Преп. Серафим Саровский
(Прижизненный рисунок)
Следующим этапом службы М.В. стало сопровождение в Пекин 11-й Русской Духовной Православной миссии в должности Военного Пристава. Новая непонятка! Что же это за миссия такая? И почему у нее есть порядковый номер?
Россия и Китай, начиная с 18 века
Хорошее начало
История Посольства России в Китае неразрывно связана с историей Русской Духовной Миссии, более двухсот пятидесяти лет существовавшей на китайской земле. Из-за отсутствия дипломатических отношений между обоими государствами, служители миссии в течение длительного времени являлись неофициальными представителями российского правительства в Китае. Кроме того, Русская духовная миссия внесла огромный вклад в научное исследование Китая и дала науке целую плеяду известных всему миру русских синологов /китаеведов/.
В XVII веке Россия начала осваивать Восточную Сибирь, и Китай напрямую столкнулся со своим северным соседом. Первые контакты носили характер приграничных вооруженных конфликтов. Самым значительным из них было взятие китайской армией русской крепости Албазин на реке Амур в 1685 г. 45 казаков, захваченных при этом в плен, были переселены в Пекин и положили начало многолетнему присутствию русских в Китае.
Албазинцев компактно поселили во Внутреннем городе у ворот Дунчжимэнь. Они были причислены китайским императором Канси к почетному военному сословию, которое занимало высокое положение в сословной иерархии Древнего Китая, и зачислены с приличным жалованием в "русскую роту" желтого с каймой знамени императорской гвардии. Пленные албазинцы наравне с другими солдатами получили казенные квартиры, деньги на первоначальное обзаведение хозяйством, наделы пахотной земли, холостые получили в жены китаянок. Для богослужения русским была передана во владение буддийская кумирня Гуаньдимяо (Бога войны), которую священник Максим Леонтьев – первый православный священник на китайской земле, обратил в часовню во имя святителя Николая Чудотворца.
Миссия возможна /Mission possible/
Указ Петра I от 18 июня 1700 г. поставил вопрос о создании духовной миссии в Пекине. Это было первое распоряжение правительства, в котором говорилось об организации миссии, и где подчеркивалась необходимость изучения российскими подданными местных языков, обычаев и культуры, что отвечало политическим и торговым интересам России в Китае.
Смерть настоятеля церкви отца Максима в 1712 г. и просьба албазинцев прислать нового священника ускорили решение вопроса об организации миссии. В 1714 г. в Пекин был отправлен архимандрит Илларион Лежайский со свитой. Он вез с собой иконы, церковную утварь, богослужебные книги и митру. В 1716 г. миссия прибыла в Китай, ее члены были торжественно приняты в Китае и зачислены на императорскую службу. Им отвели казенные квартиры около албазинской церкви и выдали временное пособие. Кроме единовременного пособия от Трибунала внешних сношений (Лифаньюаня) было также назначено ежемесячное жалованье.
Миссия №2
Для Второй миссии было отведено весьма почетное место в центре Пекина на посольском дворе, вблизи от императорского города, правительственных канцелярий и торговых улиц. Прежде здесь останавливались вассальные князья, прибывавшие ко двору. С прибытием российской миссии посольский двор стали называть Наньгуань (Южное подворье) в отличие от Бэйгуань (Северного подворья), где жили албазинцы. На средства, выделенные китайским правительством, на Южном подворье поставили каменный храм во имя Сретения Господня и перенесли в него икону Святого Николая. Позднее на ее месте поставили церковь во имя Успения Богоматери.
В задачи членов Пекинской духовной миссии входило изучение маньчжурского, китайского и монгольского языков, а также истории, культуры и религии Китая. В число светских членов миссии назначались молодые люди из числа студентов высших учебных заведений и Духовной академии. Занятия между студентами распределялись согласно с их предварительными знаниями, желанием и способностями. Они изучали медицину, математику, литературу и философию, систему Конфуция, историю, географию, статистику и юриспруденцию китайского государства.Научное наследие этих подвижников и ныне представляет собой настоящую сокровищницу российского китаеведения. Так, например, описание Пекина, составленное начальником девятой миссии архимандритом Иакинфом (Бичуриным), по существу легло в основу всех последующих европейских путеводителей по столице Китая».
Миссия № 11
Личный состав миссионеров менялся приблизительно раз в 10 лет, и 11-я миссия отправилась в Пекин в 1830 году. В ее состав входили 4 церковнослужителя, 4 студента, 3 ученых, врач, художник и пристав. Понятно, что путь из Москвы до Пекина был неблизким и небыстрым и занимал в те времена около года! Во время путешествия члены миссии не теряли времени даром. Они учили китайский язык, изучали и описывали все, что попадалось по пути достойного внимания.
Прибыв в Китай, М.В. успел сделать очень многое. Причем, большую часть – по собственной инициативе. Он составил план Пекина (первый профессионально составленный в России план китайской столицы), совершил экспедицию по Амуру от его верховья до древнего Алабазина с целью обнаружить поставленный там некогда русскими пограничный знак, собрал богатейшую коллекцию китайских предметов (более 1000 штук), которую по возвращении передал в Кунсткамеру. Среди уникальных предметов, равных которым нет в музеях мира,— полный комплект парадного костюма китайского генерала— принца крови, который надевался им один раз в период царствования императора во время большого парада всей гвардии.
(Вот только непонятно, как ему удалось уговорить неизвестного нам китайского генерала расстаться с таким сокровищем, всего-то один раз надёванным? )
Художник миссии, Антон Михайлович Легашов, помимо научных иллюстраций также писал портреты товарищей по путешествию. «Довольно сложным по композиции был портрет пристава Ладыженского . Он был представлен «сидящим в китайской платье с рисовальной книгой, под ногами ... пропасть, а с боку ... здешние скалы, вдали венчают перспективу картины остроконечные горы». Портрет этот ныне хранится где-то в запасниках Русского музея. (К сожалению, мои письма в музей остались без ответа. А жаль! Очень бы хотелось увидать Михаила Васильевича воочию!)
В декабре 1832 года М.В. возвратился в Москву, сопровождая на родину «сменный экипаж» предыдущей 10-й миссии. По-видимому, по пути назад также никаких неприятностей не произошло, поскольку «за отличное сопровождение Миссии в Пекин и доставление в Россию прежней Миссии» М.В. был произведен в Полковники.
-----------
Отдохнуть М.В. после столь дальней дороги не дали. Высочайшим приказом он был определен в Императорскую Военную Академию для «начальствования над обучающимися там офицерами», где и воспитывал будущих офицеров в течение следующих 7 лет.
Далее я не буду так подробно описывать его службу. Мне просто было очень интересно, что же русские священники делали в Китае?
Тобол
Следующим серьзным назначением М.В. стала должность Гражданского Губернатора Тобольской губернии (17-й губернатор, 18 июня 1840 — 3 марта 1844). Если честно, я не понимаю, было ли это назначение повышением или почетной ссылкой? Тем не менее, учитывая огромные расстояния между столицей и Сибирскими городами и отсутствие быстрой связи, Губернаторская должность обязывала ко многому. На месте нужно было принимать серьезнейшие решения, которые в дальнейшем могли быть либо одобрены, либо порицаемы центральной властью. Был, конечно и непосредственный начальник – Сибирский Генерал-Губернатор, но находился он в Иркутске, в более чем 2000 км от Тобольска!
Вот в Тобольске-то М.В. снова и пересекся с декабристами, которые после каторжных работ продолжали жить в ссылке в Сибири на вечном поселении.
Сами каторги располагались значительно дальше, в Забайкалье, в районе Читы и Нерчинска. А расселялись бывшие каторжане поближе к центру.
Вот, что пишет Тобольский историк:
-«По мере окончания сроков наказания и по царским амнистиям декабристы были расселены в Восточной и Западной Сибири. Пятнадцать из них, самая большая декабристская колония на поселении, проживали именно в Тобольске. В Тобольске остались навсегда семеро декабристов: Барятинский, Вольф, Краснокутский, Кюхельбекер, Муравьев, Семенов, Башмаков, их могилы находятся на Завальном кладбище города.
Роль декабристов в истории и культуре города невозможно переоценить. Тобольск впервые увидел сразу столько блестяще образованных людей. Лучшие представители тобольской интеллигенции, духовенства и купечества находились в близких дружеских отношениях с декабристами и их семьями, оказавших самое благотворное влияние на них и их детей. Огромную роль сыграли ссыльные декабристы в общественной жизни Тобольска, открыв девичье приходское училище, занимаясь бесплатной медицинской практикой, находясь на государственной службе, участвуя в культурных мероприятиях города (театральные постановки, музыкальные вечера), занимаясь благотворительностью.»
М.В. достаточно либерально отнесся к поселенцам. Он способствовал открытию декабристом И.Д. Якушкиным «ланкастерской» школы в Ялуторовске, близко сошелся с бароном Владимиром Ивановичем Штейнгелем, знакомым ему еще по Москве. Штейнгель был принят в доме М.В., который просил его «заняться преподаванием его малолетней дочери необходимых элементарных уроков».
Когда в 1842 г. в соседней Пермской губернии взбунтовались крестьяне, началось «брожение умов» и в его подопечной Тобольской. Ладыженский попросил Штейнгеля написать к народу «остерегательные прокламации народным вразумительным языком, и потом еще две кратких, но сильных». Тот охотно исполнил просьбу Губернатора, и, видимо, достаточно успешно – в Тобольской губернии волнения постепенно сошли на нет.
Штейнгелю поручалось составление и других деловых бумаг. Однако, неизвестные доброжелатели тут же донесли об этом наверх, что вызвало гнев Генерал-Губернатора П. Д. Горчакова , который, в свою очередь, донес в III отделение, что Штейнгейль «занимается редакциею бумаг у губернатора и поэтому имеет влияние на управление губернии». Результатом доноса было требование А.Х. Бенкендорфа немедленно выслать Штейнгейля из Тобольска в Тару, что и было незамедлительно исполнено, несмотря на просьбы и самого Штейнгеля и М.В. Ладыженского.
Круг вопросов, которые приходилось ежедневно решать М.В., был чрезвычайно широк. Просто непредсказуем! В частности, среди прочего ему приходилось заниматься посадками картофеля!! Местное население противилось широкому введению этой культуры, но отнюдь не из-за боязни, что картоха вредна, и что она напрочь убивает почву, в которой растет, как это бывало в Петровские времена. Просто тогда любая инициатива начальства сверху, как впрочем и сейчас, вызывала подозрения и воспринималась в штыки. Крестьяне были уверены, что это все не просто так, и что в дальнейшем их полностью переведут на выращивание картофеля для государственных нужд и лишат возможности выращивать свои традиционные культуры – рожь, овощи и т.д.
Прощай, Тобольск! Здравствуй, Оренбург!
Следующим этапом непростой карьеры М.В. стала должность Председателя Оренбургской Пограничной Комиссии, которую он занял в 1844 году, в возрасте около 40, и на которой прослужил 9 непростых лет. Вместе с этим назначением он получил чин Генерал-Майора.
Еще одно неизвестное мне учреждение. Что же расскажет о нем всезнающий Яндекс? Поделюсь с Вами основными деталями.
Оренбургская пограничная комиссия была образована в Оренбурге за 50 лет до этого назначения, 27 мая 1796 года и просуществовала 70 лет, вплоть до 1869. Она была образована из так называемой «Оренбургской пограничной экспедиции (1781-99)». (Что интересно, при ее учреждении первым ее руководителем стал также Лодыженский, Николай Алексеевич, Генерал-Лейтенант.)
Состояла она из председателя, его советников и представителей Казахской феодально-родовой знати-султана и старшин.
Комиссия являлась административно судебным органом, проводившим политику России в казахских жузах. Она также следила за политическими событиями на территории Казахстана и Средней Азии, ведала дипломатическими сношениями с казахскими и среднеазиатскими ханствами, изучала и собирала материалы о состоянии экономики, торговли в этих странах и перспективах развития торговли с Россией.
На самом деле, комиссия была «дальневосточным филиалом» Министерства Иностранных Дел, который реально занимался внешней политикой России в отношении Среднеазиатских стран.
Не будучи специалистом в области международной политики вообще, и Среднеазиатской в частности, я не стал углубляться в эти тонкие материи. Зато мне удалось найти несколько очень интересных подробностей из тогдашней жизни моего М.В.!
А при чём тут Шевченко?
Михал Василич переместился в Оренбург не один, а прихватив с собой часть своей Тобольской команды. Среди них были многие достойные представители молодой интеллегенции.
«Русский по рождению и православный по вере, Михаил Васильевич привез с собою поляков, вероятно служивших с ним в Сибири, а они в свою очередь вызвали своих сородичей из западных губерний, и канцелярия комиссии обратилась в польское учреждение..." ("Записки генерал-майора И.В.Чернова», стр.136).
Среди поляков, прибывших с Ладыженским, можно назвать, например Аркадия Венгржиновского, друга Т.Г.Шевченко. Из Тобольска приехал и украинец Ф. М. Лазаревский.
Именно к Ладыженскому пришел взволнованный Лазаревский после первого посещения им только что сосланного в Оренбург Шевченко. Вот, что он пишет:
«9 июня 1847 года сидел я в своей Пограничной комиссии и усердно занимался текущими делами. Вдруг, около двух часов пополудни, в комнату вбегает, запыхавшись, писец Галявинский и говорит: «Ночью жандармы Шевченка привезли, я слышал от офицера, которому его сдали, и он находится теперь в пересылочной казарме.
Не давая себе отчета, я побежал в казармы и с трудом отыскал там новопривезенного арестанта. Лежал он ничком на нарах, углубившись в чтение библии. До этого времени я никогда не видал Шевченко, а знал только его «Кобзарь» и «Гайдамаки». Забывая о присутствовавших соглядатаях, в юношеском увлечении я бросился к нему на шею. Неохотно поднявшись с нар, Тарас Григорьевич заговорил со мной недоверчиво, отвечая отрывисто на мои вопросы. Понятно, мог ли он сразу довериться человеку, явившемуся к нему ни с того ни с сего, в первые часы его прибытия на место ссылки? Между прочим, я спросил его, не могу ли я быть чем-нибудь ему полезен? Он сдержанно ответил: «Я не нуждаюсь в чужой помощи — сам себе буду помогать. Я получил уже приглашение от заведующего пересылочной тюрьмой учить его детей...»
Просидев у него с полчаса, я прямо из казарм отправился к своему начальнику, генералу Ладыженскому, к которому до того являлся только по делам службы, и то, если не со страхом, то застенчиво и робко.
— Ваше превосходительство! Шевченко привезли! — выпалил я генералу. — Я сейчас был у него, нельзя ли помочь ему?
Ладыженский был начальником гуманным не по тогдашнему в ремени. Очевидно, он понял порыв молодого увлечения и деликатно-снисходительно охладил меня, заметив официальным тоном, что Шевченко, вероятно, заслужил свою участь, что в таком деле следует быть осторожным и сочувствие свое припрятать, и что он, наконец, удивляется смелости такого к нему обращения со стороны подчиненного...»
(А мог бы бритвой по горлу, и в колодец! )
…
«За участие в тайном политическом обществе Кирилло-Мефодиевского братства он был в 1847 г. арестован и сослан в Оренбургский край, где находился более 10 лет. 9 июня 1847 года Шевченко был доставлен после Петропавловской крепости в Оренбург, а 14 июня того же года отправлен в Орскую крепость по приговору: "за сочинение возмутительных и в высшей степени дерзких стихотворений" с собственноручной припиской Николая I - "под строжайший надзор с запрещением писать и рисовать».
Комментарии 4