Предыдущая публикация
Исполнилось 100 лет со дня рождения большого советского поэта, грузина по национальности, Булата Шалвовича Окуджавы.
«Вообще же, я с годами войну и Победу переосмыслил весьма основательно. Считаю, что мы слишком много говорим о своей победе. Кричим, кричим, кричим. А это вещь такая, как любовь к Родине. О ней тихо говорить надо. Если в мой дом приходит грабитель, я беру палку и сопротивляюсь, и защищаюсь. Это правильно. Но потом на каждом перекрестке я не кричу, что я победил и ударил палкой человека и я замечательный, а он такой мерзавец. То есть дом защищать надо, но не возводить это в гордость, не упиваться победой. Мы чересчур ее эксплуатируем. У меня такое впечатление, что мы на сегодняшний день по этой причине самое милитаризованное государство. Я много поездил по миру, бывал в разных странах, но такого увлечения военным нигде не наблюдал. Ну, может быть, оно есть где-нибудь в восточных государствах, но я говорю о цивилизованных странах».
Тут следует объяснить читателю, почему приведена столь длинная цитата. Ну, прежде всего, потому, что это - ответ Булата Шалвовича на мой вопрос о его участии в Великой Отечественной войне, заданный ему при нашей самой первой встрече. Случилась она в 1986 году. Предыдущее десятилетие я прослужил в Москве, и все эти годы мечтал, надеялся на встречу с Окуджавой, но осуществить задуманное мешали мои провинциальная робость и еще знание того, что военных бард не очень жалует, если не сказать круче. Преодолел же робость, как тогда казалось, достаточно простым способом: накануне собственного дня рождения позвонил Булату Шалвовичу и сообщил, что завтра мне исполняется 38 лет.
- Поздравляю, но я-то тут при чем?
- Простите великодушно, однако я загадал: если вы завтра встретитесь и побеседуете со мной, как с военным корреспондентом ТАСС, то это будет подарок ко дню рождения. Нет, стало быть, останусь без подарка и вся недолга.
- Вы меня поставили в неловкое положение. Ни времени, ни желания для беседы с вами у меня нет, а с другой стороны... Честное слово, какая-то странная ситуация. Ну, что ж, приезжайте завтра в первой половине дня: Безбожный переулок, дом 16.
На следующий день Булат Шалвович еще раз довольно уничижительно прошелся по моей придумке и поставил условие: полчаса на все расспросы. И без того слабо контролирующий себя от волнения, я был вообще пришиблен жесткой строгостью собеседника. И с ходу задал тот самый вопрос об его участии в войне.
С учетом моей тогдашней вовсе не надуманной пиететности перед этим поэтом и бардом, читатель вряд ли поверит, что после ответа Окуджавы я начал с ним (откуда и смелость-то появилась?)... спорить. Не забывайте, что на дворе стоял всего лишь первый год так называемой перестройки и гласности, из моей головы еще не выветрилась академическая наука, густо сдобренная марксизмом-ленинизмом, а отечественная, с позволения сказать, демократия даже под стол пешком еще не ходила. В какой-то момент откровенно затянувшейся дискуссии я уже просто начал совестить и упрекать Булата Шалвовича за его крамольные взгляды на наше святая святых. В том смысле, что не может, не должен, не имеет права поэт, написавший: «Нам нужна одна Победа. Одна - на всех, мы за ценой не постоим» как-то ее переоценивать, препарировать такую дорогую для всего народа Победу. Он, правда, не долго терпел мою дерзость, сказав: если есть еще вопросы - задавайте, а эту тему закроем.
Чтобы ее уж окончательно закрыть, замечу, что несколько лет спустя после нашей первой встречи (всего их было четыре), Булат Шалвович в одном интервью высказал, на мой взгляд, даже не крамольную, а вполне мизантропическую мысль, поставив практически на одну доску советского и фашистского солдата. ("Я тоже был фашист, но только красный"). Со всей природой отпущенной деликатностью, я спросил: "Зачем же вы так, Булат Шалвович? Ведь сами же написали: "А душа, уж это точно, ежели обожжена, справедливей, милосерднее и праведней она". Он резко прервал разговор, заявив, что мне все равно его не понять именно через то, что я профессиональный военный и потому у меня милитаризированный, искорёженный пропагандой менталитет...
Для чего все это я вспоминаю? Как это кому ни покажется странным, даже нелепым, но Окуджава по жизни был не очень добрым, если не сурово-желчным, порой и мстительным человеком. Смешно полагать, что это умозаключение - плод личной обида за то, что кумир был не очень ласков со мной. Да и не столь я наивен, чтобы не понимать: на фоне такого поэтического гиганта кощунственно прочерчивать любые личные авторские мотивы. Нет, тут все гораздо сложнее и глубже.
Если взять на себя нелегкий труд проанализировать многочисленные печатные и изустные интервью Булата Шалвовича, то нельзя не заметить, что в них он, мягко говоря, был не в восторге от страны, в которой родился, учился, воевал, творил и просто жил. Другими словами, он был типичным отечественным либерастом, которые в подавляющей массе своей испытывающим почти мазохистское удовольствие и наслаждение, изгаляясь, издеваясь, откровенно ненавидя страну, в которой родились, воспитались. В этом смысле мой герой чрезвычайно редко отмечал в ней события, свершавшиеся "под управлением любви". Их и в самом деле в нашей истории не густо, но все же это наша Родина, которую конкретному поэту Окуджаве пришлось еще и защищать с оружием в руках и даже кровь за нее пролить...
Далее, в снискавшем букеровские лавры романе "Упраздненный театр" простые русские люди вообще изображены им как злые, тупые, вздорные, некультурные, консервативные, полудикие скоты, вечно пахнущие чем-то кислым. По этому поводу известный критик О.Давыдов совершенно справедливо заметил: "Эти описания столь часты и навязчивы, что заставляют задуматься о происхождении такой прямо патологической нелюбви".
Наконец, нельзя не вспомнить, как оригинально оценил Булат Шалвович расстрел Белого дома, по существу одобрив его и назвав "финалом детектива". Тут, к слову, тоже можно добавить: детектива тупого, бездарного, отвратительного, проще говоря,- ельцинского. Но, согласитесь, лучше бы такая оценка слетела из уст кого угодно, но только не "дворянина с арбатского двора", расставившего однажды и навечно "часовых любви" на всех стратегических высотах сердца России - Москвы.
И здесь подхожу к тому главному, ради чего, пожалуй, и написаны эти строки. Всю свою не такую уж короткую творческую жизнь Булат Окуджава вел незримый и непрерывный бой против... самого себя, против своей мизантропической натуры, которой окружающие и близкие не замечали или не хотели замечать, против своих комплексов, берущих начало из революционно-нэпмановского детства, против неизлечимого, как сахарный диабет, скептицизма. И в итоге - победил. Потому что все им сказанное и сделанное вне поэтической стези - для кого-то спорное, для других, в принципе, неприемлемое,- все перемелется, забудется, уйдет (уже ушло!) с поколением шестидесятников, растерявшихся, заблудившихся на крутых росстанях в очередной раз вздыбленной истории Отечества. А поэзия Окуджавы, которую он не омрачил ни единой скабрезной сточкой, останется с нами очень надолго - навсегда.
Окуджава, отдадим ему должное, относился к своей музе так трепетно, восторженно и вдохновенно, как не относился ни к родителям, ни к сыновьям, ни к женщинам, ни к многочисленным друзьям, ни к миллионам своим почитателей (последних просто недолюбливал). Некоторое время член партии и почти всю жизнь материалист, он, тем не менее, прекрасно понимал, что поэтическим даром, редкой, если не уникальной тональности сподоблен самим Богом. (Так называемому бардовскому движению он и отец, и мать, и воинский начальник. Галич, Визборг, Высоцкий, Ким - это все его прямые последователи-потомки). Никогда не забуду, эмоционального признания Булата Шалвовича: "Однажды меня вдруг покинула способность сочинять стихи. Обычно строчки, рифмы, даже целые поэтические сюжеты роятся в голове, как незатейливая мелодия. А тут вдруг – ничего, пусто! Я испугался каким-то атавистическим страхом, как ни разу в жизни не пугался даже на войне. Думал, что уже никогда не напишу ни одной стоящей строчки, почему и за прозу взялся. Однако потом потихоньку, потихоньку вновь все пошло, слава Богу, как и раньше".
В год смерти Окуджавы его поэзии исполнилось сорок лет. Практически все это время власть предержащие с подозрительностью, а то и явным неодобрением относились к его творчеству. Попервости это выглядит странным, потому что Булат Шалвович в стихах и песнях ни разу не наступил ни на одну из любимых мозолей тоталитарной системы. Наоборот, за "Сентиментальный вальс" (кстати, посвященный Е.Евтушенко, который дал ему путевку в большую поэзию) она (система) обязана Окуджаве, как минимум, бюстом. Так эпохально, былинно комиссаров даже самые правоверные творцы не сумели возвеличить. То что он подписывал различные там обращения, оказывал некоторые знаки внимания диссидентам - как бы особь статья, к поэзии не относящаяся. Тем не менее, творчество Окуджавы всегда щелкали по носу, как что-то не всамделишнее, инфантильно-вздорное, несерьезное. Окуджаву поэтому многие упрекали в уходе в башню из слоновой кости, в том, что он живет "в своей, созданной им кукольной стране с Киплингом, "насвистывающим в дудку", с одноногим солдатом из Сивцева Вражка", с голубым человеком, с Франсуа Вийоном, с пиратом из районной пивной... Это мир музыкальной шкатулки, где "целый день играет музыка".
Многим такой поэтический мир не нравился раньше, не в восторге они от него и теперь. Но без него русская поэзия уже немыслима.
В один из юбилеев поэта я опубликовал в лучшей Интернет-газете России - «Столетие» - очерк об Окуджаве. Пришли отклики. Много откликов. И что меня больше всего поразил – на 90 процентов они были с негативным окрасом…
*
Сам Булат Окуджава так рассказал о своем фронтовом пути: «Я вообще в чистом виде на фронте очень мало воевал. В основном скитался из части в часть. А потом – запасной полк, там мариновали. Но запасной полк – это просто лагерь. Кормили бурдой какой-то. Заставляли работать. Жутко было.
- То есть романтизм, с которым вы рвались на фронт, уже был разрушен?
- Никакого романтизма. Пожрать, поспать и ничего не делать – это главное».
Страшно подумать, что ожидало бы нашу страну, если бы среди тех, кто родился в 1924 году, было бы много таких, как Окуджава. К счастью, большинство парней уходили на войну как Ленька Королев. Окуджава потом про них потрясающие строки сочинял: «И себя не щадите вы…». Майор
*
«Кроме ультра-либеральных мыслей, высказываемых им в последний период его жизни направо и налево, Окуджава вместе со всей либеральной нечестью призывал к уничтожению людей в октябре 93 года. Как раз вот это не забудется потомками никогда. Никакой победы над собой он не одержал в том смысле, о котором говорит автор. Если только в самом конце (последний абзац статьи). Не сужу, но полагаю». Максим Купинов
*
«Я тоже был фашист, но только красный» и «Резко прервал разговор, заявив, что мне все равно его не понять».
Зато его на склоне лет, как видно, хорошо понимал его новый друг, сосед по подмосковному дачному посёлку "Жаворонки" - Анатолий Борисович Чубайс. Который, когда ещё вылезал на экраны с публичными речами, обличая вскормившую его «прогнившую советскую систему», оч-ч-чень любил употреблять словосочетание: "красно-коричневые".
И, как известно, свой последний стих "великий бард" посвятил именно своему соседу-корешу: "Пусть останется меж нами // Добрый "Жаворонков" крик". Питерский
*
«Некоторые песни его даже нравятся, вот взглядов его не приму никогда. Он ёрничал даже в советское время, а уж, когда пришли времена «свободы», он и показал своё истинное лицо. Спасибо МАЙОРУ, КАЛУЖАНИНУ и ПИТЕРСКОМУ, за то, что избавили от необходимости «разоблачать гения». Горб
*
«На одном из концертов Окуджавы в Минске мой давний знакомый Иван вышел с цветами на сцену, подошел к "великому барду" и, сказав перед микрофоном "Старик, ты для меня умер", поломал цветы и бросил их к его ногам. Было это вскоре после заявления Окуджавы о поддержке расстрела Белого дома в октябре 93-го». Владимир (Минск)
*
«Согласен с комментаторами практически во всем. А песни про десантный батальон, Бери, шинель, Ваше благородие госпожа удача как будто написаны другим человеком. Но Окуджава был один. Этот феномен и попытался объяснить автор статьи. Есть над чем подумать». Робин.
*
«А позиция Булата в начале октября 1993 года? По отношению к Верховному Совету и к тем сотням людей, погибших от рук проельцинских мерзавцев. Сын грузинских карателей Булат Окуджава: путь негодяя» Юрий Петрович
*
«А как вам это признание барда: «Учился я плохо. Курить начал, пить, девки появились. Московский двор, матери нет, одна бабушка в отчаянии. Я стал дома деньги поворовывать на папиросы. Связался с темными ребятами. Как я помню, у меня образцом молодого человека был московско-арбатский жулик, блатной. Сапоги в гармошку, тельняшка, пиджачок, фуражечка, челочка и фикса золотая». (Из беседы с Юрием Ростом). Андрей.
*
«Он приветствовал расстрел Белого Дома в 1993 году: «Я наслаждался этим. Я терпеть не мог этих людей, и даже в таком положении никакой жалости у меня к ним не было. И может быть, когда первый выстрел прозвучал, я увидел, что это - заключительный акт. Поэтому на меня слишком удручающего впечатления это не произвело»
А я помню его рядом с Лией Ахеджаковой. Когда она дрожащими губами вещала в телевизоре: "Борис Николаевич, расстреляйте их всех, этих собак". Мерзость». А Булат кивал головой в знак согласия». Помнящий.
*
«Если бы Окуджава был жив, скорей всего и сегодня он не отказался бы еще от одного залпа по нынешней России, вместе с Ахеджаковой, Макаревичем и подобными». Правдоруб.
*
«Да у него были прекрасные песни и стихи, но как сказала Ахматова: "Когда б вы знали, из какого сора. Растут стихи, не ведая стыда". Вот Окуджава и был этот сор, из которого росли стихи. Так бывает, причуда природы, талант попал в гнусного человечка. Это гений и злодейство - несовместны, а талант бывает и у негодяев. Ничего в этом нового». Анна.
*
На вопрос «Что для Вас главное в творчестве?» Булат ответил: «Главное в творчестве? Чтоб хорошие деньги платили. Ну чего стесняться-то! Чего стесняться-то!?»
"Виноградную косточку в теплую землю зарою..." написал тот, кто много позже захотел увидеть на теплой земле памятник Шамилю Басаеву.
"Ель моя, ель, словно Спас на крови" написал тот, кто назвал кровь, пролитую Шамилем Басаевым, обстоятельством печальным и трагичным. А самого Басаева – человеком, достойным памятника. Большого.
В одном из своих интервью "Голосу Америки" Булат Окуджава скажет: «Патриотизм чувство не сложное, оно есть даже у кошки».
Сын Окуджавы от первой жены отсидел в тюрьме, принимал наркотики, от которых и умер. Второй сын – малоизвестный музыкант.
Интересно, счастлив ли он в «новой России», которую построили такие, как его отец?»
Maxfux October
*
«Преследуемый» литератор Окуджава летом 1969 года поведал, что в течение восьми месяцев съездил за государственный счет в Югославию, Венгрию, Францию, ФРГ, Австралию и Индонезию. У Окуджавы к 1985 году вышли диски в США, Англии, Италии, Швеции, ФРГ, Франции, Японии. Это несколько миллионов не рублей. Так обычно платят агентам влияния, чтоб скрыть факт сотрудничества и предательства». Неизвестный.
Михаил Захарчук.
Следующая публикация
Нет комментариев