Предыдущая публикация
Бичевание Иисуса Христа.
Все было на много хуже, т.к. били в подвешенном состоянии и наносили раны на все тело со всех сторон... (Фрагмент ): 28Центурион, поприветствовав Понтия Пилата, докладывает ему.
«Опять сюда?! Ух! Это проклятое племя! Пододвиньте поближе это сборище, и приведите сюда Обвиняемого. О, что за досада!»
Он выступает навстречу толпе, оставаясь все же в центре зала.
«Слушайте, евреи. Вы привели мне этого Человека как подстрекателя. Я допросил Его в вашем присутствии и не нашел в Нем ничего из тех преступлений, в которых вы Его обвиняете. Ирод нашел не больше моего и отослал Его обратно к нам. Он не заслуживает смерти. Рим высказался. Но чтобы не расстраивать вас и не лишать развлечения, я отдам вам взамен Варавву. А Его я накажу сорока ударами плетей. Этого достаточно».
«Нет, нет! Не Варавву! Не Варавву! Смерть Иисусу! И ужасная смерть! Отпусти Варавву и приговори этого Назарянина».
«Послушайте же! Я же сказал: порка. Разве этого мало? Тогда подвергну Его бичеванию. Это жестоко, знаете? От этого можно умереть. Что Он такого сделал? Я не вижу в Нем никакой вины. И я Его освобожу».
«Распни! Распни! На смерть! Ты покрываешь преступников! Язычник! Ты тоже дьявол!»
Толпа внизу надвигается, и первая шеренга солдат готова дрогнуть, не имея возможности пустить в ход копья. Но второй ряд, спустившись на ступеньку, разворачивает свои копья и выручает товарищей.
«На бичевание Его», – приказывает Пилат центуриону.
«Сколько ударов?»
«Сколько сочтешь нужным… Все равно, дело закончено. И мне оно надоело. Иди».
29Четверо солдат ведут Иисуса во внутренний двор по другую сторону зала. В середине двора, вымощенного разноцветным мрамором, возвышается колонна, похожая на те, что при входе. И где-то в трех метрах от земли в нее вделана железная перекладина, выступающая, как минимум, на метр, с кольцом на конце. К нему и привязывают Иисуса за руки, вздернув их над головой и предварительно раздев Его. На Нем только короткие полотняные штаны и сандалии. Его руки связаны вместе в области запястий и вытянуты до самого кольца, так что, несмотря на Свой рост, Он еле достает до пола, стоя на мысках… Такое положение само по себе мучительно.
Я читала, не знаю где, будто эта колонна была невысокой, и Иисус стоял согнувшись. Возможно. Но я говорю то, что вижу.
Позади Него пристраивается некто, напоминающий палача, с явно еврейским профилем; перед Ним – еще один, на вид такой же. В руках у них плети, сделанные из семи закрепленных на рукояти кожаных ремней, на концах у которых свинцовые грузила. Они приступают к бичеванию, ритмично нанося удары, словно упражняются. Один спереди, другой сзади, так что тело Иисуса от ударов поворачивается в разные стороны.
Те четверо солдат, которым Его поручили, совершенно безучастны и играют в кости с еще тремя, присоединившимися к ним. И голоса играющих накладываются на звуки плетей, которые то шипят как змеи, то гулко резонируют подобно камням, ударяющим в натянутую кожу барабана. Они бьют по несчастному телу, стройному и белому как старая слоновая кость, и оно покрывается полосками, которые проявляются все ярче и ярче, достигая вначале розового оттенка, потом фиолетового; после они превращаются в синие опухоли, наполненные кровью; затем кожа трескается и прорывается, и кровь начинает струиться со всех сторон. С удвоенной жестокостью они хлещут по грудной клетке и животу, но множество ударов приходится также по ногам, рукам и даже по голове, не оставляя ни одного живого места.
Но Он не издает ни стона… Если бы Его не держала веревка, Он бы упал. Но Он не падает и не стонет. Лишь голова после множества полученных ударов свисает на грудь, как от обморока.
«Эй! Остановитесь! Он должен быть жив, когда Его будут убивать», – насмешливо кричит один из солдат.
Двое палачей останавливаются и вытирают пот.
«Мы измучились», – говорят они, – «Дайте нам плату, чтобы мы могли промочить горло…»
«Я отплатил бы вам виселицей! Нате, вот вам…», – и декурион бросает каждому палачу по крупной монете.
«Вы славно поработали. Он похож на мозаику. Тит, говоришь, Он действительно был дорог Александру? Тогда сообщим ему, пусть оплакивает. Давай-ка, мы Его развяжем».
30Его развязывают, и Иисус валится на пол как мертвый. Оставляют Его лежать, несколько раз поддевая ногами, обутыми в калиги[15], с целью добиться от Него хотя бы стона. Но Он молчит.
[15] Калиги – солдатские башмаки.
«Он что, умер? Разве это возможно? Он молод и, как мне рассказывали, ремесленник… а выглядит как утонченная дама».
«Сейчас я этим займусь», – произносит один из солдат. И пытается посадить Его, оперев спиной о колонну. На месте, где Он лежал, видны сгустки крови… Солдат направляется к фонтанчику, журчащему под сводами портика, наполняет водой бадью и опрокидывает ее на голову и на тело Иисуса. «Порядок! Цветам вода полезна».
Иисус глубоко вздыхает и пробует подняться, но глаза пока не открывает.
«О, славно! Ну, красавец! Как Тебя заждалась подруга!..»
Но Иисус тщетно опирается кулаками в пол, пытаясь выпрямиться.
«Давай! Живее! Ты такой слабый? Вот подкрепление», – ухмыляется другой солдат. И древком своей алебарды наносит удар по лицу и попадает между правой скулой и носом, который начинает кровоточить.
Иисус открывает глаза, осматривается. Затуманенный взгляд… Смотрит на солдата, ударившего Его, вытирает ладонью кровь и потом, с большим усилием, встает на ноги.
«Одевайся. Так оставаться неприлично. Бесстыжий!». Все хохочут, собравшись вокруг Него.
Он молча подчиняется. Но как только Он нагибается – а Он один лишь знает, каких страданий Ему стоит наклониться до земли после таких ушибов, когда раны еще больше открываются от растяжения кожи, и от лопающихся волдырей появляются новые – солдат тотчас раскидывает одежды, пнув их ногой. И всякий раз, когда Иисус, шатаясь, вновь добирается до них, кто-то из солдат опять отшвыривает их подальше или разбрасывает по сторонам. И Иисус, мучительно страдая, идет за ними, не говоря ни слова, пока солдаты непристойно насмехаются над Ним.
Наконец-таки Ему удается одеться. Он также надевает и белую тунику, которая лежала в углу и осталась чистой. Как будто хочет прикрыть Свое бедное красное одеяние, которое еще вчера было таким красивым, а сейчас заляпано грязью и запятнано кровью, истекшей в Гефсимании. Кроме того, перед тем как надеть короткую нижнюю рубашку, Он вытирает ею Свое мокрое лицо, очищая его от плевков и пыли. И оно, это бедное святое лицо, снова выглядит чистым, только отмечено синяками и мелкими порезами. Он также приводит в порядок Свои растрепанные волосы и бороду, повинуясь врожденной потребности держать внешность опрятной.
И потом присаживается на корточки на солнце. Поскольку Он весь дрожит, мой Иисус… В Нем начинает развиваться лихорадка, проявляясь в виде сильного озноба. И также чувствуется слабость от потери крови, голодания и долгой ходьбы.
31Ему опять связывают руки, и веревка снова врезается там, где уже видны два красных браслета содранной кожи.
«И что дальше? Что нам с Ним делать? Мне уже скучно!»
«Подожди. Евреи хотят царя. Сейчас мы им его дадим. Вот Он…», – рассуждает солдат.
И бежит, очевидно, на задний двор, откуда возвращается со связкой ветвей дикого боярышника, еще довольно гибкого, поскольку весной его ветви остаются относительно мягкими, тогда как длинные и острые шипы – весьма твердые. С помощью кинжала они срезают листья и цветки, сгибают эти ветви в форме круга и надевают на несчастную голову. Однако варварский венец падает на шею.
«Не подходит. Надо поуже. Сними-ка его».
Венец снимают, царапая щеки, цепляя и вырывая волосы и рискуя Его ослепить. Венец делают поменьше. Теперь он слишком мал. Несмотря на то, что его насаживают с силой, и шипы впиваются в голову, он не держится. Его опять срывают, вырывая еще больше волос, и опять подгоняют. Теперь точно по голове. Впереди три колючих ветви. Сзади, там, где концы этих ветвей переплетаются, получается настоящий узел из шипов, которые вонзаются в затылок.
«Видишь, как хорошо? Настоящая бронза с чистыми рубинами. Погляди на Себя, о царь, в мою кирасу», – насмешливо предлагает изобретатель этой муки.
«Чтобы получился царь, одной короны недостаточно. Нужны пурпурная мантия и скипетр. В стойле есть палка, а в сточной канаве – красная хламида. Принеси их, Корнелий».
И как только их приносят, на плечи Иисуса набрасывают испачканное красное тряпье и, ударив палкой по голове, дают ее Ему в руки, и начинают кланяться и приветствовать: «Радуйся, царь Иудейский», покатываясь со смеху.
Иисус не реагирует. Он позволяет усадить Себя на «трон», роль которого исполняет перевернутая вверх дном бадья, из которой поят лошадей. Он сносит удары и насмешки, не проронив ни звука. И только смотрит на них… и этот взгляд полон такой доброты и такой ужасающей скорби, что без боли в сердце этого нельзя выдержать.
32Солдаты лишь тогда прекращают свои насмешки, когда грубый голос начальника приказывает им доставить Виновного к Пилату. Виновного! В чем?
Иисуса опять приводят в зал, который теперь закрыт от солнца дорогим навесом. Он так и остается в терновом венце, хламиде и с палкой в руках.
«Выйди вперед. Чтобы я показал Тебя народу».
Иисус, хоть и избитый, с достоинством выпрямляется. О, как настоящий царь!
«Слушайте, евреи! Вот этот Человек. Я наказал Его. А теперь пускай Он уходит».
«Нет, нет! Мы хотим видеть Его. Наружу! Чтобы этого богохульника было видно!»
«Выведите Его наружу. И смотрите, чтобы Его не схватили».
И между тем, как Иисус выходит в приемную, в окружении каре солдат, Пилат указывает на Него рукой и говорит: «Вот этот Человек. Ваш царь. Разве все еще недостаточно?»
Солнце в знойный день светит почти перпендикулярно, так как время сейчас между третьим и шестым часом, оно сияет так, что глаза и лица отчетливо видны: неужели это люди? Нет: бешеные гиены. Они кричат, потрясают кулаками, требуя смерти…
Иисус держится прямо. И, уверяю, у Него никогда еще не было такого благородного величия. Даже когда Он совершал самые удивительные чудеса. Это величие страдания. И при этом настолько божественное, что его вполне хватило бы, чтобы назвать Его Богом. Но чтобы произнести это Имя, нужно быть как минимум человеком. А в Иерусалиме сегодня вместо людей – одни бесы.
Иисус смотрит поверх голов, ищет, и находит среди моря враждебных лиц несколько дружественных. Сколько? Не больше двадцати друзей посреди тысяч недругов… И Он опускает голову, пораженный тем, насколько их мало. Падает слеза… другая… еще одна… Вид Его слез вызывает не сочувствие, но еще более свирепую ненависть.
33Его уводят обратно в зал.
«Итак? Отпустите Его. Это справедливо».
«Нет. На смерть. Распни Его».
«Я отдам вам Варавву».
«Нет. Христа!»
«Раз такое дело, возьмите Его сами. И сами Его распинайте. Потому что я не нахожу в Нем никакой вины для этого».
«Он называл себя Сыном Божиим. По нашему закону за такое богохульство полагается смерть».
Пилат задумывается. Идет обратно. Садится на свой небольшой трон. Кладет на лоб ладонь и, уперев локоть в колено, внимательно разглядывает Иисуса. Говорит: «Подойди ко мне».
Иисус подходит к подножию возвышения.
«Правда ли это? Отвечай».
Иисус молчит.
«Откуда Ты? Кто такой Бог?»
«Бог – это Всё».
«Ну и? Что означает это „Всё“? Что такое это „Всё“ для того, кто умирает? Ты безумен… Бога нет. Есть я».
Иисус молчит. Проронив это веское слово, Он погружается в молчание.
34«Понтий, вольноотпущенница Клавдии Прокулы просит разрешения войти. У нее для тебя письмо».
«Господи! Теперь еще и женщины! Пусть войдет».
Входит некая римлянка и становится на колени, протягивая вощеную табличку. Должно быть, это именно то письмо[16], где Прокула умоляет своего мужа не осуждать Иисуса. Пока Пилат читает, женщина отступает назад.
[16] Мф. 27:19.
«Советует мне остерегаться Твоего убийства. Ты действительно нечто большее, нежели просто гаруспик? Ты меня пугаешь».
Иисус молчит.
«Разве не знаешь, что в моей власти освободить Тебя или распять Тебя?»
«Ты не имел бы никакой власти, если бы тебе не было дано свыше. Поэтому тот, кто предал Меня в твои руки, виновен больше тебя».
«Кто же это? Твой Бог? Мне боязно…»
Иисус молчит.
Пилат в замешательстве. Его одолевают противоречивые желания. Он боится Божьего наказания, боится наказания Рима, опасается также мести иудеев. На мгновение побеждает страх Божий. Пилат выходит в переднюю часть приемной и громко выкрикивает: «Он невиновен».
«Если ты это утверждаешь – ты недруг Цезаря. Всякий, кто объявит себя царем, враг ему. Ты хочешь отпустить Назарянина. Мы сообщим об этом Цезарю».
Пилатом овладевает человеческий страх.
«Итак, вы желаете Его смерти? Пусть будет так. Но да не запятнает моих рук кровь этого Праведника!» – ему приносят сосуд, и он умывает свои руки в присутствии народа, который в это время кричит, охваченный бешенством: «На нас, на нас Его кровь. Пусть Его кровь падет на нас и на наших детей. Мы Его не боимся. На крест! На крест!»
35Понтий Пилат возвращается к своему маленькому трону, призывая центуриона Лонгина и одного из рабов. Приказывает рабу принести дощечку, к которой прикрепляет вывеску, где делает надпись: «Иисус Назарянин, Царь Иудейский». И показывает ее народу.
«Нет. Не так. Не царь Иудейский. Но что Он говорил, будто Он царь Иудейский», – кричат многие.
«Что я написал, то написал», – сурово отвечает Пилат и, вытянувшись прямо, простирает свою руку вперед, обращая ее ладонью вниз, и выносит вердикт: «Отправишься на крест. Воин, ступай, приготовь крест»[17]. Он сходит с возвышения и, даже не поглядев на шумящую толпу и на бледного Осужденного, покидает зал…
[17] Фраза на латыни: «Ibis ad crucem! I, miles, expedi crucem».
Иисус остается в центре зала под надзором солдат в ожидании креста.
10 марта 1944. Пятница (Евангелие как оно было мнеявлено. 604 глава)
Следующая публикация
Нет комментариев