«И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели.
Утонувшей в густом плюще»,
- провидчески писал он...
До сих пор до конца неизвестно не только участвовал ли он в том заговоре, по причастности к которому его расстреляли в августе 1921 года, но даже - существовал ли в действительности сам заговор!
Да и сама дата смерти - тоже очень условна: в разных источниках можно встретить и 24, и 25, и 26 августа...

Анна Ахматова назвала его «совершенно непрочитанным и неузнанным поэтом, чьё время еще не настало»…
Кто, как не она, лучше всех знала его – и как Человека, и как Поэта?
Он был реабилитирован только спустя 70 лет...
О каком же «прочтении» и «узнавании» могла идти речь?
Его имя возникло из небытия только с волнами перестройки, и вот тут уже стало и узнаваемо, и ценимо, и – любимо!
Его личность стала будоражить воображение любителей Поэзии –
кем же все-таки он был?
Ведь не только Поэт, еще и – Путешественник, Воин и даже – Провидец!

Казалось, что на его долю выпали в жизни одни трагедии...
Трагической оказалась его самая первая и самая главная любовь - к гордой и своенравной "донне Анне" - Анечке Горенко, ставшей позже Анной Ахматовой...
Странным и изматывающим был их роман, и еще более странным и непонятным оказался из брак.
«Это были две сильных и слишком ярких, больших личности для банального союза просто влюбленных, воркующих голубков», - говорила знавшая близко их обоих В. Срезневская.
Итогом этого брака стал их сын Лев – впоследствии знаменитейший историк Лев Гумилев.

Уже на пороге расставания, в ответ на сожаления Ахматовой о том, что «всё так странно сложилось», Николай Гумилев сказал свою знаменитую фразу:
«ТЫ НАУЧИЛА МЕНЯ ВЕРИТЬ В БОГА И ЛЮБИТЬ РОССИЮ».
Этот брак - такой странный и непонятный по житейским меркам, эта пронзительная, изнуряющая его Любовь к Ахматовой имела значение не житейское, но - провиденциальное.

Революцию он встретил за границей – Париж, Лондон…
Но в апреле 1918-го Гумилёв возвращается в Россию. Зачем, почему?
«Ты научила меня любить Россию….» - не это ли стало ответом?
Истинный патриот своей Родины, кавалер двух Георгиевских крестов, воевавший на фронтах Первой мировой войны, а до того совершивший несколько рискованных экспедиций в Африку, он предпочёл объятую революционным вихрем Россию спокойному Парижу.
Ему оставалось жить не более трёх лет…

"...А ночью мне приснилось, что за участие в каком-то абиссинском дворцовом перевороте мне отрубили голову, и я, истекая кровью, аплодирую уменью палача и радуюсь, как всё это просто, хорошо и совсем не больно», - написал он в книге "Абиссинская охота".

Вернувшись в страну победившего большевизма и атеизма, он не боялся открыто высказывать свои монархические и религиозно-православные убеждения. Он крестился на храмы, которые уже начали разрушать и
с достоинством называл себя дворянином…
Он взошёл в опьянённую революцией Россию – как на Голгофу.
Гумилёв был арестован по подозрению в контрреволюционном заговоре.
Но при обысках у него ничего не было найдено: ни листовок, ни запрещённой литературы, ни подпольной типографии...
НИ – ЧЕ - ГО.
Несколько дней друзья изо всех сил пытались выручить Гумилева, но…
24 августа вышло постановление о расстреле 61 человека, якобы причастных к заговору, с указанием того, что приговор уже приведен в исполнение.

Один из чекистов рассказывал о смерти Гумилёва :
"Да... Этот ваш Гумилёв - нам, большевикам, это смешно.
Но, знаете, шикарно умер. Я слышал из первых рук.
Улыбался, докурил папиросу... Фанфаронство, конечно.
Но даже на ребят из Особого отдела произвёл впечатление.
Пустое молодечество, но всё-таки крепкий тип. Мало кто так умирает.
Что ж, свалял дурака. Не лез бы в контру, шёл бы к нам, сделал бы большую карьеру. Нам такие люди нужны..."

В ЧК он держался мужественно, на вопрос конвоира, есть ли в камере поэт Гумилёв, ответил:
"Здесь нет поэта Гумилёва, здесь есть офицер Гумилёв".
На стене камеры Кронштадской крепости, где последнюю ночь перед расстрелом провёл Гумилёв, были обнаружены нацарапанные стихи:

В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Проплывает Петроград...
И горит на рдяном диске
Ангел твой на обелиске,
Словно солнца младший брат.
Я не трушу, я спокоен,
Я - поэт, моряк и воин,
Не поддамся палачу.
Пусть клеймит клеймом позорным -
Знаю, сгустком крови черным
За свободу я плачу.
Но за стих и за отвагу,
За сонеты и за шпагу -
Знаю - город гордый мой
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Отвезет меня домой.

Из газеты «Революционное дело»:
«Расстрел был произведён на одной из станций Ириновской железной дороги. Арестованных привезли на рассвете и заставили рыть яму.
Когда яма была наполовину готова, приказано было всем раздеться. Начались крики, вопли о помощи. Часть обречённых была насильно столкнута в яму, и по яме была открыта стрельба. На кучу тел была загнана остальная часть и убита тем же манером.
После яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землёй».

Существует четыре предполагаемых места расстрела Николая Гумилёва: Ковалевский лес - в районе арсенала Ржевского полигона; пирс на Лисьем Носу - традиционное место казней в Петербурге;
д. Бернгардовка и мост через реку Лубья, на берегу которой установлен памятный крест.
Ахматова считала, что её муж расстрелян на окраине города - в стороне Пороховых складов.
Истинную правду знают лишь те, кто имеет доступ к секретным архивам…

И в его характере, и в его жизни было очень много странного, загадочного
и непонятного – непонятного ни современникам, ни потомкам…
Но его Поэзия с каждым годом всё больше и больше притягивает к себе наше внимание и любовь, и значит, наконец-то, «настаёт его время»!

**
Среди бесчисленных светил
Я вольно выбрал мир наш строгий.
И в этом мире полюбил
Одни веселые дороги.
Когда внезапная тоска
Мне тайно в душу проберется,
Я вглядываюсь в облака
Пока душа не улыбнется.
Если мне порою сон
О милой родине приснится,
Я непритворно удивлен,
Что сердце начинает биться.
Ведь это было так давно
И где-то там, за небесами,
Куда мне плыть, не все ль равно,
И под какими парусами?

CREDO
Откуда я пришел, не знаю...
Не знаю я, куда уйду,
Когда победно отблистаю
В моем сверкающем саду.

Когда исполнюсь красотою,
Когда наскучу лаской роз,
Когда запросится к покою
Душа, усталая от грез.

Но я живу, как пляска теней
В предсмертный час больного дня,
Я полон тайною мгновений
И красной чарою огня.

Мне все открыто в этом мире -
И ночи тень, и солнца свет,
И в торжествующем эфире
Мерцанье ласковых планет.

Я не ищу больного знанья,
Зачем, откуда я иду;
Я знаю, было там сверканье
Звезды, лобзающей звезду.

Я знаю, там звенело пенье
Перед престолом красоты,
Когда сплетались, как виденья,
Святые белые цветы.

И жарким сердцем веря чуду,
Поняв воздушный небосклон,
В каких пределах я ни буду,
На все наброшу я свой сон.

Всегда живой, всегда могучий,
Влюбленный в чары красоты.
И вспыхнет радуга созвучий
Над царством вечной пустоты.

СЛОВО
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому, что все оттенки смысла
Умное число передает.

Патриарх седой, себе под руку
Покоривший и добро и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число.

Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангельи от Иоанна
Сказано, что слово это Бог.

Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества,
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.

ШЕСТОЕ ЧУВСТВО
Прекрасно в нас влюбленное вино
И добрый хлеб, что в печь для нас садится,
И женщина, которою дано,
Сперва измучившись, нам насладиться.

Но что нам делать с розовой зарей
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой,
Что делать нам с бессмертными стихами?

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
Мгновение бежит неудержимо,
И мы ломаем руки, но опять
Осуждены идти всё мимо, мимо.

Как мальчик, игры позабыв свои,
Следит порой за девичьим купаньем
И, ничего не зная о любви,
Всё ж мучится таинственным желаньем;

Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья;

Так, век за веком — скоро ли, Господь? —
Под скальпелем природы и искусства,
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.

ДЕРЕВЬЯ
Я знаю, что деревьям, а не нам
Дано величье совершенной жизни,
На ласковой земле, сестре звездам,
Мы — на чужбине, а они — в отчизне.

Глубокой осенью в полях пустых
Закаты медно-красные, восходы
Янтарные окраске учат их —
Свободные, зеленые народы.

Есть Моисеи посреди дубов,
Марии между пальм... Их души, верно,
Друг к другу посылают тихий зов
С водой, струящейся во тьме безмерной.

И в глубине земли, точа алмаз,
Дробя гранит, ключи лепечут скоро,
Ключи поют, кричат — где сломан вяз,
Где листьями оделась сикомора.

О, если бы и мне найти страну,
В которой мог не плакать и не петь я,
Безмолвно поднимаясь в вышину
Неисчисляемые тысячелетья!

ОНА
Я знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов,
Живет в таинственном мерцанье
Ее расширенных зрачков.

Ее душа открыта жадно
Лишь медной музыке стиха,
Пред жизнью, дольней и отрадной
Высокомерна и глуха.

Неслышный и неторопливый,
Так странно плавен шаг ее,
Назвать нельзя ее красивой,
Но в ней все счастие мое.

Когда я жажду своеволий
И смел и горд - я к ней иду
Учиться мудрой сладкой боли
В ее истоме и бреду.

Она светла в часы томлений
И держит молнии в руке,
И четки сны ее, как тени
На райском огненном песке.

О ТЕБЕ

О тебе, о тебе, о тебе,
Ничего, ничего обо мне!
В человеческой, темной судьбе
Ты - крылатый призыв к вышине.

Благородное сердце твое -
Словно герб отошедших времен.
Освящается им бытие
Всех земных, всех бескрылых племен.

Если звезды, ясны и горды,
Отвернутся от нашей земли,
У нее есть две лучших звезды:
Это - смелые очи твои.

И когда золотой серафим
Протрубит, что исполнился срок,
Мы поднимем тогда перед ним,
Как защиту, твой белый платок.

Звук замрет в задрожавшей трубе,
Серафим пропадет в вышине...
...О тебе, о тебе, о тебе,
Ничего, ничего обо мне!

ПАМЯТЬ

Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.

Память, ты рукою великанши
Жизнь ведешь, как под уздцы коня,
Ты расскажешь мне о тех, что раньше
В этом теле жили до меня.

Самый первый: некрасив и тонок,
Полюбивший только сумрак рощ,
Лист опавший, колдовской ребенок,
Словом останавливавший дождь.

Дерево да рыжая собака,
Вот кого он взял себе в друзья,
Память, Память, ты не сыщешь знака,
Не уверишь мир, что то был я.

И второй… Любил он ветер с юга,
В каждом шуме слышал звоны лир,
Говорил, что жизнь — его подруга,
Коврик под его ногами — мир.

Он совсем не нравится мне, это
Он хотел стать богом и царем,
Он повесил вывеску поэта
Над дверьми в мой молчаливый дом.

Я люблю избранника свободы,
Мореплавателя и стрелка,
Ах, ему так звонко пели воды
И завидовали облака.

Высока была его палатка,
Мулы были резвы и сильны,
Как вино, впивал он воздух сладкий
Белому неведомой страны.

Память, ты слабее год от году,
Тот ли это, или кто другой
Променял веселую свободу
На священный долгожданный бой.

Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею нетронутую грудь.

Я — угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.

Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены нового Иерусалима
На полях моей родной страны.

И тогда повеет ветер странный —
И прольется с неба страшный свет,
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.

Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо: но всё пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему.

Крикну я… Но разве кто поможет, —
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.

**
Мое прекрасное убежище,
Мир звуков, линий, облаков.
Куда не входит ветер режущий
Из не доезженных миров.
Ведь эту жизнь многообразную,
Не помышляя об иной,
Я как великий праздник праздную,
Как нектар воздух пью земной.
Иду в пространстве и во времени.
И вслед за мной мой сын идет
Среди трудящегося племени
Ветров, и пламеней, и вод.
И Судия с лазури пламенной,
Диктующий нам свой закон,
Признает, верую, что правильно
Мой путь был мною совершен.

**
Еще не раз вы вспомните меня
И весь мой мир волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня,
Но меж других единый необманный.

Он мог стать вашим тоже и не стал,
Его вам было мало или много,
Должно быть, плохо я стихи писал
И вас неправедно просил у Бога.

Но каждый раз вы склонитесь без сил
И скажете: "Я вспоминать не смею.
Ведь мир иной меня обворожил
Простой и грубой прелестью своею".
~ НИКОЛАЙ ГУМИЛЁВ

Последняя фотография поэта