В моей жизни террор начался после провала вступительных экзаменов в университет и после окончания сладкого последнего в жизни детского лета.
21 августа 1959 года я был принят в штамповочный шумный, вонючий и грязный цех завода КИНАП в качестве ученика слесаря. Как сейчас помню, много грязных толстых, тощих и малорослых евреев. Каждый из них трудился на своём кусочке верстака, в своём уголочке цеха. Их было так много, что русские люди как-то не очень и были заметны. Начальником цеха был красномордый еврей по фамилии Дреерман. Ядро управленцев и партийцев цеха тоже составляли евреи. Куда же девались русские?
Начальником участка был Володя Ляпин, а мастером цеха – реабилитированный из лагерей и очень «пришибленный» некто Карпов. Настоящим моим кошмаров стала замена Ляпина на нового начальника Урсуленко. Этот был обидчиком и отравителем моей души. Это была личность с обгоревшим лицом и душой. Его черные большие глаза всегда что-то искали.
У меня в цехе по возрасту было несколько друзей. Один мальчик с фамилией Лескин – сын юриста, другой - Боря Бердыев.
Лескин пережидал год после школы и набирал нужный для поступления в институт производственный стаж. Он по отцовской линии собирался поступать на юридический факультет университета. Бердыев тощий и высокий восточного типа человек увлекался музыкой и в те времена с коротковолновой враждебной радиостанции Свобода записывал на магнитофон рок-н-ролы.
Один рок он посвятил нашему мучителю Урсуленко. Припев звучал так: (Усуляйка ты пижон, усуляйка-аа).
Мастер Карпов уникальная личность. Никаких лишних слов, робот в нынешнем понимании. Очень тихий и безобидный. Что стало бы с Россией, если бы всех так обработали под роботов – карповых. Жили бы в тишине и покое. Лишнего и личного ничего.
А вот тут рядом повырастали молодые «бунтари»…не слушаются начальства и музыку иностранную слушают.
С Лескиным у меня была производственная дружба. Мы несколько раз объединялись в бригаду Лескина, и несколько раз
Разъединялись. Нам поручали самую грязную мало оплачиваемую работу – спиливать острые заусенцы на стальных деталях после штамповочной вырубки. Мы были умниками и берегли свои силы.
В конце цеха находился ещё один закоулок, в котором находились, вращающиеся с приличным грохотом, металлические барабаны. В них мы высыпали свои детали, добавляли древесные опилки. Через час вращения барабана стальные заусенцы притуплялись, а детали от взаимного соударения и трения с древесными опилками очищались до серебристого цвета, а мы, после столь блистательного безделья, зарабатывали один или два рубля. Ящик с готовыми деталями сдавался на контроль качества в ОТК. О принятии работы контролёр ОТК записывал в наряд и в отрывной талон, который возвращался рабочему. С этим талоном, как свидетельством о выполненной работе, мы подходили к «трибуне». На ней, на возвышении стояли стол и стул цехового начальства для удобства наблюдения за муравейником человеческим. Работа продолжалась, снова получали «горы» стальных острющих пластинок, в которых иногда приходилось сверлить отверстия и нарезать резьбу. Чтобы не махать напильником по стальным заусенцам народ использовал кроме барабанов наждачные круги или наждачные ленты. Это подспорье приводилось в движение электрическими двигателями. Детали под наклоном подносились к вращающимся огромным камням или к широким быстро движущимся наждачным лентам до искрящегося соприкосновения: «Ж – и – и – к» и уноси готовенького. Часто к этому ЖИК добавлялся мат от контакта с наждаком пальцев, ногтей или чего другого. Порезы и истирания покрывались специальной зелёнкой, которая застывала словно резиновый клей. Работать в защитных рукавицах было неудобно.
Целый месяц я пребывал в зачаточном состоянии рабочего, когда меня, яко младенца, передавали от одного рабочего к другому, видимо для ознакомления со мной строптивцем, а с другой стороны для вбивания в мою голову понятия, что здесь тебе мамочка не поможет. Будешь делать всё, как тебе скажут. Моё жизневторжение в цеху происходило вдоль огромного верстака, приставленного к окну. В самом начале моего трудового пути была семейная болгарская бригада матери и сына Станевых, которые для всей отечественной киноаппаратуры навивали пружины разных размеров и конфигураций. Моя фамилия Стойков всегда вызывала здоровый интерес болгар на предмет соплемённых связей, а мой социалистический ответ, что я русский и не знаю болгарского языка, всегда приводил болгарскую сторону к явному разочарованию. А тем более, что моя внешность походила на еврея-маланского, как с издёвкой и насмешкой, дразнил меня парень атлет –Сашка Воронков. В моей памяти он остался врагом, не признававшем во мне русского человека.
Семейная бригада загоняла меня в угол цеха за верстаком, где мне поручалось выравнивать на наждаке торцы пружин. Меня убаюкивала такая монотонная работа, а когда я малолетка, отработав свои семь часов, выскакивал через проходную завода, запах свободы и улицы делал своё дело. На Тираспольской площади, куда доставлял меня трамвай №21, я выпивал бокальчик пива перед обедом у мамочки, бокальчик тоже делал своё дело- из тощего мосластого выпускника средней школы я превратился в приличного толстяка – слесаря первого разряда, как записано в моей трудовой книжке.
После семейно-бригадного воспитания меня продолжали воспитывать рабочие-единоличники. Первым был противный слюнявый жид Койфман. Вторым воспитателем был дядя Мишечка или Буйчик, так его окликал Сашка Воронков, от чего Буйчик расплывался в слащавой улыбке, краснея словно девица. Буйчик был ростом 1,5 метра, поэтому возле верстака стоял на подставке чтобы доставать детали .
Удивительно, откуда этот отборный еврейский народ был завезен в Одессу и приставлен к верстакам, чтобы строить светлое будущее?
Буйчик работал на ответственном месте советского кинематографа – он создавал сердце кинопроектора – электродвигатель. Вначале он набирал пластины ротора и статора в нужном направлении и количестве, а , затем, насаживал на оправке нужные комплекты и отправлял это чудо техники дальше по технологической цепочке.
Наверняка, читатель понял какой романтический заёб был в моей юношеской башке, чтобы после провала вступительных экзаменов на химический факультет университета, меня потянуло в « кино», а попал в гимно. Никто особого учительского шефства надо мной не осуществлял. Я, меланхолическим ветром занесённый на поприще социалистического производства, рос самопроизвольно.
Копеечный заработок, совершенно непонятное житие, зачем оно такое? Тогда мне это в голову совсем не приходило, так как ожидался призыв в Армию-ю-ю. Было ожидание чего-то умопомрачительного. Дурак я был и всё это видать от карманного воспитания. Ни шагу от мамочки. Вот и вырос дурень в розовых очках. Постепенно очки стали пропускать реальный свет. Особенно тогда, когда как скотину, как молодого, как неженатого и не обременённого гнали на сельхозработы в глушь, в грязь, в холод.
И падала горькая слёзка в дали от мамочки.
С утра получал рядок и пинок в задок, давай сапай километр бурьяна от посадки до посадки под солнцепёком. Наверное в таких условиях росли китайские хун-вей-бины. Но нашего брата это только злило и тормозило.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы посмотреть больше фото, видео и найти новых друзей.
Нет комментариев