Предыдущая публикация
Ругать не буду, потому что я бы поступила точно так же.
Дочь пришла из школы с виноватой физиономией. И со строгой записью в дневнике: «Ударила своего одноклассника! Просьба разобраться и провести беседу!»
Начала разбираться — позвонила учительнице. Да, взяла и ударила. Он её не бил. А она ему — хрясь! — и прямо по физиономии. И со всей силы. Ребята могут подтвердить.
В первый раз я подралась с мальчиком в детском саду. Он ударил меня в раздевалке сапогом по голове. Он бил всех, сильно и больно, мальчиков и девочек. Все его боялись, он был без тормозов. Ему было очень смешно, когда жертва плакала. Хорошо помню, как он смеялся и радовался, когда у меня из рук вырвали сапог, занесённый для ответного удара. Но не помню, как я чисто технически, умудрилась загнать ему в ноздрю сухую горошину. Мальчика водили к врачу.
Больше он меня не трогал.
В первом классе меня единственный раз в жизни дёрнули за куцые хвостики. Которые тщательно сооружала мама из моих не желавших расти волос. Я обернулась и врезала, улыбающемуся до ушей любителю чужих хвостиков, пеналом по голове. Советским металлическим пеналом-коробкой, которым можно было заколачивать гвозди. И больше никто и никогда не прикасался к моим хвостикам.
С мальчишками я много и успешно дралась на равных. До тех пор, пока не выяснилось, что эти же вопросы можно решать другими, менее травматичными, но часто более болезненными способами.
И хорошо помню причины, по которым начиналась драка.
Я совершала поступки, не совместимые со званием девочки. Когда мальчик делал что-то, на что по его мнению, я ответить не могла, ещё и радовался при этом. Например, бил сапогом и ждал, что я буду сидеть и реветь. Или дёргал за хвостики зная, что я не смогу ответить тем же. Отнимал что-то и держал зная, что я не смогу дотянуться, и так далее.
В третьем классе Антон, с которым у нас была честная борьба за лидерство, не омрачённая пока всякими гендерными заморочками, на перемене задрал на мне юбку. Это был удар ниже пояса. Потому что ответить чем-либо адекватным по степени унижения, я не могла. Он удирал от меня, перепрыгивая с парты на парту и радостно хохоча. А я стояла внизу (тоже символический акт унижения) и сжимая кулаки, смотрела на его удаляющуюся спину в чёрной водолазке.
Мы только что пришли с завтрака и я держала в руке творожный сырок в шоколадной глазури. В те времена их продавали в бумаге. Они всегда текли и быстро превращались в кашу. И посмотрев на свою руку, я поняла, что сейчас поражение обернётся полной и бескомпромиссной победой.
Я медленно и аккуратно, никуда не торопясь, развернула этот сырок. Планеты надо мной выстроились в одну линию — и я точно знала, что сейчас у меня всё получится. Антон уже сделал один круг по партам и пошёл на второй, удаляясь в конец класса. Одноклассники почтительно хихикали, стоя у стен. Девочки смотрели на меня сочувственно.
Я улыбаясь, занесла руку с сырком, размахнулась и бросила. Сырок просвистел через весь класс и влепился аккурат в центр его спины, роскошным белым снежком посреди чёрной водолазки. Остаток перемены мне пришлось провести в женском туалете. Слушая, как разъярённый Антон ломает дверь. Я сидела на подоконнике, болтала ногами и была совершенно счастлива.
Как я и думала, всё-таки моя дочь «ударила своего одноклассника» не просто так. Он целенаправленно её доводил.
Добиваясь того, чего все они добиваются такими способами.
Она попросила его не трогать чехол с очками — а он его трогал. Потом хватал, потом размахивал у неё перед носом. А она просила и просила.. А потом играл с ней в игру «а ну-ка отними»- ненависть к которой, она вероятно унаследовала от меня. И ему было ужасно весело.
И тогда она, интуитивно выбирая между двумя способами — пожаловаться учительнице или решить вопрос самой, — врезала ему по физиономии.
Современные пеналы мягкие и в таких делах бесполезные, учебники тонкие и не солидные. Поэтому она обошлась рукой.
И представила я себе всю эту картину в красках. Как она просит, уговаривает- а он смеётся, и прячет чехол за спиной. А она и злится, и переживает, потому что ей строго-настрого велено беречь очки. И я поняла, что сказать мне ей нечего.
И теперь она стоит несчастная, передо мной, опустив голову. Потому что в школе ей наверное, уже объяснили, что девочки так себя не ведут. И что все вопросы можно решить словами.
Она в ожидании моих гневных речей. И я махнула рукой на всю эту педагогику.
— Ну и молодец, — говорю, — всё правильно сделала.
Я обняла, и поцеловала её, совершенно ошалевшую. И мы пошли обедать. А в дневнике я написала: «Разобралась. Поговорила. Ругать не буду. Потому что я бы на её месте поступила точно так же».
Автор: Ксения Кнорре Дмитриева
Следующая публикация
Нет комментариев