Предыдущая публикация
ЛЕНА КОСТЮЧЕНКО.
"Моя любимая страна":
"Мне пять, я в детсаду. Зима. Играем в войну. Большая снежная гора — это крепость, в ней фашисты. Мы ее штурмуем. Фашистов мало — ими никто не хочет быть, но у них преимущество — оборонять крепость удобнее. Снежки летят во все стороны. Все мальчишки — бойцы. Я тоже хочу быть бойцом, но мне разрешают только медсестрой. Потому что я девочка. Я выволакиваю с поля боя раненых. Раненые в снегу и смеются.
Мне десять, я смотрю кино. Оно называется: В бой идут одни «старики». В фильме храбрые летчики, очень красивые, бьются в небе с фашистами. Фильм черно-белый, и каждое лицо будто вылеплено светом. В эскадрилью присылают молодых ребят, но «старики» не пускают их в бой, чтобы сберечь. А ребята тоже хотят защищать родину. После боевых вылетов летчики собираются в оркестр и замечательно поют. Гибнут — но героически, красиво, в черном дыму, один, умирая, кричит: Будем жить! Есть и любовь, с красивыми летчицами. Когда летчицы гибнут, летчики идут к ним на могилу и обещают вернуться после войны, чтобы снова вместе спеть любимую песню. Я даже не думаю, я чувствую: как же здорово, вот это жизнь.
Мне 11, и я спрашиваю маму: что дед рассказывал про войну? И она говорит: ничего. Совсем ничего? Совсем ничего. Однажды сказал, что они ели мертвых лошадей. Нет, он сказал — павших лошадей. Была зима, и от коней отпиливали куски. И все? И все. А у него были награды? Были. Но он их не носил. Он их отдал мне, я была маленькая, играла с ними, закапывала в песок. Все потеряла. Жалко. Жалко. А как он умер? У него остановилось сердце. Бабушка позвала его ужинать, а он не идет. Он мертвый вот здесь сидел.
Мне 12, и я иду к тете Тоне. Она мне рада. Я говорю: тетя Тоня, расскажите про войну. Она говорит: я тебя не слышу. Тетя Тоня, расскажите про войну! Ничего не слышу, Леночка, совсем оглохла. Про войну! Про страну? Страна хорошая была, СССР. ПРО ВОЙНУ! Я совсем не слышу тебя, аппарат, наверное, сломался. Тетя Тоня снимает слуховой аппарат и говорит: я устала, пойду прилягу, до свидания, Лена.
Мне 12, и я думаю: вот если будет опять война? Нападут на нашу страну, и что тогда? Конечно, буду ее защищать. Стану, например, снайпером. Успеть бы вырасти. Буду убивать фашистов. Почему фашистов? Не знаю, в голове как-то только фашисты возникали. Возможно, погибну. Совсем молодой погибну. И мама будет плакать, но очень мной гордиться. Такой тихой, темной, сдержанной гордостью. Со мной никто не дружил, кроме двух девочек, и я думала, глядя на одноклассников: потом будете рассказывать, что учились со мной в одном классе, вспоминать, какая я была. Смущало только, что я самая маленькая в классе, задохлик, совсем не выносливая. Ничего, снайперская винтовка не тяжелая.
Мне 13, на нашей улице похороны. Убили молодого парня, вчерашнего школьника, призвали в армию, отправили в Чечню и убили. Спрашиваю у Лени-соседа: кто убил? Чеченцы. Почему? В Чечне война. С кем? С террористами. Ого, думаю. Террористов убивать круче, чем фашистов. Хотя нет, фашистов все–таки круче. Или террористов? Бедный парень, конечно. Он, конечно, герой. Но про войну Леня преувеличивает. По телевизору говорят: контртеррористическая операция. Была бы война, мы бы знали.
Мне 17, я учусь на журфаке и сижу на игре по международному праву. На игру приехали команды с разных журфаков. Команда из Чечни — две девушки, Ася и Малика, серьезные, красивые. Я подхожу к ним после игры, приглашаю в гости. Мы идем в общежитие, я завариваю чай. Я очень хочу им понравиться. Говорю: давайте я вам покажу Москву? И тут за окном, как по заказу, вспыхивает салют! Салют! Смотрите! Я смотрю на салют и говорю: а у нас в Москве часто салюты. Девочки молчат. Я оборачиваюсь — их нет. Где они? А они под столом.
Мне 20, Россия нападает на Грузию. Президент говорит, что это миротворческая акция, потому что Грузия сама напала на Южную Осетию и Абхазию. От Новой едут три корреспондента — Ольга Боброва, Аркадий Бабченко и Роман Анин. Особенно обидно про Анина — он всего на год старше меня. Я бы тоже справилась.
Возвращается Бабченко. Он кричит на бухгалтера — она просит у него чеки и билеты для отчета. Он говорит: иди-ка ты наxуй. Уходит к себе в кабинет. Я иду за ним. Он показывает фотографии обгоревших, безногих людей, людей без носов и глаз, людей, разбухших на солнце как тесто, людей, пробитых пулями, живых, мертвых. Показывает царапину на голове и сквозную дырку в штанах: осколки. Потом его начинает вести как-то в сторону. Ты что, пил? Нет, я не пил. Он наклоняется ко мне и спрашивает: от меня пахнет трупами? Понюхай. Что? Я чувствую, что от меня пахнет трупами, ты чувствуешь? Я в машине с трупами ехал. Нет. Ты врешь, Лена. Я не вру. Я сейчас. Я иду к заместителю главного редактора. Говорю: Бабченко нехорошо. Надо довезти его до дома. Да, говорит замглавного, сейчас.
Мне 27, я еду на Донбасс. Звоню маме из самолета — раньше позвонить боялась. Я думала, мама будет плакать и кричать. Она говорит: я надеюсь, ты записала мои координаты и положила их в паспорт? Паспорт оберни в целлофан, носи его с собой, но не в сумке, а в одежде. Постарайся выходить на связь раз в день хотя бы по смс. Пей воду. Ищи тепло, держись больниц, избегай военных машин. Ты взяла антибиотики? Нужно раздобыть жгуты.
Мне 34, мама болеет ковидом, я приехала ее лечить. Мы сидим у телевизора и слушаем Путина. Путин говорит: Россия признает независимость ДНР и ЛНР. «Сколько эта трагедия может продолжаться? — спрашивает он. — Спасибо за внимание». Я иду курить и быстро покупаю стиральную машину. Думаю: хорошо, что успела закончить ремонт. Думаю: xуя я практичная, мерзко. Рублю пиздeц, говорю маме. Мама спрашивает: что будет? Я говорю: введут войска в Донецкую и Луганскую область, но теперь уже официально. Будет больше войны. Мама говорит: зато русских защитят. Там знаешь, сколько русских? Я говорю: мне нужно в Москву. Я имею в виду: я еду в Донецк. Мама говорит: возьми фотографию деда. Отреставрируй ее, напечатай большую, хорошо? Хорошо. Я кладу фотографию деда за отворот паспорта.
Я в Москве, сплю, и мне снятся яркие сны. Они слишком яркие, мне почти больно, но как же красиво. Я встаю, иду курить. Возвращаюсь в комнату. Моя девушка сидит на кровати с телефоном. Я не могу прочитать выражение ее лица. Ты что не спишь? Бомбят Киев. Что? Бомбят Киев и все крупные города Украины. Мы бомбим? Мы бомбим.
Я сплю еще два часа, заставляю себя спать. Одеваюсь, еду в редакцию. Мне говорят — ты готова? Конечно, готова.
На самом деле невозможно подготовиться к тому, что мы фашисты. Я не подготовилась к этому никак."
НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ ПРОИЗВЕДЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ШЕНДЕРОВИЧЕМ ВИКТОРОМ АНАТОЛЬЕВИЧЕМ.
Следующая публикация
Нет комментариев