Предыдущая публикация
Калеченная.
Рассказ
Автор Наталья Павлинова.
– Фим, а забери себе моего ребёночка, а. Ну, чего ты, чего смотришь? Я знаешь сколько думала. Ты ж калеченная. Всё равно одна будешь, а так – ребенок будет. Всё – не одна. А я помогу, честное слово, помогу. Деньги тебе давать буду.
Зинаида с большим уже животом сидела на незастеленной койке, ухватившись за ее края. По стенам в ряд стояло с десяток таких же, по разному заправленных железных кроватей. Некоторые прикрыты красивыми покрывалами, а некоторые и вовсе не заправлены. Жили в этой комнате избы-общежития двенадцать женщин.
Топилась печь, на плите что-то варилось, булькало. Пахло щами. У длинного дощатого стола, на котором белели пустые тарелки, лежали ломти хлеба, стояла небольшого роста женщина в светлой косынке, серой кофте и синей юбке. Юбка с одной стороны была как будто поддернута чуть выше.
От слов этих она замерла, оглянулась. А через секунду продолжила двигать миски, раскладывать что-то на столе.
– Да что ты, Зин. Боишься ты просто, а вот ребёночек родится, так и остынешь, полюбишь его. Не боялась бы ты так.
Зинаида ударила по подушке.
– Не понять тебе, Фима! Не понять меня! Не любила ты, сразу ясно. Отвернулся Борька от меня. Я то, дура, думала, дитё его ко мне переметнет. Думала, ребенок там, в семье-то, его держит. А теперь вижу – не-ет. Ему другое во мне надо. Чтоб вместе были, чтоб свободные, чтоб, как раньше... Не хочет он дитя, сторонится меня теперь. Понимаешь? Свяжет меня ребенок, а я с ним на новый участок поехать хочу.
Зинаида не ждала ответа. Фима всегда была молчаливой и замкнутой. А Зина разволновалась от своих собственных слов, тяжело встала с постели, подошла к двери, зачерпнула ковшом из ведра холодной колодезной воды, попила, плеснула на ладошку, растерла по шее.
– Перетопили что ли? Жарко мне че-то.
Она накинула тулуп и вышла на улицу. Костры за избами струили тепло к серому небу. По леспромхозовскому селению сновали люди в валенках, полушубках – время обеда.
Зинаиде хотелось упасть в белый снег. Так плохо было ей сейчас. Тошнило. Вот и этот разговор с Фимой тоже расстроил.
И чего она отказывается? Калеченная ведь. Сама уж точно не родит. Год назад попала Фима Семёнова под трактор– шестидесятку. Переехал её тогда он. Думали, уж не оклемается, помрёт девка. У Зины докторша знакомая в районе, так сказала тогда, что не выживет – таз раздроблен, ключица, ребра, внутренности повреждены.
Она и так-то была как будто не от мира сего: тихая, невзрачная. И не влекло её, как других девок, в клуб. Все больше книжкам радовалась. Как найдет где книжку новую, так и ходит – улыбается, как сама не своя. Видать, и под трактор так угодила – о книжках своих думала.
Но Фима выкарабкалась. Думали все, что уедет теперь домой – оформится по травме. Где-то совсем недалеко, в местной сибирской деревне, жил у неё отец.
Но она не уехала, осталась. Определили её пока поварихой. Повариха из нее вышла отменная, хвалили все. Только вот ходила она теперь странно: левую ногу волочила, а потом забрасывала вперёд с помощью всего тела, дёргаясь вправо. И никто ее не гнал с участка.
А вот беременную Зину сейчас отправляли. От работы отстранили месяц как. Нельзя тут с детьми. Правила такие. Тут даже семейные работали без детей, оставляли дома на родственников. Тут, в сибирских лесах, в тайге – место заработка.
Но ехать Зинаиде было особо некуда. Домой она совсем не хотела. Только здесь жить и начала, узнала что такое настоящая любовь!
Домишко на родине у них махонький. Там бабка старая, мать, измученная отцом-пьяницей, и сестра с большим семейством. Так и представилось живо, как отец напьется и орать будет, что принесла она в подоле. А мать реветь будет тихо и тоже о позоре горевать.
А Борис как же! Он же тут!
Ох, а если б с Борьбой, да на новый участок! Там избы свежерубленные, там не такая глухомань, как здесь, там город ближе, перспективы...
И акушерка у неё знакомая – Людмила. Уж говорили с ней, куда б ребенка... Но если Боря узнает, что сдала в детдом, вообще от нее отвернется. Скажет – стерва, ребенка бросила. А вот если б Фимка согласилась, они б с Людмилой все нормально обставили. Мол, пока Фиме доверила, хочется ей понянчиться, больная ведь, жалко, а Зина работать должна, помогать ребенка ей растить.
И будет она рядом с любимым Борисом такая несчастная, и такая преданная своему дитя, хоть и издали. Смотришь – и он помогать начнет, пожалеет ее. И станут они мужем и женой. Кто знает, может и ребенка забрать когда-нибудь захотят.
Ведь Борька – добрый мужик. Балагуристый, но добрый. Глаза серые с поволокой. В компаниях весёлый. Шуточки, хоть и немудреные, сыплются из его рта проворно, как горох из мешка. Благодаря ему любое застолье в момент набирает темп. Ох, как Зинаида любила такие застолья!
Одно плохо – женатый. Но Зина надеялась – её любовь победит ту – далёкую.
Вот только б дитя куда пристроить ...
Она стояла во дворе в наброшенном тулупе, жалела себя.
Меж стоящих стенами сосен показался грузовик, привез с участка баб на обед. Они лихо выскакивали из кузова, смеялись, перекрикивались с водителем.
Эх! Зинаида все бы сейчас отдала, чтоб вот также.
– Чего, Зин, дышишь? А мы уж надышалися. Сегодня солдат привозили из части. Ух, и насмеялись мы с ними.
Кучу полушубков и ватников свалили на крайнюю кровать, звенел рукомойник, гудела изба бабьими голосами. А когда застучали ложки, вдруг ввалилась в комнату Зинаида, держась за живот, упала на кровать. Пока они охали, ахали, бегали, да разводили руками, у неё отошли воды.
Побежали бабы за машиной. Поехали с Зинаидой в роддом Фима и Катерина. Ехать не близко, Зинаида корчилась, бабы торопили водителя, но все же довезли. Даже уехать не успели из старого одноэтажного деревянного роддома, как она уж и родила девочку.
Водитель торопил, ему на смену, пришлось ехать. Но через пару дней Фима приехала Зинаиду навестить. Сбила снег с валенок, сняла их в коридоре. Приваливаясь на больную ногу, в чулках, пришла к Зине в палату.
Та лежала, отвернувшись к стене.
– Зачем приехала? Нечего тебе тут! Я вернусь скоро.
– Как чувствуешь себя? Как дочка-то, Зин? – Фима наклонялась, пытаясь заглянуть Зинаиде в лицо.
– Без дочки вернусь.
– Как? А что же с ней?
– Уезжай, говорю! Вернусь скоро...
Фима вышла, постояла в коридоре, посмотрела на заштопанный свой чулок и направилась к медсестре. Шагала, припадая на больную ногу. И через полчаса вернулась в палату к Зине. Она узнала, что жива Зинина дочка. Здоровая, хорошая девочка. Только не хочет кормить ее Зина, отказывается забирать.
Тихо села на пустую соседнюю койку.
– Зин.
– Ну, чего тебе?
– Договорилась я. Заберу твою девочку. Только ... Только надо, чтоб кормила ты пока. А то плохо ей. И бумаги только там какие-то другие подписать тебе надо.
Зинаида привстала на локте.
– Заберёшь? Заберёшь, Фим? Покормить? Покормлю... У меня у самой, знаешь, как грудь-то болит – дитя просит. И температура высокая. Жалко мне что ли? А с кем ты разговаривала-то, с Людмилой? Когда заберёшь-то?
Зина ожила, даже порозовели щеки.
– С Людмилой Петровной я говорила. Она сказала – подольше тебя тут подержит, чтоб покормила, значит. Ребенку это важно, понимаешь?
– Подольше? Так а зачем подольше-то, Фим? Все равно ж не накормлюсь, а там... Там бригаду сейчас формируют на новый участок. Понимаешь. Не успею я... Уедет мой Борька. А ты бы...Ты ведь домой поедешь да? Вот и поезжай уже с ребенком. Чего тянуть-то. Поговорю я сама, сиди тут...
И Зинаида метнулась в дверь.
А через пару дней по ухабистой дороге, ведущей из райцентра совсем не в леспромхоз, а в другую сторону, мчался старенький рабочий автобус.
Стремительно вечерело. В автобусе – одни мужики, в робах, небритые, отчасти пьяные, с вахты едут. А среди них хромоногая женщина с малышкой в синем одеялке на руках.
Фима попала сюда случайно. Привезли её из роддома на остановку, а рейсового автобуса и нет. Вот и оказалась в попутке. На улице темно, а она в такой компании. Зажалась в углу, прижала к себе девочку.
Шумно хлопнули двери, малышка проснулась, тоненько запищала.
– Чай, есть хочет, – пожилой дядька в грязной фуфайке посмотрел на Фиму, – Грудью кормишь? Так покорми, отвернемся мы.
– Нет...я ...
Она наклонилась, полезла в сумку, достала холодную бутылочку.
– Давай поддержу. Не бойся, девка, внучок у меня такой. Ох времечко – и бабы безмолочные стали! А ты бутылку-то погрей...погрей, – протянул мозолистые свои руки, аккуратно взял девочку, заглянул в одеялко, улыбнулся, – Плачет. А на мать как похожа!
Фима начала греть бутылку в руках, но тут один из мужиков велел дать бутылку ему, зажёг какую-то горелку, и дно бутылочки прогрелось быстро. Малышка с упоением сосала теплое молоко.
– Куда едешь-то?
– В Сысоево мне.
– Сань, сверни-ка. Довезем молодую мать. А то уж ночь скоро. Чего она по темноте-то пойдет!
Довезли до дома, насыпали в карман леденцов. А на последок старик все же сказал:
– Ты уж по ночам-то одна не езди по дорогам. Люди сейчас разные.
Небольшой деревянный домик на окраине сибирского поселка скрипел фонарем на крылечке. Фима постучала, услышала знакомое шарканье отцовых ног.
– Это я, пап. Вернулась вот... И, как видишь, не одна я.
***
Проносятся годы, как текучая вода — поди, останови их!
Прожив большую часть жизни, Зинаиде так и не удалось создать семью. Борька вернулся тогда к жене, как Зина ни старалась, ни клялась ему в любви и преданности на всю жизнь.
Были в её жизни и другие мужчины. Успела заработать себе комнату в коммунальной квартире в райцентре, найти устраивающую её работу продавца-товароведа в продуктовом магазине. Совсем недавно рассталась с сожителем, прожила с которым долгих семь лет.
А в последние годы пошла у неё какая-то безрадостная пора. В шестьдесят вдруг полезли скорби да болезни, одна за другой. Так что пришлось ей идти в поликлинику, откуда она вышла с пачкой рецептов, щедро выписанных районными докторами.
Но лекарства помогали временно, становилось Зине все хуже. И тогда получила она направление в областную клинику. Предстояла Зине серьезная операция по женской части. Но Зинаида не хотела оперироваться с бухты барахты, начала она искать хорошего врача.
Подсказали ей, что уж больно хорошо оперирует Ольга Николаевна Никифорова, лучший женский доктор в области. Да только попасть к ней уж больно сложно, запись на оперирование к ней на несколько месяцев вперёд.
Были у Зины кое-какие сбережения. Узнала она по своим связям, когда дежурит Никифорова и поехала она в клинику, прямо к ней в отделение. Прождала там полдня, устала очень. Ей нездоровилось. Просидела в больничных коридорах несколько часов, пока попала, наконец, в ординаторскую к доктору.
За столом сидела немного усталая и довольно молодая врач. Зинаида даже разочаровалась слегка. Ожидала она увидеть женщину постарше. А тут красавица светловолосая, глаза с поволокой.
Слушала она Зинаиду немного рассеянно и совсем незаинтересованно. Зинаида доставала свои снимки, бумаги, выкладывала суетно все анализы и снимки, стараясь показать врачу серьезность положения.
Но врач посмотрела снимки и назначение очень спокойно, сказала, что такую операцию делает у них не только она, что много у них прекрасных врачей. От предложенной суммы, лишь нахмурила лоб.
– К сожалению, все мои дни сейчас расписаны. И даже, если случится какой-то форс-мажор у оперируемой, если её операция отложится, мы берём очередного. Всем приходится долго ждать. И есть очень срочные случаи. Ваш не таков. Уж простите, но эту операцию прекрасно сделает и Александр Ильич. Вот, Вам же его определили.
– Но Вас так хвалят! У Вас золотые руки.
– А у него опыта больше. И тоже – золотые руки. Поверьте. Простите, но...
Но Зинаида не сдавалась, пыталась все же убедить врача в необходимости и выгоде именно её участия. Вероятно, спасением от надоедливой и повторяющей свою просьбу десятый раз посетительницы, зазвонил у врача на столе сотовый.
– Да, мам, слушаю, – лицо женщины изменилось, ушла маска врачебной строгости, – Ты вышла уже? Запломбировали? Не болит? ... Конечно, пообедаю. Не переживай. А, ты под окнами? – врач громыхнула стулом, подошла к окну, помахала приветливо рукой, – Болеть будет, позвони. Хорошо... Вечером Шурка к вам с папой забежит.
Врач повернулась к Зинаиде, вспомнила причину её визита. Нахмурилась и развела руки:
– Уж простите, но вынуждена Вам отказать. Но даже не сомневайтесь, оперируйтесь у Даценко.
Зинаида сердилась. Молча и обиженно поднялась, начала собирать свои бумаги со стола. Но из-за резких её движений, один снимок упал, отлетел к подоконнику. Она подняла его, а когда разогнулась, случайно глянула за окно: со второго этажа между ветвями нежной распускающейся ивы, она увидела удаляющуюся фигуру немолодой женщины в сером плаще.
Она совсем немного как-то очень знакомо подволакивала левую ногу, дёргаясь вправо. Фима? Откуда-то из прошлого всплыли картинки воспоминаний ... Как похожа...
Зинаида шла по коридору в каком-то замешательстве. Вышла на больничный двор. Сердце вдруг бешено заколотилось, присела она на скамью. А если...если...
Она вернулась в отделение. Поймала за руку пожилую санитарку.
– Простите, пожалуйста. А Вы случайно не знаете, как у Никифоровой вашей мать звать?
– Мать? Как не знать? Знаю. Ефимия Алексевна Комарова. Она у нас медсестрой много лет работала, до самой пенсии.
– Медсестрой? Комарова?
– Да, Комарова? А Ольга-то Николаевна по мужу – Никифорова. Он тоже наш врач, хирург он. Ефимию все помним. Сейчас уж таких медсестер и нет.
Санитарка ещё что-то говорила, а Зинаида уже пошла к выходу, приходила в себя от услышанного.
Почему Ефимия не Семёнова, как прежде? Замуж вышла? И почему Ольга – Николаевна? Отец её Борис.
И что это? Она только что предлагала деньги собственной дочери, чтоб она ее оперировала. А дочь ей отказала.
Хотя... Какой – собственной? Может ли она назваться её матерью? Имеет ли право?
Зинаида приехала домой и проревела весь вечер и полночи. Как же судьба наказывает её! Как наказывает!
А ночью снилось ей, как кормила она дочку в роддоме. Проснулась и долго лежала, обдумывала этот сон. Во сне – смотрела она на глазки, на щёчки девочки и охватывала её немыслимая любовь к ней, такая, о существовании которой она и не подозревала, такая, что хотелось ей в этом ребенке раствориться.
Наяву же было все не так. Помнила она, как сильно присосалась девочка тогда, а Зинаида радовалась лишь тому, что становится легче груди, что быстрее выпишут её из больницы. И не было ей дела до ребенка.
Утром созрело у Зинаиды решение...
Ольга устало шла по коридору. Рядом с ней Наталья – медсестра. Это здесь они называли друг друга по имени отчеству, общались при коллегах, в основном, по делу. На самом деле они были давними подругами, одноклассницами.
Вместе в медицинский поступали. И тогда Ольге повезло, а отличница Наталья не добрала баллов. И когда Ольге пришло время выбирать место ординатуры, она не задумываясь пришла туда, где уже пару лет работала медсестрой подруга.
А сегодня Ольга себя неважно чувствовала. Просто день такой. И операции, как нарочно, шли одна за другой. Помимо плановых, ещё и срочная. Усталость навалилась, угрожая превратить рабочий день в кошмар.
– Сейчас протокол напишешь, и ко мне давай – кофе. А ещё блинчики мамулька сунула, – Наталья потирала руки.
Ольга кивала. Ей нужен был кофе и передышка. Пришлось понервничать. На последней операции долго не получалось найти сосуд, который кровил где-то глубоко, давление падало и анестезиолог поторапливал. Обошлось. Но нужна пауза.
В широком коридоре приемной сидел народ. Навстречу им поднялась женщина в бордовом пальто и таком же берете. Ольга встретилась с ней глазами.
А ...это та самая, которая настойчиво просила оперироваться у неё вне очереди. Опять! Нет, только не это ...
– Наташ, не уходи, а..., – успела шепнуть Ольга подруге в надежде на помощь.
Наталья в таких ситуациях могла проявить жесткость.
Женщина уже выросла перед доктором.
– Ольга Николаевна, мне очень нужно с Вами поговорить. Очень!
– Простите, но я очень устала, с тяжёлой операции...
– Но это касается Вас лично. Вас лично. Я не про мою операцию хочу поговорить, а совсем про другое ...
– Простите, но, если можно, давайте чуть позже..., – женщина преградила ей путь, Ольга старалась её обойти.
Вмешалась Наталья.
– Ольга Николаевна, Вас срочно вызывают, пройдите в кабинет УЗИ. Пройдите!
Это была хитрость Наташи, никто не мог ее срочно вызывать. Ольга с радостью приняла игру подруги, потому что хотелось упасть в кресло, выпить таблетку – у неё болел живот. Вообще-то, она так не поступала с больными, всегда останавливалась, выслушивала, принимала меры. Но сегодня ...
Да и женщина эта не вызвала у нее симпатию еще накануне, когда не хотела слышать, а настаивала и настаивала на своем, думая, что деньги в её случае решат все проблемы.
Ольга, подталкиваемая Натальей, пошла дальше, но тут женщина вдруг произнесла:
– Олечка! Я ведь мама твоя ...
Обе женщины резко оглянулись. Посетительница стояла посреди коридора, жалостливо смотрела на Ольгу, подняв брови, глаза ее наливались слезами.
– Что? – Ольга опешила от неожиданности, оцепенела, кивнула, – Пойдёмте.
Они прошли в отделение, выяснили, что свободен как раз кабинет УЗИ. Пригласили женщину туда. Наталья покосилась на Ольгу, кивнула ей в поддержку и удалилась.
Ольга села за стол, а Зинаида на кушетку. Она утирала платком слёзы, сопела носом.
– Ну, рассказывайте, – привычным тоном врача попросила Ольга.
– Ох, Олечка! Ох! Да разве тут расскажешь! Разве можно поверить в такое! Вот и ты мне сейчас не поверишь, наверное. Я б и сама не поверила. Ты хоть знала, что Фима тебе не родная мать?
– Да. Я давно это знаю.
– Ну, и что? И что она тебе говорила о родной-то матери? Чай, говорила, что умерла я, да? Или ещё чего хуже – бросила тебя...
Ольга помолчала, посмотрела внимательно ещё раз на эту женщину, но уже другими глазами. Могла ли она и правда быть ее матерью? Наверное, могла. Есть сходство и в лице, и в телосложении. А если это правда, и сейчас перед ней сидит её родная мать!
– Это неважно, что говорили мне. Расскажите Вы. Столько лет прошло..., – попросила Ольга.
– Да-да! Столько лет! Столько лет. А я вот... Я две ночи не сплю уже. Как узнала Фиму-то – увидела ее во дворе больничном. Она ж заметная. Она тогда у нас травму-то и получила, в совхозе леспромхозовском трактором её придавило. Я тогда так переживала, жаль, молодая ведь. Лечилась она долго, целый год. Со всеми врачами дружбу завела, своя там среди них уж была. Но мы тогда все знали, что родить-то она не может. Там у нас ничего не утаишь – было. А тут ... дочка. Какая у Фимы дочка? А потом вспомнила я все, как дело-то было, и вдруг поняла! Догадалась я обо всем, – она протянула руку, всхлипнула, – Догадалась я, Оленька...
Зинаида прислонила платок к глазам и заплакала опять. В дверь стукнула и вошла Наталья с двумя чашками кофе:
– Извините, я вот... А то доктор с утра на ногах, ни маковой росинки ...
– Да-да, конечно-конечно. Вы простите меня, если уж устали, так я пойду, не буду вас беспокоить, – она начала подниматься с кушетки.
– Ну, что Вы, – спокойно произнесла Ольга Николаевна, – Останьтесь. Расскажите, как дело было. А медсестра пусть останется, если позволите. Она подруга моя близкая.
– Конечно-конечно! Ох, девочки вы мои милые, – Зинаида отхлебнула кофе, помотала головой в горе.
– Так расскажите, о чем же догадались Вы? – Ольга пригубила кофе, но Наталья видела, что ей было уж и не до напитка.
– Вы? На "ты" называй меня, Оленька. Я же мама твоя, милая ты моя! – Зинаида говорила нараспев, – Так вот. В Осиповке родила я тебя. Привезла меня туда как раз Фима. Ох, кабы знать, кабы знать..., – качала головой Зинаида, – Отца твоего Борисом звали, он как раз на другой участок переехал, не знал, что уж родила-то, а то б тут же прискакал. Он такой был, – у Зинаиды блеснули глаза, видно, что любовь её была искренней, – А тебя не несут кормить и не несут. А Фима все рядом крутится, все с врачихой беседует, шепчется. Говорит мне: погоди чуток, принесут скоро. И правда, принесли потом. Кормила я тебя грудью. Хорошая такая ты была, щёчки, как булочки. Всю жизнь мне по ночам снишься такой. А потом вдруг заходят они обе – врач Людмила и Фима. Смотрю – грустные, глаза прячут, да и объявляют мне, что умерла девочка, сердечко, мол, слабое было. Ох и рыдала я, ох рыдала...
Зинаида опять приложила платок к глазам.
– А ведь ты не умерла, жива живехонька, – сопя проговорила себе под нос, – Вот теперь только и догадалась я. Похожа ты на меня, на молодую. Обманули меня, девочка моя! Думала, нет тебя в живых-то!
Зинаида плакала. Ольга с Натальей переглянулись. Комментировать Ольга сейчас не могла ничего. То ли от усталости, то ли от неожиданности всего этого, никак не могла она сейчас ничего проанализировать.
Первой нашлась Наталья.
– У Вас документы с собой медицинские?
– С собой, с собой, – как-то быстро встрепенулась Зинаида, полезла в сумку.
Наталья взяла документы.
– Посидите тут, мы скоро...
Они с Ольгой вышли из кабинета.
– Так, Оль, ступай в ординаторскую, ляг полежи. На тебе лица нет, белая вся. Положим её? Оформляю я...
– Давай... , – Ольга была благодарна подруге.
Ей и правда надо было подумать. Но даже, если эта женщина врёт, пусть оформится в отделение. Пусть будет рядом, а разбираться они будут потом.
Что знала она о родной матери? Да почти ничего. И не было никакого желания узнать. Мама ещё в детстве ей объявила, что она не родная ей. Сказала, что у женщины, которая родила ее было тяжёлое положение, вот и предложила она дочку её забрать. А когда, в юности, Ольга начала задавать вопросы, мама рассказала об этой женщине чуть больше.
– Боевая она была, мама твоя, яркая. Не то что я – мышь серая. И красивая, ты – в нее, стройная и высокая точно, как Зина, мать. Не осуждай ее, прости. Просто запуталась она в жизни своей по молодости. Чай, уж не раз пожалела, а не вернёшь ... А я просто под руку подвернулась. Думаю – а чего... Ведь и правда, уж не родить самой. Разве от таких детей отказываются? Вот и забрала.
Оля знала, что жили они сначала в Оленьихе, в деревне с дедом Колей. От деда у нее и отчество. Потом мама поступила в медицинское училище, перебрались они в город на квартиру. Деда она помнила, замечательный был дед. Очень маме помогал, пока не слег – военные ранения зашевелились.
А пока деда туда-сюда с приступами в больницу возили, познакомилась мама с молодым водителем скорой помощи. Он очень помог ей тогда. И стал этот водитель Ольге отцом. И всю жизнь проработали её родители в одной больнице. Она – медсестрой, а он – водителем скорой. И сейчас ещё отец выходит на подмену, а вот мама – уже нет. Травмы молодости все же дают о себе знать.
Мама с папой и сейчас вместе. Любимые её родители. Оба небольшого роста, бесконечно любящие друг друга, её, Славку, своего зятя, и внуков. И разве приходят мысли о том, что они не родные? Да никогда ...
Мама была до крайности порядочной. Сколько слез Ольга пролила в детстве и юности, пытаясь доказать матери, что небольшая хитрость и расчётливость очень даже полезны в жизни. Заговор, о котором рассказала эта женщина, совсем никак не стыковылся с образом мамы Фимы – бескорыстной и великодушной.
В ординаторскую заходили коллеги, поглядывали на Ольгу Николаевну с любопытством. Весть о том, что у них в отделении лежит женщина, назвавшая себя родной Ольгиной матерью, уже разнеслась по отделению.
Уже лишний разок заглядывали в палату, где лежала эта пациентка, сотрудницы, пытаясь найти сходство, точно определить на глаз – так ли это.
Внимание это заметила и Зинаида. Ей было лестно. Уже говорили об этом событии и в палате. А Зина потихоньку со всхлипом шепнула соседке:
– Ведь недавно узнала. Сказали мне тогда, что умерла дочка в роддоме...
Да-да. Она – мать лучшего врача отделения. Она повыше подняла свои подушки, восседала, поглядывая на дверь. Должна же дочь зайти. Зина ждала. Но неожиданно кто-то из пациенток сказал, что рабочий день врача давно закончился.
Зинаида недоумевала. Они же не договорили. Да и насчёт операции так никто ей ничего и не сказал. Ну, да ладно. Чего расстраиваться. То, что она лежит в палате – уже победа. Да и теперь у неё такая дочь – победа вдвойне.
Конечно, Фима будет все отрицать. Но тут уж слово против слова ... Ее слово против слова Фимы. Она тоже будет отрицать то, что говорит Фима. В конце концов столько лет прошло, уж все и забылось.
И весь вечер Зинаида строила в голове разные схемы. Людмилу найдут – так она, если не померла, так уж совсем старая. Можно свалить на маразм. Ну, а что она может сказать? Тогда ведь и правда, в конце концов, Фима сама у врача девочку ей отдать попросила. Зина тут, можно сказать, и не при чем. Ее ведь и не больно спрашивали...
И так, в итоге, Зинаида сама в свои доводы поверила, что вдруг начала жалеть себя.
Это ж какая дочка у нее была бы, если б тогда забрала! Счастье-то какое! И внуки были бы, и материальный достаток не такой, как сейчас – гроши. И личную жизнь наладила бы. Уж если Фима хромая нашла себе мужа, так она бы уж точно...
Вечером соседки по палате услышали, как тихо плачет она в подушку.
– Ну, ну. Не плачьте. Все хорошо будет теперь..., – жалели бедную мать женщины. И каждая думала о своем материнстве.
Зинаида ждала следующего дня. Будет утренний обход, вот там все и выяснится. Но всего скорей ещё до обхода позовет её Ольга к себе. Нет, на шею не кинется, чего уж там. Начнет задавать вопросы, утверждать, что мать ее другое говорит. А Зина готова – у неё весомые доводы и слёзы. Обманули её!
А может Ольга и Фиму позовет на очную ставку, так сказать. Так эту бессловестную курицу Зина уж точно доводами задавит. Хоть видела она ее сейчас только со спины, но даже так понимала, что в спорах Фима так и осталась слаба.
В общем, как ни крути, но будет теперь Ольга знать, что есть у неё мать родная – одинокая, больная, обманутая и несчастная. И прооперирует, как матери отказать? Главное до конца держаться версии – обманули, сказали, что дочка умерла.
Утром Зинаида в нетерпении ждала. Но ничего, касающегося её лично, не происходило. На обход зашла Ольга, а с нею ещё трое. Около больных стояла, ей докладывала медсестра о процедурах и анализах.
Ольга была очень приветливой с больными.
– Так, Татьяна Павловна, давайте-ка швы посмотрю. О! Умница Вы какая! Заживает все хорошо. Ещё чуток – и дома. Нет нет, пока не отпущу... пусть муж сам себе щи варит.
– Светлана, не волнуйтесь, поменяем Вам лечение, если тяжелы эти капельницы. Мне уже доложили, как плохо Вам вчера было. Держитесь, голубушка.
Наконец, она дошла до Зинаиды. Медсестра зачитала данные обследования. Ольга Николаевна покивала, а потом обратилась к Зинаиде.
– Ждите, Зинаида Ивановна. Прооперируем. Если волнуетесь сильно, успокоительное проколем. Нужно?
– Нет-нет. Продержусь, – скорбным шепотом ответила Зинаида.
– Держитесь, а пока получайте лечение.
И Ольга перешла к следующей пациентке.
Всё! И ни слова о том, что надо поговорить, о том, кто же будет её оперировать. А потом, когда Зинаида не выдержала ожидания и направилась к врачу сама, оказалось, что Ольга на операциях, а потом – на процедурах...
И опять прошел рабочий день врача. И опять такой же обход ... А потом ещё день, и опять равнодушие и никаких разговоров. Только на вопрос Зинаиды о том, у кого она будет оперироваться, Ольга ответила, что у нее.
А вскоре все узнали, что у Ольги Николаевны выходной перед дежурством. Значит будет она тут целые сутки. Зинаида готовилась к разговору.
И вот, наконец, улучила она момент в девять вечера, когда шла Ольга по коридору одна, а Зинаида ей навстречу.
– Ольга Николаевна, Ольга Николаевна! А когда ж операция моя?
Врач чуть замедлила шаг, но не остановилась, ответила на ходу.
– Да. Послезавтра Вас начнут готовить. У нас сразу две пациентки с двадцать шестого слетели по медицинским показаниям. Так что...
– Хорошо, хорошо, – но этот вопрос был далеко не единственный у Зины, она пошла следом, – Оля, простила ли ты меня? Скажи, а то я измучилась вся, ночами ведь не сплю.
– За что?
– Как за что? За то, что не вырастила тебя, не выполнила материнский долг свой. А так мечтала бы, Оленька, – глаза Зинаиды наполнялись слезами, – Уж знаю, представляю, что наговорила тебе Фима. Таких страстей обо мне, наверное, наплела. Не иначе, как дрянь я последняя... А ты не слушай, Оленька. Ведь не правда это. Наговаривает она на меня, чтоб оправдаться перед тобой. Кто ж такую дочь потерять захочет? А она же калеченная, своих детей не могла иметь, понимаешь ведь. Не могла. Сговорились они тогда с врачом, обманули меня... Не знала я, что ты живая! Не знала! – Зинаида почти кричала.
В вечерней тишине больничного коридора её голос раздавался глухо. Из палаты выглянула пациентка, жалостливо посмотрела на бедную женщину – мать, вышла из кабинета Наталья, сегодня она тоже дежурила.
– Пойдёмте в ординаторскую, Зинаида Ивановна, – спокойно сказала Ольга.
Зинаида засеменила вслед за Ольгой. Наконец-то дождалась она разговора, крутила в голове своей доводы, утирала слезы. Но Ольга зашла в кабинет и даже не села и не предложила сесть ей, обернулась и спокойно сказала.
– Я оперирую Вас по большой просьбе мамы. Сама бы не стала. Потому что не верю ни одному Вашему слову. А верю я той женщине, которую считаю своей матерью. Не понимаю почему, но она до сих пор Вас очень жалеет.
– Оленька...., – протянула руку Зинаида, но Ольга перебила её.
– Да, жалеет, – она вздохнула, посмотрела за окно, – А мне кажется не достойны Вы ни её ногтя, ни её жалости. А она..., – Зинаида хотела перебить, но Ольга подняла ладонь, остановила, – Насчёт операции не переживайте. Я прооперирую по просьбе мамы, но лечить Вас далее будет другой доктор. Видеть Вас более я бы не хотела.
Ольга подошла к двери, открыла её, давая понять, что разговор окончен. Зинаида ошарашенная вышла из ординаторской, на ватных ногах отправилась в палату.
Наталья зашла в ординаторскую. Ольга смотрела в окно, обернулась.
– Как ты, Оль? – Наталья переживала за подругу, знала, как тяжела ей вся эта история.
– Нормально. Сказала, что прооперирую. Мама ж просила. Но видеть больше её не хочу.
– Она хоть чуток открылась тебе, покаялась?
– Нет, Наташ. Это не о ней. Каяться – это ж духовные силы нужны. Ты знаешь, она вот все называла маму – калеченной. А по мне, калеченная как раз она. Настолько калеченная, что уж не знаю, возможно ли ее чем-то и вылечить.
А через день Ольге Николаевне доложили, что пациентка Трошина Зинаида Ивановна отказалась оперироваться у неё. Попросилась на плановую операцию к Даценко и выписалась из больницы.
Вот и хорошо! – Ольга обрадовалась. Вероятно, эта женщина испугалась мести на операционном столе. На неё это было вполне похоже. Ведь меряют людей по себе.
А Ольга лишь исполняла просьбу мамы. Женщины, которой не могла она отказать. Тем, какой она есть и какой ещё станет, она обязана была своей маме Фиме. И любить ее, верить ей было также естественно, как дышать.
И никто не может вклиниться, порвать эту связь. Никто не разубедит ее в святости души её матери, жалеющей даже таких, как эта, по крови родная, но такая чужая женщина с покалеченной душой.
Послесловие
А Зинаиде ночью снилось, как кормила она дочку в роддоме – смотрела она на глазки, на щёчки девочки и охватывала её немыслимая любовь, такая, о существовании которой она и не подозревала, такая, что хотелось ей в этом ребенке раствориться..
***
Источник ⤵️ https://dzen.ru/persianochka1967 РАССКАЗЫ НАТАЛЬИ ПАВЛИНОВОЙ ПУБЛИКУЮТСЯ В ГРУППЕ " В гостях у белки " С РАЗРЕШЕНИЯ АВТОРА.
Распространение ( копирование)
в другие группы, без согласия автора, - запрещено🚫.
Следующая публикация
Нет комментариев