дать место, где жить.
Пусть Отчизну свою защищают,
Своей Родины радость познают.
Мал «Царёв Алексеев», как гном,
И не пройдена к росту стезя.
Только всё ж Мусульманам огнём,
Выжечь жителей Веру нельзя.
Здесь Собор возвышался, как перст,
Потому из Москвы царь сюда
С Сыном Божьим серебреный крест
Для спасенья привёз навсегда.
Пел священник молитвы напевы,
Вот под них своё заняли место:
И икона, где лик Параскевы,
Так же Мощи Святых легли вместе.
В позолоте сиять алтарю,
Своё царство любимо царю.
Но небесное царство всех выше
Над земными царями, Бог — Царь.
Лишь тогда в церквах символы дышат,
Когда Святость дана им как дар.
Бог Отец, Божий Сын, Дух Святой
Воздадут через Веру покой.
Город-Крепость Господь не оставит,
Как в Эдемском саду будет жизнь.
Нашей жизнью всегда Вера правит,
За неё лишь с надеждой держись.
Взять, к примеру, серебряный крест
И спасительный с ним Благовест.
Поклоняясь Христу, православные
Укрепляли себя верой в главное.
Божий Сын их спасёт от беды,
От неё, не оставив следы.
Но тогда, когда Богу молились,
Вдруг татары нежданно явились.
Всё огню подвергали, смеялись,
Веря в то, что Аллах только Свят.
Над крестом с серебра надругались,
Словно Он в их грехах виноват.
В Православных была слабость Веры?
Или Бог испытание дал?
Но есть факт в том, что лик Параскевы
Божьей Святостью их охранял.
После смерти царя Алексея
В его детях осталась идея.
Отцом строенный город любить
И Россию тем самым хранить.
Крест в Успенский Собор дарен снова
Да ещё и с мощами Святыми.
Наша вечность дана Божьим Словом,
А слова Его Верой хранимы.
Люди в церковь идут, не гонимы,
Видел в ней, православных и ныне.
И над городом «Новый Оскол»,
Над собором сиял Ореол.
Он как радуга в небе расцвёл
И стал сказкой — «Царёв — Алексеев».
Да вот имя сменилось на «Новый Оскол»,
И была в том царёва идея.
Из Ефремова, Ливен, Ельца
Были люди служивые здесь.
С этих мест гнали прочь подлеца,
Краю жизнь, сохраняя и честь.
Невозможно со скрипки извлечь
Нежный звук на обвисшей струне.
Слишком в ножны не прячь острый меч,
Хочешь мира — готовься к войне.
Только с миром найдёшь под ногами,
Где поспать, и одежду, и хлеб.
Русский край всегда красен делами,
Потому он певцами воспет.
Здесь в реке Вырезуб жил янтарный,
Рыбы герб украшают? Не странно!
Оказалось, что в реках России,
Их не ловят, то рыбы морские.
Герольдмейстеры это царице
Катерине Второй доказали.
Её подпись на новой странице
Этой местности герб подтверждала.
Вверху были три курские птицы,
Под водою — три рыбы сестрицы.
В небесах, на земле, под водой,
Есть всё то, что зовётся страной.
Катерина вторая — царица,
Вырезубом могла насладиться.
Высылал эту вкусность на стол
В благодарность ей «Новый Оскол».
Бедняку не сравниться с царями,
Не добудешь поесть, не дадут.
Коль судьбу выбираем мы сами,
Неужели же выберем кнут?
Когда бьют нас кнутом, мыслим лучше?
Или с пряником, мы бьём баклуши?
Невозможно телегу вдвоём,
Везти трепетной лани с конём.
Нельзя мышь, в храме спящую в злате,
Называть лишь за это богатой.
Она пухнет и сохнет от голода,
Только мудрость награда от Господа.
Не создать производство без денег,
Землю сеять, нужны семена.
Скрылись звёзды, без компаса берег,
Не найти, как виденье без сна.
Оскол Новый имел средь властей,
Тех, кто компасом был для людей.
И средь нищих встречались умы,
Но за бедность не купишь чины.
Крепостной был умён, к труду цепок,
А хозяин твердил, что он дуб.
Не лентяй, а в работу вот слепо,
Он вгрызается, словно беззуб.
Как хозяин мог так усомниться,
Когда в поле зерно колоситься.
Фрукты спелые, красит сады,
Овощами забиты склады.
Средь кудрявых овечек нет стона,
Слышен звон колокольный с загона.
Гнал добротное, так же спиртное,
С ним общение было живое.
Лишь когда перепьёшь, то в огне,
Адской жизнью душа будет бита.
Трудно истину встретить в вине,
Если мера в момент тот забыта.
Крепостной не искал прошлый день,
Он от жизни лишь ждал перемен.
Мастера были в сёлах, что надо
Проживали не только надеждой.
Как в осенние дни листопадом,
Шли заказы на обувь с одеждой.
Нельзя жаль, назвать жизнь беззаботной,
Хоть она и казалась добротной.
Александр второй видел, как слаб
Тот народ, что в России был раб!
Видел царь, как на Русь смотрит мир,
Вот и стал крепостным поводырь,
А вернее сказать, как слуга,
Ради них взял быка за рога.
Чтоб исправить в Законе изъян,
Объявив о реформе крестьян,
Он по сути своей дал свободу,
Нигилизм был во имя народа.
Для держащих рабов всё померкло,
Теперь райская жизнь стала пеклом,
Нос решили царю утереть,
Пусть не видит Указ его свет.
Царь Указом им руки связал,
У детей их отнял капитал
Как же им после этого жить?
Надо молча Указ заклеймить!
Поразмыслим, давайте — ка здраво,
Кто в тот миг мог сказать царю: браво!
Где реформа? Одни разговоры,
Окунулась жизнь в ящик Пандоры,
Хоть пришлось Александру Второму
Крепостным дать свободы корону.
Они держат язык за зубами,
Ждут хозяйского супа с грибами.
Жаль крестьяне в свободу не верили,
Теперь жизнь уж не та как бывало.
Батогом их помещики мерили.
Хоть своих собак нежно ласкали.
А вот станешь за то возмущаться,
Можешь вмиг без работы остаться.
Хоть свободен, но будешь гоним,
Ты не нужен теперь, не ценим.
Когда раньше и били за дело,
То не так, чтоб болело всё тело.
Не впивался хозяин, как клещ,
Как ни как, он ценил свою вещь.
Но всё ж царь крепостным дал свободу,
Росло семя её как зерно.
Хоть созреет она через годы,
Кое — что было в ней учтено.
Чем ещё девятнадцатый век
Оскол Новый оставил в веках.
На Донбасс и Москву без помех
Бегал здесь паровоз на парах.
Вот с Донбассом давно нет границы,
Доставляли по-братски пшеницу.
Как уместны святые слова:
«Хлеб хозяин — всему голова».
Только видно не всем петь сонаты,
И такой был примерно Указ.
Тем жильцам под соломой, чьи хаты,
Удалить этот порох из глаз.
Да, солома пожаром опасна,
Так что лихо не надо будить.
Поменяйте закону согласно
Свои крыши и будите жить.
Как же быть? Город тощ был бюджетом,
А солома на хатах лежит,
У того, кто зимою и летом,
Над копейкой своею дрожит.
Поразмыслить, конечно же, можно,
В тот момент была власть осторожной?
Вот и стала народ свой неволить,
Хоть умри, приказ нужно исполнить!
А с другой стороны, все и сразу,
Благодарны, должны быть Указу.
Нам пожар трудно вором назвать,
Он богатых не будет искать.
Видно Юга природа здесь вновь
К беднякам проявила любовь.
Стал заменой соломе — камыш,
И не стало проблем из-за крыш.
Думать плохо о нищих — позор,
В сердце добром не виден изъян.
Перестроен Успенский Собор,
Был на деньги таких прихожан.
Пускай, нищ, но богатый душой,
В Храм, как тать, не придёт в час ночной.
Он копейкой последней поделится,
Безо лжи, в церкви Богу доверится.
Прихожанам Успенский Собор,
Был не опиум, ум не вязал.
Направлял к обучению взор
И без выбора всех обучал.
Что сказать о естественном страхе:
Механизм, как защитный инстинкт,
У животного страха на плахе,
От незнания кто-то дрожит.
Кто-то смотрит на всех виновато,
Кто-то гордо глядит свысока,
А истории лик смотрит свято,
Как ни как с нею живы века.
Помню я, в СССР пятилетки
Маяком в жизни были не раз,
Этим власть зазнавалась, но предки
Жили этой наукой до нас.
Как сквозь тучи желтел солнца лик,
Прикоснувшись садов человека,
Так Указ на построечный цикл,
Был вначале двадцатого века.
Поддержала власть «Новый Оскол»,
На строительство, дав десять лет,
Для гимназии женской и школ,
Как ни как, а учение свет.
Николая Второго дочь Ольга
Прожила хоть не так уж и много,
За собою оставила след
Чудных дел и великих побед.
Словно в зной ветерок в чистом поле
Она в трудное время спасала,
Помогала и в «Новом Осколе»,
На гимназию деньги давала.
Была сказочно Ольга красива,
Плюс к тому же ещё и умна.
Только ей революции диво
Не дало познать счастье сполна.
Но осталась и в «Новом Осколе»
О ней память, её не стереть,
Её имя гимназии-школе
Дал народ, чтобы помнить и впредь.
Вот любовью хранима семья,
Её чувство коснётся сердец,
Без неё и в учёбе нельзя,
Только с ней есть успеха венец!
Век двадцатый в Руси начат плохо,
За войною война — пруд пруди.
Молоко на губах не обсохло,
Надо в бой за Отчизну идти.
Лишь прогнали японцев, тут немцы,
Вновь пытались Россию сломить,
Бьётся горечью матери сердце,
С похоронкой на сына, как жить?
Не от пуль в душе женщин рубцы,
Появились они из-за страха,
Затевают вражду гордецы,
А родным уготована плаха.
Весь Оскол и уезд без прикрас
Ценой жертв, свою родину спас.
Но нельзя концом это назвать,
Знает Бог лишь, когда чего ждать.
Вот мужья не пришли к эволюции,
Изменения с ней долго ждать,
И решили путём революции,
Благодать в Государстве создать.
А у женщин вновь слёзы печали,
Не нужны им Аредовы веки,
Но что делать? Они обещали,
Не бросать своих милых вовеки.
Ахиллесово место царя
Всё же Ленин нашёл и взял власть.
И твердил он с трибуны горя:
Принесла революция сласть.
У нас ныне земля для крестьян,
Для рабочего класса — заводы.
Войн не будет, а к братству всех стран
Приведёт Коммунизм через годы.
С Красной армией белая кость
Разъярённой тигрицей сражалась,
И Антанта пришла ни как гость,
Победить бунтарей попыталась.
Да, сильна, крепка Красная армия,
Ей командовал Ленин со знанием,
Не жалел даже жизни своей,
Ради бедных, забитых людей.
Что есть хуже гражданской войны?
Ждут отцов с кулаками сыны.
Младший брат, брата старшего кровь,
Хочет видеть, забыв про любовь.
Утопила кровь дружбу соседей,
Помешала ей видно беседа,
Считал каждый, что правду нашёл,
В стороне не был «Новый Оскол».
Вот так вождь перекраивал мир,
По богатым не лил он слезу,
Кулаков отправляли в Сибирь,
Они были бельмом на глазу.
Загружали в вагоны, как скот,
Даже тёплой одежды не дав.
Если кто-то в колхоз не идёт,
То он, детям своим, как удав.
Надо снять с глаз людей занавес,
Пусть увидят, как лучше им жить:
Если волка бояться, то в лес,
Никогда не придётся ходить!
Юг есть Юг, не страшны здесь морозы,
Поднимать надо смело колхозы.
И пускай в них добро кулаков,
Будет стартом на зависть врагов.
Почему — же не каждый идёт,
По-хозяйски работать в колхоз?
Не уверен, что ждёт его взлёт,
Или просто замучил навоз?
Не забудь, теперь это твоё,
Порастёт пусть травою быльё!
За хозяйство с тебя сейчас спрос,
Вдыхать будешь потом запах роз.
Председатель собой лишь доволен,
А народ как всегда подневолен,
Не видать, где свободы стезя,
Из колхоза уехать нельзя.
Но, во-первых, уехать нет денег,
Во — вторых, надо паспорт иметь.
Так что ставить к двери надо веник
И бежать на работу чуть свет.
Запрещалось бить Богу поклоны,
Стали церкви, как склад под зерно,
Были жители сёл изумлённые,
Недовольство сквозило давно.
Хоть центральная власть не любила,
Слышать крик разъярённых крестьян,
Всё же местную власть осудила,
Но сочилась Христа кровь из ран.
Может было не умным начальство?
Может быть — от Советов знобило?
Их отчёт о зерне был бахвальством,
Как косой смерть голодных косила.
Заменялись бездумные кадры,
Хоть тупыми нельзя их назвать,
Свои были забиты амбары,
Зерном хлебным, чтоб легче дышать!
Иногда они злостью кипели,
Что совсем, не живут, как хотели.
А могли бы, по — новому жить,
То, что ценно беречь и любить.
Вот и в Новом Осколе детишкам,
Был неведом ни голод, ни кнут,
В день рожденья дарили им книжки,
Пускай к знаниям их, унесут.
Приходили вновь к русским татары,
Не врагами, а дружески шли.
На счёт веры бывали в них свары,
Когда ели они пироги.
Порой спорили с пеной у рта,
Что их, правда, и вера Свята,
Но их дружба мирила всегда,
А мерилом была доброта.
Строй Советский пока что, был млад,
И всё ж наций культуру сплотил:
В Украинской семье — русский зять,
А казах дочку русских любил.
Так что Новый Оскол, как пример,
Как мириться, когда наций много.
Только сеял вражду Люцифер,
И привел, взял фашиста к порогу.
Ранним утром в короткую ночь,
На Союз фашист бросил всю мощь,
И всё то, на что любо смотреть,
Решил он, отобрать и стереть.
Чтобы близких своих защищать,
Надо срочно идти воевать.
На врага, в бой суровый провёл,
До пятнадцати тысяч Оскол.
Впрочем, Новооскольцам и раньше
Бить фашиста пришлось не на марше,
А воюя за финнов в войне,
Не пылало, чтоб море в огне.
Командир Анатолий Коняев
Первым в мире подлодкой под лёд
Опустился, и был уважаем
Как ни как, а команда живёт.
Год войны позади, а фашисты,
Оккупировав Новый Оскол,
Итальянцам и венграм — нацистам
Позволяли творить произвол.
И они горожан, видя слабость,
Избивали дедов и детей,
Показав бедным женщинам храбрость,
Убивали во имя идей.
В январе сорок третьего года,
Из Оскола прогнали уродов,
Хоть они себя выше считали,
Словно гады стремглав уползали.
Были люди в Советском Союзе.
Сильны Духом и телом крепки,
Хоть и помощь искали в Иисусе,
Не подставили немцам щеки.
Не отдали Советскую землю,
Как ни как, она Родина — мать!
Не взойдёт благодатное семя,
Если в землю его, не сажать.
Вновь страна обрела изобилие,
От труда предо мной результат.
Город Новый Оскол стал красивее,
Каким был до войны — во сто крат.
Не скажу, что проблем не, бывало,
Только жизнь не стояла, неслась,
Наше общество их побеждало
Точно так, как фашистскую мразь.
Как философа я понимаю:
Познав мир, убеждаюсь, не знаю,
Я о нём ничего, он огромен.
И пускай был в истории скромен,
Рассказав о создании края,
Повторюсь, что о многом не знаю,
Но уверен я, в Новом Осколе,
Где мой дом, было дикое поле.
Великая степь
Лев Гумилёв историю кочевников
Оставил для знакомства нам.
Я тюрков не увидел средь отшельников,
И труд его меня подвиг к стихам.
Ковром цветастым степь легла под ноги,
Ковыль под ветром, словно моря ширь.
Великих воинов всегда хранили боги,
Ибо они всегда ценили мир.
Считают, что кочевник примитивен:
Культуры нет — условия не те.
Однако всё не так, — он был активен,
Умён, трудолюбив, гостеприимен,
А коль война — с щитом иль на щите.
Не ведал род предателей и трусов,
Хоть страх и жил змеёй в сердцах людей,
Но от её предательских укусов,
Честь сохранили предки гагаузов,
Коль надо, жизнью оплатив своей.
Пусть не всегда в степи царило лето,
Дожди и снег опаснее врагов,
Но славный род им не изжить со света,
Как «истукану» не познать любовь.
Кочевнику не нужен блеск дворцов,
Уютен и удобен его дом.
Горит над ним и солнце, и луна,
Хозяйкой в нём красавица жена:
Глаза темным темны, как тайна ночи,
К чему стремится — в них не рассмотреть.
Красивый стан врагам не опорочить,
Тем, кто любовь взять силою захочет,
Она без колебаний примет смерть,
А коль полюбит — околдует лаской,
И будет видно, как в ней хороши:
Румянец на лице — стыда окраска,
Порывы её пламенной души.
Любимый вмиг познает благость рая,
Да так, что вдруг запляшет твердь земная,
Под пенье, что подарят соловьи:
Захватывая дух какой-то новью,
Сгорая в вечном пламени любви,
Любимый не сгорит, он защищён любовью.
Лицо её закрыто, но свобода
В душе открытой будоражит кровь.
Богиня-мать рождает для народа
Освободителей для будущих веков.
Прошли года, шла жизнь своей стезёй,
Кочевье тюрков лишь в истории осталось,
Они обзавелись своей землёй,
И с мест тех христианство изгонялось.
Отвоевав у Турции Буджак,
Россия тюрками селила снова:
По вере мусульманин был им враг,
У них Христос был принят за основу.
Двадцатый век у гагаузов АТО,
Рождён свой край, к нему любовь народа.
С Россией вместе помогал Христос
Отвоевать и выстоять свободу!
Возвращение блудного сына
Тем, кто жизнь вокруг не ценит,
Благодать — как трын-трава.
Кто характер свой изменит,
Коль греховна голова?
Людям дал Господь Писание,
Чтоб творению помочь,
Но коль нет с ним послушания,
День становится, как ночь.
Вера нам даёт отраду,
Помогает выбрать путь,
Плюс к тому ещё в награду
Открываем жизни суть.
Об одном таком примере,
Я хочу поведать вам:
Почему нельзя без веры?
Дать рождение делам.
Правда, вер бывает много,
Выбор есть, как средь дорог.
Кто-то верит, что нет Бога,
Кто-то в то, что жизнь дал Бог.
Вячеслав, деревни житель,
Верил, жизнь будет иначе,
Если сменит он обитель,
Будет вольным и богаче.
Только бы уехать в город,
Но не ехал, лил за ворот,
Выпьет — и живёт мечтой,
Как покинет дом родной!
Часто вдаль бежим за счастьем,
Хоть оно внутри у нас,
Душу Славы грызли страсти,
Жил, как будто напоказ.
В места лучшие, как правило,
Верим, ждём удачи старт,
Но лишь жизнь нас только славила,
Вспомним Гефсиманский сад:
Разве он Иисусом правил?
Сад для этого был мал,
Сам Иисус его прославил,
И весь мир о нём узнал.
Будь то город иль деревня
— В нём живут и тьма, и свет,
Кто-то ждёт от нас смирения,
Кто-то бунта в тот момент.
Вот бы цену знать мечтам,
Их не ждать, поддавшись лени.
Жизнь нам платит по делам,
Отыщи иголку в сене.
Чудный дом стоял у леса
С райским садом у крыльца.
А вот Славик служил бесу,
И не слушался отца.
Не любил работать в поле,
Часто врал, что он больной,
Хоть любил покушать вволю,
И гульнуть, словно шальной.
Видно, зря когда-то мама
Его Славой нарекла:
Он не в меру был упрямым,
Гордость больно сердце жгла.
Была мама нежной, кроткой,
Для него словно маяк,
Только жизнь была, короткой,
Съел её, беднягу, рак.
Да и Славик, сказать надо,
Мало с ней пред смертью был.
А она была так рада,
Когда сын к ней приходил.
Только он не очень часто
Маме время уделял,
Над собой он был не властен,
Пил с друзьями и гулял.
В общем, был в плену пороков,
Хоть и плену рад он был,
Но пришлось бывать и в шоке,
Когда маму схоронил.
Кроме мамы, что не стало,
Жил ещё отец и брат.
Между ними пробежала
Тень, которой был не рад.
Как-то раз уже под вечер,
Когда ужин шёл к концу,
Пищу он, смакуя с речью,
Начал говорить отцу:
«Надоело мне, отец,
Возле дома грязь месить,
Стал я взрослым, наконец,
И хочу чуть лучше жить!
А для этого, отец,
Несмотря, что я юнец,
Дай мне несколько овец,
Их продав — уеду в город».
С грустью в голосе отец
Отвечал: «Пусть будет так,
Деньги дам вместо овец,
Подсобрал вам кое-как,
Так хотел тебя и брата
Здесь в деревне оженить.
Мечтал в старости когда-то
Видеть вас и с вами жить».
Так покинув отчий дом
И места свои родные,
Славик, мысля о своём,
Уезжал в края другие.
Поезд Славу мчал на Север,
Города сменяли сёла,
В руках карты, словно веер,
Он довольный и весёлый.
И мечтами наслаждаясь,
Показать себя пытаясь,
Развалился, словно барин.
Потихонечку зевая.
Тут и молвил один парень:
«Может, в денежку сыграем?»
Сразу все преобразились
И полезли за деньгами.
Мысли Славика двоились:
«Пусть деньгами сорят сами!
Разве я слепой как крот,
Мои деньги им магнит,
А ведь деньги любят счёт,
И копейка рубль хранит.
Нет, пожалуй, неудобно,
Тут ребята то, что надо,
Если вспомнить всё подробно,
То они мне очень рады.
На кону стоят копейки,
Станут думать, что я скряга».
Сняв ботинки, из-под стельки
Вынул деньги он — бедняга.
Выиграл два раза Слава,
От везения в ударе,
Помутился разум здравый
И решил сыграть на «сваре».
Рассмотрев свои три карты
— Две «десятки» и к ним «покер»
— Обо всём забыл в азарте,
И от счастья чуть не помер.
В нём жила большая вера,
Что все деньги возьмёт он,
Победила жадность меру,
Готов ставить всё на кон.
Будет сам он балом править,
Даже жизнь готов поставить
Веря в то, что победит,
Как вулкан душа кипит.
А когда в игре остался
С парнем, слыша денег звон,
Добродушно улыбался
И поставил всё на кон.
Вот когда хвалиться стали,
Свет померк в его глазах:
Перед ним «три лба» лежали,
Парень кон взял на тузах.
Понял Слава, что попался
Словно рыбка на крючок,
На котором оказался
Ядовитый паучок.
Жизнь казалась чёрной тучей,
Клял судьбу свою до слёз,
Он мечтал о доле лучшей,
Но стал домом лес дремучий,
Позабытый леспромхоз.
Ум явил душе прозрение,
Понял Славик, как был слеп,
Ему стало откровением,
Как бывает, вкусен хлеб.
Стал ценить уют домашний,
Часто вспоминал свой дом.
Он не мыслил так, как раньше,
Мечтал встретиться с отцом.
Мечтал также обнять брата,
Повиниться перед ним,
Впрочем, приближалась дата,
Чтобы ближе быть к родным.
Славу встретила деревня
Своей прежней красотой,
И ласкали взгляд деревья
Золотистою листвой.
Кое-где ещё свисают
Жёлтые плоды айвы,
Трое суток отделяют
Снег искристый от травы.
Он ещё на той неделе
Путь прокладывал в снегу,
А сегодня радо тело
Долгожданному теплу.
Вот пред ним и дом родимый,
Сад багряный у крыльца,
Словно богатырь былинный,
Брат стоит, и нет отца.
Хмурым взглядом брат уткнулся
И с издёвкой вдруг сказал:
«Что, нахлебничек, вернулся?
Видно, деньги прогулял».
Радость Славы отлетела.
Грубость рвётся на язык,
Только с уст его слетело:
«Поругайся, я привык.
Впрочем, я скажу, ты прав,
Деньги в карты проиграл,
И от жизни подустав,
Я потом не раз страдал.
Только мне стало понятно,
Деньги хороши тогда,
Да и жизнь тогда приятна,
Когда нет греха следа.
Ты меня прости, как брата,
Понимаю, мерзким был».
Смотрел Славик виновато,
И Виталик всё простил.
От стыда краснели лица,
Разум всё же победил.
«Наш отец лежит в больнице»,
— Вдруг Виталик проронил.
Брату он назвал палату
И сказал: «Беги, он ждёт».
И вновь Славик виновато
Коридорами идёт.
Тяжкий воздух от лекарства,
Обречённый чей-то вздох,
Отца видя без лукавства,
Слёз своих сдержать не мог.
А отец, схвативши сына,
На кушетку сесть помог,
И сказал: «Тебя я ныне
Видеть очень рад, сынок.
Я бессонницей страдаю,
Воображал не раз о том,
Хлебом как тебя встречаю
И ввожу в наш светлый дом.
Как я рад, что ты вернулся,
По тебе я так скучал,
Наконец-то ты очнулся,
Мыслить по-иному стал.
Ставь на прежней жизни точку,
Брось блудить, к себе стань строг!»
Так отец простил сыночка,
Как прощает грешных — Бог!
Базарные страсти
Рассказать расскажу, в общем слушай,
Про Советский Союз будет сказ,
Когда нам Горбачёв плюнул в душу,
Перестройкой, что бурей неслась.
Словно гром среди ясного неба,
Был Указ трезво жить и не пить,
Не пойму: — чем был плох такой жребий?
Помогающий праведно жить!
Кто сказал, будет жизнь монотонной!
До копейки пропившая голь?
Молоко от коровки взбешённой,
Пить не надо, быть мудрым изволь.
Только вдруг, стали полки пустыми.
С алкоголем и сахар пропал,
Парфюмерию так же скупили,
В деревнях самогон заиграл.
Алкашей неготовых к Указу,
Самогон хоронил без разбора,
Почти весь виноград пропал сразу,
И исчез сок от детского взора.
Алкоголь ты не пей, сторонись,
Давай спрячем подальше от глаз,
Но напрасно, сам Ельцин Борис,
Нашёл водку, и пил не таясь.
Не послушал актёр режиссёра,
Не понятное было кино.
На словах, лишь осталась реформа,
И цена поднялась на вино.
Не скажу, что народ стал богаче,
Было трудно на пенсию жить.
Приходилось кому-то батрачить,
Чтоб от голода смерть не вкусить.
По соседству со мной жила бабка,
Брала книги и шла на базар,
Чтоб продать, и попить чаёк сладкий,
Победить пенсионный кошмар.
Первый блин и второй были комом,
Её книги совсем не берут,
Хоть она их подносит с поклоном,
На неё лишь рукою махнут.
Она как -то в журнале заметила,
Горбачёва чудесный портрет.
Им обложку на книге заклеила,
И её вдруг купили в момент.
На второй день такая же драма,
Покупатели мимо идут,
Горбачёва Раиса, та дама,
Книгу с ней, в одночасье возьмут.
В третий день поумнела соседка,
Партбюро СССР смотрит с книг.
Как больные скупают таблетки,
Так и книги ушли в один миг.
Собираться домой только стала,
Как за ней КЭГЕБИСТЫ пришли.
За что взяли? Она вопрошала,
А её лишь молчанием жгли.
На вопрос, ей вопросом ответили,
В КГБ состоялся допрос!
Достоевского книгой приветили,
«Идиот» сунув прямо под нос.
«Вы зачем Горбачёва наклеили,
На всемирно — известный роман?
За границей живут благодетели?»
Вдруг сурово спросил капитан.
И жены президента портрет,
На Некрасова труд загружён,
Она словно даёт нам ответ,
Кому жить на Руси хорошо.
По тебе плачет клетка тюрьмы,
Коль не думаешь, ты, объективно:
На романе Замятина «Мы»
Фотография власти партийной.
Рассказал вам истории малость,
Про Советский Союз, где рождён,
Хоть порой приходила усталость,
Я в него и поныне влюблён.
Сожалею, не ведаю я.
Дальше жизнь, как прошла у старушки.
Может басней, кормлю соловья,
Той, что слышал на знатной пирушке!
Стихоплётство сына Кири (КИРИОГЛО)
В лицее, Пушкин пишет и посвящает Пущину такое стихотворение:
Дай бог, чтоб я, с друзьями
Встречая сотый май,
Сказал тебе стихами:
Вот кубок; наливай!
Прочитав эти строки, у меня появилось желание, написать также о своём дне рождения.
За сотый Високосный год
Как Пушкин, в мае и июне,
Я не рождён, а в феврале.
А перед этим, накануне,
Глумился ветер на земле.
И белый лебедь величаво,
Средь волн в потоке дня, меня,
Не встретил ласково вначале,
Так, как мороз дышал звеня.
Мой день рожденья отличался,
Являлся раз в четыре года,
Вот потому я наслаждался,
Когда являлся он свободой.
За сотый Високосный год,
Мне кубок полный не налить,
За то, я, знаю наперёд,
Что ценно надо сохранить!
«Ленин и печник»
…Но печник — душа живая, —
Знай меня, не лыком шит! —
Припугнуть еще желая:
— Как фамилия? — кричит.
Тот вздохнул, пожал плечами,
Лысый, ростом невелик.
— Ленин, — просто отвечает.
— Ленин? — Тут и сел старик…
Александр Твардовский
Этот стих учил я в школе.
Да видать был лыком шит,
Не давали его вволю,
Перед классом обсудить.
Когда я спросил на сколько,
Был посажен тот старик?
Посмотрел учитель горько
И поставил два, в дневник!
Валерий Кириогло
* * *
Обход больных, проверка, врач доволен —
Болезнь ушла, и пациент не болен.
Здоровьем пышет, и вопрос задал с улыбкой:
— скажите доктор, я смогу играть на скрипке?
— Конечно, сможешь дорогой — врач отвечал —
Таких больных как ты, я не встречал!
— спасибо доктор: излечил меня, помог,
Ведь я на скрипке никогда играть не мог.
* * *
Вот какое объявление,
В поликлинике висело,
Заплатите за лечение,
Мы излечим вас всецело.
И последнее вам слово,
Денег нет — будьте здоровы!
* * *
— Какое состояние у Педро?
Спросил хирурга её главный врач.
— Примерно десять миллионов Евро.
— Тогда прооперируй и не плач.
Не бойся, режь, зашей и Бог с тобой.
Лечить не надо, так как не больной!
Свобода
За тобой в огонь и вводу
Побегу и прокричу:
— Не бросай меня свобода,
Жить с тобой всегда хочу!
Все мужчины полигамны,
Утверждает женский род.
Как вот в девушках есть тайны,
Так в свободе тайна ждёт.
Чувствовал себя свободным,
Но тупик остановил.
Быть хотелось благородным,
Правду — матку говорил.
Оказалось, что свободе,
Правда — матка не нужна.
Слышу я — свобода слова,
Но не вижу, где она?
Захотела счастья Ева,
И свобода ей дала:
Плод вкусить запретный с древа,
Да вот к смерти погнала.
Видимо познав свободу,
Можешь с ней познать и гнёт,
Такова её природа,
Жди, и гнёт её вернёт!
Ещё раз о свободе
Какого племени и роду,
Был тот, кто действию души
Дал имя гордое свобода,
И нет ли, в этом слове лжи?
Вот я прошёл огонь и воду,
Свободу грудью защищал,
Внушал себе, что я свободен,
А вот свободы не видал.
* * *
Мимо электриков как-то я шёл,
Но не сдержался, спросил: — подошёл:
— Вот вы зачем столб выкапывать стали?
Слышу в ответ: — нам задание дали,
Мы должны, знать в нём какая, длина,
А высота нам столба не нужна.
* * *
Звезда небес, во тьме сияет,
Украсив лужу, как «Агат».
Мечта до звёзд меня бросает,
В ней знаменит я и богат.
Жаль, утром снова на работу,
Где никогда не знал почёта.
Вот так лежать бы и мечтать,
Как знаменит я и богат.
* * *
Поздней ночью бабка встала,
Песню громко напевала,
Внуку радостно сказала,
Что она во сне летала.
Внук, услышав, что летала
Зашипел, словно змея:
— я скажу тебе, чтоб знала,
Ты мои таблетки брала
Теперь ломка у меня.
* * *
Утром рано, когда встану,
На работу свою гляну.
Помолюсь как на икону,
И скажу: — тебя не трону.
* * *
Здравствуй, солнце, радость, свет!
Ты прекрасна, всех дороже!
Кстати, сколько тебе лет?
Знать не знаешь? Ты моложе!
* * *
Знаю не красиво, женщину спросить,
Ты скажи любимая, сколько тебе лет?
Можно и без этого, если любишь жить,
Также в её паспорте ты найдёшь ответ!
Но порой сомнение душу в плен возьмёт,
Может быть, неправильный там рожденья год?
Вот жена, к примеру, лучший жизни друг,
Встретившись с подругой, прокричит ей вдруг:
Сотню лет не видела, я тебя мой свет,
Кто мне скажет правду, сколько же им лет?
* * *
Хрен с огорода ставь на стол,
Когда враг в гости к вам пришёл.
Да, впрочем, и друзьям к здоровью,
Хрен разных видов ставь к застолью.
Кто загрустит, скажи радушно,
Какого хрена ещё нужно?
* * *
Гляну в зеркало я, и собой недоволен,
Выпирает живот, словно буду рожать.
Иногда за обедом, кричать себе волен:
— Слушай Стёпка паршивец, кончай уже жрать!
Только есть начинаю ещё хуже зверя,
Как — никак я не Стёпа — зовут все Валера.
* * *
Поехал отдохнуть в Германию
А утром встал и был взбешён,
Стучало сердце с замиранием:
Я немцами был окружён.
* * *
Благодаря Священному писанию,
Я прочитал, кто съел запретный плод:
Как видно змей имел в раю влияние,
И через Еву ввёл в грехи наш род.
Но почему попал в рай искуситель?
Ведь по идее, он лишь ада житель…
* * *
Кто желает всем на удивление
Без хирурга увеличить грудь
Пчеловод вас примет без стеснения,
Оставляя позади сомнения,
Она станет пышной в пять секунд.
* * *
Вот учёные, к примеру,
Говорят, что в сказках, правда.
Отношусь к словам их с верой,
От беды они ограда.
Вот Иванушку, Алёнка,
Наставляла, чтоб не пил,
А он взял глаза залил,
И похож, стал на козлёнка.
* * *
Говорят, что деньги зло,
Слышать это странно.
Мне со злом таким везло,
Было с ним забавно.
Эх, такого бы мне зла,
Больше, чтоб хватало.
Чтобы гладко жизнь прошла,
Зло не волновало.
* * *
Сергей ложиться рано спать.
К нему спешит с вопросом мать:
— Не заболел ли ты Сынок?
На завтра выучил урок?
— О чём ты мама говоришь?
Чем меньше знаешь — лучше спишь!
Проза
Две Марии
Мария проснулась, сладко потянулась и улыбнулась солнцу, которое зо-лотыми лучами ворвалось в комнату и заполнило её сказочными фигурка-ми на полу и на стенах. Несколько фигурок маленькими дольками спелого апельсина рассыпались по её телу. Она нежно, прижала их ладошками к животу и почувствовала биение новой жизни, связанной с таинством рож-дения. Мария засмеялась и подумала о том, что может быть ее малыш, так же как и она слышит громкое чириканье воробьёв, доносившееся с улицы. Видимо, они радостным пением провожали суровую и голодную для
них зиму. Несмотря на то, что на календаре ещё красовалось сочное «фев-раль», во всём уже угадывалось присутствие весны. Её дыхание, словно врачующий душу бальзам, воскрешало в ней красоту, осознание которой, в конце концов, спасёт мир. И тогда в апреле, когда зацветут сады и воз-дух наполнится сладостным ароматом, они втроём — она и Гриша с розо-вощёким малышом на руках — пройдут по той улице, в пыли которой бе-гали босиком ещё её прадеды. Она представила себе широко распахнутые глаза малыша, удивленно смотрящие на этот чудный, наполненный всеми крас-ками радуги мир. Она боялась называть малыша каким-либо именем, так как приметам доверяла более чем своему разуму. Однако в то, что это будет обязательно мальчик, она верила без колебаний. Да и её мать гово-рила, сначала принесёшь в дом мужика, так как мужиков после войны со-всем мало. Несмотря на то, что после войны прошло пятнадцать лет, му-жиков действительно не хватало. Женщины выполняли даже те работы, которые ранее считались чисто мужскими. Только недавно женщин вывели из шахты, а до этого многие из них, в том числе и Мария, испытали на себе всю пагубность подземного труда.
В печи мирно сладостной песней потрескивал уголь, превращаясь
из камня в ласковую, дышащую теплом тишину. В эту минуту Мария с благодарностью подумала о муже. Он, уходя на работу, растопил печь, чтобы ей не было холодно. Всё-таки какой он у неё внимательный и ласко-вый. Мария познакомилась с Гришей на шахте. Он работал в проходке, отличался вспыльчивым характером, но Мария его очень любила. Снова сладко потягиваясь, поднялась и опустила ноги в тёплые домашние тапоч-ки, связанные ею из распущенного старого коврика. С иконы в противо-положном углу на неё глядела счастливая Дева Мария с младенцем Иису-сом, который, в отличие от неё, глядел задумчиво и печально. Широко от-крытые глаза, отражая Его душу, как бы говорили о том, что Он
знает конец своего пришествия в этот мир. Склонив колени перед ними прочитав молитву «Отче наш», Мария начала собираться в магазин. Уже выходя из дому, она ещё раз встретилась взглядом с глазами Богородицы. Марии показалось, что взгляд её вдруг погрустнел. Поставив вместо замка веник со стороны двора на двери, что говорило о том, что дома никого нет, она направилась по улице в сторону магазина, который находился до-вольно далеко от хаты.
Последнее время снег днём таял, а вечером начинал подмерзать. Как будто календарная зима понимала, что ей ещё не время
уходить. Дорожки были покрыты редкими ледяными островками, и опас-ность как раз в том и заключалась, что их было немного, и на них мало кто обращал внимание. По дороге в магазин мысли Марии снова возвра-тились к образу девы Марии. Её красивое лицо — это истинный Божий шедевр. Женщине вдруг стало жаль Матерь Божью, и какая-то неприятная тяжесть легла на её душу. Она то и дело задавала сама себе вопрос: инте-ресно, знала ли Мария, радуясь рождению сына, какие страдания её ожи-дают? Она вдруг отчётливо представила себе, как тяжело было Марии стоять у креста,
на котором был распят Иисус, её любимый сын. Видеть Его мучения, знать, что Он скоро умрёт, и в то же время чувствовать и смириться с тем, что ты ничем не можешь помочь тому, кто тебе дорог больше жизни. Именно сейчас Марии казалось, что она как никогда ранее понимает свою заступницу. Неужели Всесильный и Всемогущий Бог не мог избавить бед-ную женщину от таких мучений? Почему именно в тот момент, она должна была оказаться рядом с сыном и испытать невыносимое горе от страданий своего люби-
мого дитяти?
Ласковый, залетевший из наступающей весны ветерок приятно касался её лица. Ничего не предвещало беды. И вдруг… Едва Мария почувствова-ла ледяной островок под ногой, как земля покачнулась, как-то по-особому блеснуло солнце, а за ним — кромешная тьма и бездонная черная яма, в которую Мария падала, падала, падала…
Мария открыла глаза и пыталась понять, где она находится. Молодень-кая медсестра с кудряшками на висках радостно улыбнулась ей и закрича-ла на удивление сильным голосом:
— Пётр Иванович! Пётр Иванович! Она пришла в себя!
Пётр Иванович, чем-то неуловимо напоминающий доктора Айболита, ви-димо, ждавший этого зова, быстрым шагом направился к ней. Присел на краешек кушетки:
— Ну-с, голубушка, прежде всего, давайте знакомиться. Потому что мы не знаем, как вас зовут. Мужчина, который вас подобрал на дороге, также ничего о вас не знает. Мы даже не смогли сообщить о вас близким род-ственникам. У вас муж есть? Как его зовут? — Он по-отечески взял её за руку.
А она совершенно не чувствовала своего тела. И вдруг, как проблеск мол-нии — «Я потеряла ребёнка!» Ребёнка нет! Её сознание снова поглотила белая пелена, из которой с грустью на Марию смотрели пронзительно-сочувствующие, полные слёз глаза Девы Марии…
— Голубушка, не уходите, — словно из космоса слышала Мария голос доктора, который пытался удержать ее сознание, хлопая ладонью по ще-кам. Она ухватилась за этот голос, как за спасительную соломинку… Пе-лена стала рассеиваться, и из нее вырисовалось лицо доктора с глазами Девы Марии.
— Я потеряла ребёнка? — первое, что спросила Мария у доктора.
— Крепитесь, милочка! Как вас зовут?
— Мария.
— Вот и славненько. Вы находитесь в Донецкой областной больнице. Ва-шим родным и в голову не придёт искать вас здесь. У вас дома есть теле-фон?
— Нет, — встрепенулась Мария. — Надо позвонить на почту. Там переда-дут. Но, доктор, не говорите мужу о том, что наш малыш погиб. Я сама ему скажу… — захлебнулась слезами Мария.
— Попытайтесь успокоиться и отдыхайте, а потом мы с Вами ещё погово-рим. Желательно до приезда Вашего мужа.
Когда врач ушёл, Мария дала волю слезам: почему именно её долгождан-ного ребёнка, которого она успела полюбить всей душой, Бог призвал к себе? Она не могла понять, почему её Бог так наказывает? После того, как кончилась война, отцы её подруг все возвратились домой живыми, и толь-ко её отец так и не вернулся с фронта. Этим подругам, несмотря на то что они не хотели учиться, Бог дал возможность учиться. А она, имея влечение к наукам, не смогла полноценно заниматься в школе. У неё даже не было
возможности зимой ходить в школу. Их семье из семи человек было труд-но жить на скудные трудодни матери, которые она получала из колхоза. За отца, пропавшего без вести, пенсию долгое время не давали. У них бы-ло одно пальто на трех сестёр, и носила его чаще старшая сестра, а ей, как младшей, обычно доставалось сидеть дома и нянчиться с младшим бра-том. Чтобы хоть как-то выбраться из нищеты, она ещё девочкой пошла ра-ботать на шахту. Так почему же Господь всегда был так несправедлив к ней?
К вечеру снова пришёл Пётр Иванович и сказал, что её мужу передали, где она находится. Расспросил её, как она живёт с мужем, и, в конце кон-цов, коснулся самого главного:
— Машенька, крепитесь. То, что вы потеряли ребёнка, это ещё не самое страшное. Страшно то, что вы уже никогда не сможете иметь детей. Но я хочу Вам кое-что предложить. У нас в настоящее время молодая девочка родила семимесячного ребёнка и сбежала, оставив его в больнице. Она от-казалась от малыша. Подумайте, вам судьба даёт шанс. Никто никогда не сможет сказать, что это не ваш ребёнок. Всё зависит от вас…
Через месяц Марию выписали. Она со страхом ждала встречи со своей матерью. Как родные встретят её с малышом? Не поймут ли они, что это не её родной сын? Она уже успела его полюбить, для неё ребёнок был как родной. А из-за того, что его такого маленького бросили, он стал ей ещё ближе и дороже. Тем более что он был одного возраста с её сыном — се-мимесячным.
В роддом приехали Гриша с мамой. Та же молодая сестричка, Валя, в чистеньком белом халате, как всегда с обаятельной улыбкой, вынесла ма-лыша и передала Грише. Мать Марии внимательно всматривается в лицо младенца и радостно восклицает:
— Ну, вылитый Гришка!
— Наша кровь! — гордо отвечает муж.
Страх отхлынул от сердца Марии, и она загадочно улыбнулась:
— А как же по-другому: на всё воля Божья.
Уже дома, глядя на образ Богородицы с младенцем Иисусом на руках, Мария подумала:
— Я пережила, то, что пережила ты. — А потом, спохватившись, упала на колени и в молитве прошептала: — Нет! Нет! Прости! Я потеряла ребёнка, не вырастив его. Я не сидела у его постели ночами, когда он был сильно болен. Я не слышала его первого слова — «мама», не видела первых ша-гов, и после всех этих материнских радостей — не лишилась его. Поэтому прошу тебя, заступница: спаси и сохрани моего сына. Не дай мне еще раз пережить его смерть.
Шёл апрель 1960 года. Розовощёкий малыш удивлённо смотрел на этот прекрасный, цветущий мир. Ему только предстояло познать прелесть розы и боль от укола её шипов, как, впрочем, первую любовь, разлуку и войну в Афганистане…-
Пути Господни неисповедимы
Павел с бригадой сидел, в предбаннике. Шахтеры, по традиции, прежде
чем идти под душ, садились на длинную, пропитанную углём лавку и ку-ри-
ли. После шестичасового воздержания от сигарет в шахте, их яд казался
для них блаженством. Табачный дым всё больше и больше туманил свет
висевшей под потолком единственно целой Ленинской лампочки. Сегодня
анекдоты уступили место обсуждению предстоящего собрания с повесткой
дня: «Досрочное выполнение годового плана». Однако Павел не стал слу-
шать речи Сиротина и Примакова и ушёл мыться. Он их относил к катего-
рии людей, умеющих высказать правду: на кухне, под забором или в бане.
Далее этого их ораторское красноречие превращалось в положительное
подмахивание головой в такт сказанного вышестоящим начальством.
Когда он вышел на улицу, то снова закурил сигарету и стал ждать брига-
ду. Ласковое сентябрьское солнышко после мрачного плена шахты, глуби-
ною в тысячу метров, казалось неким целебным бальзамом для души,
и шахтный двор радовал сердце. Бронзовая статуя молодого статного шах-
тёра была дополнением этой сентябрьской сказки. Только скоро сказка
сказывается, да не скоро дело делается, и он вместе с шахтёрами пошёл
в «Красный уголок» на собрание.
Начальник участка, Ребров Иван Иванович, мужчина лет пятидесяти
по прозвищу Колобок, так как живот округлял его, до прообраза этого ска-
зочного героя, радостно встретил их. Когда он вышел к трибуне, все при-
тихли, ожидая его предложений. И он не заставил своих подчинённых дол-
го ждать:
— Товарищи, в этом году, юбилей нашей великой октябрьской револю-
ции. 50 лет Советской власти. Мы должны достойным трудом отметить
этот великий праздник, и мы с вами при желании имеем такую возмож-
ность. Давайте здесь и сейчас возьмём на себя обязательство выполнить
досрочно годовой план по добыче чёрного золота. Встретить Новый год,
в октябрьские праздники! Так как ваша бригада на сегодняшний день яв-
ляется самой передовой на шахте, мы решили дать вам новый участок!
В бригаде работали проходчики, имеющие огромный опыт работы
в шахте. Бригадир Василий Куценко был Героем Социалистического тру-да.
Остальные члены бригады были также отмечены орденами и медалями.
Бригаде всегда выделяли самые лучшие участки. Новичков в эту бригаду
брали только по блату. Но как говорится, за всё надо платить. Получая
в месяц около семисот рублей, они отдавали через бригадира Куценко
своему начальнику участка по 100 рублей. В то время многие работники
других отраслей получали примерно такую же зарплату. Теперь же, после
сказанных слов Ребровым, имеющие опыт шахтёры понимали, что стали
заложниками хороших отношений с начальством. Ситуация была как
у той мыши: лакомый кусочек мог стоить жизни. Тягучая мёртвая тишина
некоторое время ещё продолжала висеть в воздухе зала, словно дамо-
клов меч.
Павлу сразу вспомнился постоянный посетитель пивного бара, по клич-
ке Чахлый, у которого кличка не соответствовала телосложению. Это был
мужчина атлетического сложения, которому не стыдно было пить пиво без
рубашки. На его груди был наколот Ленин, а над ним криминальное слово
«ВОР». У незнающих людей возникал вопрос, как может быть такое, что
его, за такую выставку никто не наказывает. Оказывается, этому произве-
дению, было такое объяснение, к которому нельзя была придраться: ВОР —
Вождь Октябрьской Революции. И вот теперь благодаря ей мы обязаны вы-
полнить досрочно годовой план. А ведь ещё каких-то сто лет назад сюда,
на угольные рудники, высылали дерзких, непокорных властям убийц.
В тридцатые годы, сюда изгоняли «врагов народа», которые, в сущности,
были трудолюбивые зажиточные хозяева, не желающие работать в колхо-зе
на дядю. Теперь же, по сути, здесь, в основном, сидели их потомки. Куда
девался дух свободы, дух непокорности к несправедливости? Видимо, мы
измельчали. Нас так запугали, что мы боимся высказать своё мнение. Да
и что можно сказать в оправдание; многие те, кто говорил правду в лицо
руководителям, в сущности, ничего не добились кроме тюремных нар да
неизвестных холмов над своими могилами».
Сам Иосиф Виссарионович, окончивший Духовную семинарию,
но не закрепивший итог обучения экзаменом, изучал не плохо Священное
Писание. Он знал, как Моисей вывел народ израильский из Египта и сорок
лет водил по пустыне, пытаясь избавить его от рабского духа. Однако на-
род, которым управлял сам 31 год, от раболепия не только не избавил,
но и умножил. И всё — таки понимая, как народу важна вера, заменил Свя-
тую троицу — Отца, Сына и Святого духа, которая, призывала, не созда-вать
себе кумира — на революционную троицу: Маркса, Энгельса и Ленина, ко-
торые стали кумирами Коммунистической эпохи.
Сталина давно не было, о нём противозаконно было вспоминать
в прославляющей форме, но его идеи оставались жить. В народе ходила
такая шутка: половина населения сидит, а другая половина их охраняет.
Среди коммунистов было немало хороших людей, к сожалению, бездумно
выполняющих директивы партии, веря их правильности. Ради этого они
могли принести в жертву множество людей и пример тому — голодовка.
О ней Павел знал не понаслышке. Его отец во время войны был застрелен
румынским солдатом возле дома. За то, что не хотел отдавать ему свою
собственную корову. После гибели отца, во время голодовки умерли: сест-
ра, мать и младший брат. Старшего брата за несколько колосков пшени-
цы, сорванные с колхозного поля для спасения семьи, посадили. Отбывал
наказание он недолго, так как после смерти Сталина попал под амнистию
и вернулся домой. И всё же Павел с ним не увиделся, так как был отправ-
лен служить на шахты Донбасса, Одесским военкоматом. Его, как сироту,
государство направило с Молдавии в Одессу учиться на строителя. В сущ-
ности, для Павла, это было спасительным решением, и он, впоследствии
женившись, так и остался жить и работать в городе Сталино, впослед-
ствии переименованный в Донецк. Размышляя над этим, Павел медленно
встал и сказал:
— Иван Иванович! Вы же знаете, что этот участок опасен. Неужели мы
опять ради каких-то показателей должны рисковать своими жизнями, бла-
гополучием своих семей и покоем своих близких? Вы считаете, что предки
присутствующих здесь шахтёров, погибших за их счастье, одобрили бы Ва-
ше предложение?
Лицо Реброва вдруг стало красным. Он взглянул на Павла таким нена-
вистно-горящим взглядом, словно хотел испепелить его. В следующее
мгновение, словно боясь лопнуть от злости, он стал с силой выталкивать
слова вместе со слюной. В его речи было столько недовольства, что каза-
лось, если слюна попадёт кому-то на тело, с тем произойдёт летальный ис-
ход. И всё же концовка его пламенной речи была иронична:
— Знаешь, Павел Константинович, если ты боишься, то можешь сидеть
со своей женой на печи. И если вы, — он обратился к бригаде, — думаете
так же, я уговаривать не буду и отдам участок другим. Только вы впослед-
ствии не обижайтесь и не подходите ко мне с вопросом: почему у нас ма-
ленькая зарплата?
Все сразу зашумели, словно рой пчёл, вырвавшийся на свободу после
холодной зимы. Павел был удивлён тем, что никто его не поддержал, а на-
оборот он услышал в свой адрес укор, что не посоветовавшись с брига-дой,
берёт на себя смелость решать за всех. У Павла всё внутри закипело
и в то же время похолодело, и он, не удостоив никого из сидящих шахтё-ров
взглядом, вышел из зала. Как же так! Почему бригада не поддержала его?
Видимо, дружба давно не в цене, если её готовы люди предать ради денег.
Они, что, бояться потерять лопаты? Или боятся за участок, который даже
крысы, попавшие с лесом в шахту, спешно покидают, чувствуя опасность.
Вот с такими мыслями он, сам не замечая, вошёл в пивной бар «Ветерок».
За столиками стояли, в основном, знакомые шахтёры, ребята из других
бригад. Все о чём-то говорили, спорили. И удивительно, что это никому
не мешало говорить. Из-за заднего столика его окликнули, и он увидел
Витьку, родного брата своей жены, который жил по соседству. Павел по-до-
шёл к нему, и вместе с его друзьями начал распивать «ёршик». Существен-
ная опасность, которая подстерегала их здесь. Это милицейский воронок,
который, шахтёры окрестили луноходом. И в этот день, как назло, он здесь
появился. Павел, усталый после ночной смены, смешав пиво с водкой,
быстро окосел. Увидев это, милиционеры подошли к нему. За их напуще-
но-грозным ликом морали скрывалась радость за возможность выполнить
план по задержанию пьяниц и получить к зарплате премиальные. Несмот-
ря на уговоры со стороны шахтёров простить Павла, милиция его забрала
в вытрезвитель.
К сожалению, бригада в ту ночь погибла, а Павел, благодаря своему
неуемному характеру, остался жив. Вот уж действительно: пути Господни
неисповедимы. Напился и живи.
Валерий Кириогло
Возвратит история время прежних лет
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero