Чернота. Сдавливает. Сжимает. Голод всё сильнее.
Краак! Когтём по дереву. Гнилые доски.
Бум! Треск. Дырка. Комья грязи. Быстрее. Свет...
Закрываюсь. Свет не жжёт. Он мёртвый.
Втягиваю воздух. Жар в теле всё сильнее. Сжигает. Съедает!
Чувствую рядом живое. Знакомый запах. Надо подобраться ближе.
Мужчина. Совсем один. Идёт через поле. Помню.
Перед глазами картинка.
«Женщина с большим животом вся в слезах стоит на коленях перед высоким статным, светловолосым мужчиной.
— Не уходи, Петруша! — молит она сквозь плач. — Я всё прощу! Подумай о ребёнке!
Но мужчина уходит. Он полюбил другую. Ему нет дела до ребёнка. Петруша голоден до плотских утех».
И я голодна.
— Петруша! Милый мой! Я здесь, — кличу его голосом любовницы Верки.
— Вера? Ты как здесь? Что... — оборачивается Петя и застывает не в силах шевельнуться.
***
Петя задержался на сенокосе.
Почему всё опять пошло не так? Он спрашивал об этом у товарищей и пил рюмку за рюмкой. Но друзья лишь разводили руками.
— Женщины, они такие! Заманят своей красотой, а как пузо на лоб полезет, так всё очарование и спадает, — говорил седой старик, — и уж либо ты терпишь, либо дальше по бабам ходишь в поисках более покладистой, либо... Как я. Перестаёшь искать. Только вот лет мне уже много, а молодая кровь то в тебе ещё играет... Мой тебе совет, больше не женись.
— Не буду. Ща как разведусь и всё! Завяжу. Ну этих баб. И без женитьбы давать будут, — отвечал Пётр заплетающимся языком.
— Эх, Верка, Верка! Шмара ты подзаборная... Гово... Говорила что будешь хорошей женой! Не то, что Глашка, мир её праху! А сама! Пилит и пилит, ну пилит и пилит! Где деньги, да где деньги! Сука меркантильная! Чтоб ваше племя всё... Эх, разведусь! Правильно Семёныч сказал! — говорил сам с собой Петя и шёл нетвёрдой походкой по направлению к дому, всё больше удаляясь от разведённого товарищами костра.
Вдруг вокруг стало совсем темно. Это на луну наползли чёрные тучи. Резко подул промозглый осенний ветер и Петру показалось, что он услышал очень знакомый голос.
— Петруша! Милый мой! Я здесь!
— Вера? Ты как здесь? Что...
Петя обернулся. Это была не Вера. Существо лишь слегка напоминало человека, всего изломанного, невероятно худого. Лишь по болтающемуся на тонкой сухой шее ожерелью Петя смог понять, кто перед ним. Ведь он сам его дарил. Сам же и хоронил в нём в поле недалеко от кладбища...
— Глаша! — вырвался из горла мужчины визгливый вскрик.
Огромные глаза на почти не узнаваемом лице его бывшей жены светились золотым и затягивали, затягивали...
И только когда острые, словно ножи, зубы вонзились в шею, Петя очнулся и закричал ещё раз. Но крик быстро перешёл в хрип и оборвался. Теперь же были слышны лишь влажные причмокивания и довольное урчание существа.
***
Мало. Надо ещё, ещё! Нашли, не выходят в поле. Надо подойти поближе...
А! Жжёт! Жжёт! Отпрыгиваю подальше от забора. Мне туда нельзя. Буду ждать здесь. Недалеко.
Вижу. Сухонькая старушка ведёт ребёнка за руку.
Помню.
«— Ну чего ревёшь?! Ребёнка корми! Сама виновата, что мужика упустила! Ну это ж надо! — кричала седая женщина на дочь.
— Да как же я виновата? Он же изменил! Он же ушёл! — пыталась оправдаться Глаша. Маленькая девочка у неё на руках никак не хотела кушать и заходилась в крике, поджимая ножки к животику.
— А ты и рада его попрекать! Он денно и нощно работает! Имеет право отдохнуть с мужиками! Ну подумаешь денег принёс мало! Так это его дело, а не твоё. Ты знай себе, сиди дома, вари борщи, стирай, убирай. Но нет же! Интересно тебе, куда это деньги делися?! Допилила беднягу, а? Вот, даже ребёнка покормить не можешь, неумеха! Пойду хоть козьим молочком её попою.
На последних словах старуха вырвала из рук Глаши только присосавшегося к её груди младенца и ушла под возобновившийся плач девочки в другую комнату».
Мать любила меня. По-своему. Любила убивать во мне гордость.
Я тоже очень люблю маму. По-своему. Я покажу ей свою любовь.
— Мама...
***
— Всё, мы уезжаем из этой проклятой дыры! Давно пора было! — приговаривала старушка, таща внучку за руку. Та тихо всхлипывала. Девочка не хотела уезжать, ведь здесь были её друзья. Сельская школа. Город, в который как то раз свозил её отец вместе с мачехой, пугал какофонией звуков, цветов, множеством незнакомцев. И неизвестностью.
— Отец у тебя был упрямец, дай боже! Ребёнку лучше на природе! Ребёнку нужен свежий воздух! И чем ему помог этот свежий воздух, а? Сгинул в расцвете сил!
Уедем, начнём заново. Пойдёшь в нормальную школу, с нормальными учителями, а не алкашами. И всё у нас будет. И ты поди поумнее матери своей будешь. Городское образование это тебе не фифти-хренифти! Ничего, ещё на последнюю электричку с тобой успеем.
— Мама... — послышалось со стороны поля.
Старушка застыла как вкопанная. Медленно повернула голову.
То ли сказала, то ли выдохнула:
— Ырка!
Существо резко приблизилось. Тошнотворно сладко пахнуло гнилью и мокрой землёй. Глаза — большие, без белков и зрачков, светящиеся золотым, словно фары, завораживали, засасывали...
— Мама? — прошептала девочка, расширенными от ужаса глазами рассматривая смутно знакомое чудище.
***
— Мама?
Я вздрогнула и мир перед глазами вдруг преобразился. Моё маленькое дитя... Доченька... Такая взрослая. Сколько же я упустила!
Огонь, что всё это время пожирал изнутри, не давал мыслить — погас.
Я протянула дрожащую руку к Людочке, коснулась её щеки.
— Мама! — воскликнула Люда и прижалась ко мне всем телом, — как же я по тебе скучала, мамочка! Я знала, чувствовала, что ты где-то рядом! Ты пришла ко мне!
— Чур меня, чур меня! Дура, вся в мать, — пробормотала очнувшаяся старуха и быстро, пока никто не заметил, побежала к дому.
Мне было не до неё. Я гладила свою девочку по волосам, целовала в затылок.
— Доченька, прости что покинула! Прости, я не хотела... Я не хотела, чтобы всё так сложилось! Я тебя так люблю, детка моя! Прости, я была слаба...
— Я тебя прощаю, мам! Ты ведь из-за этого проснулась и пришла, да? Из-за меня уснуть не можешь? Я тебя прощаю, мамуль. Засыпай. Я буду помнить тебя.
***
Люда плакала и улыбалась одновременно. Изначально девочка увидела ужасное чудовище, но что-то неуловимо просвечивало сквозь чёрное, искорёженное тело. Люда чувствовала, что это её мать. Мама, с которой она так хотела поговорить и попрощаться.
И сейчас морок спал. Люда ясно видела перед собой красивую, светловолосую женщину с яркими голубыми глазами. С каждым сказанным словом мама светилась всё ярче и становилась всё прекрасней. И... Прозрачней. Её руки уже почти не ощущались. Поцелуи были словно дуновение ветерка. Она уходила. В новый прекрасный мир.
***
— Прощай, мама! Я буду помнить о тебе!
Людочка отодвинулась и взяла меня за руки. Только сейчас я заметила, что они больше не чёрные. Изнутри шёл мягкий золотистый свет. Я чувствовала его источник в груди. Там, где когда-то билось моё сердце. Я чувствовала, что растворяюсь.
— Засыпай, мамуль. Ни о чём не беспокойся. Я буду рядом, — слышался уже откуда-то издалека голос дочки.
И я наконец-то закрыла глаза.
Нет комментариев