ГЛАВА II

Из моего дневника от 22.04.13.
«Если верить маме, что я родился переношенным аж на целый месяц, то зачат я был аккурат в новогоднюю ночь. А если учесть, что со дня свадьбы моих родителей не прошло и двух недель (я, после своей первой свадьбы, пил недели три беспробудно), то очень возможно, что мой отец, во время зачатия первенца, был во хмелю. Хотя это, совершенно ничего не значит. Потому что не верил в то, что он мой отец. И очень долгое время.
Но, скорее всего, просто видел, что я – не его породы, а уменьшенная копия его родного брата-здоровяка. Зато младший его сын пошёл в него. Он и был, и есть, и будет самым любимым. Но – это я забежал малость вперёд. Просто хочется свой первый год расписать поподробнее. Вот парадокс какой: ничего сам не помню – но пытаюсь подробнее изложить.
Из рассказов мамы знаю, что отец душил её, беременную, как впрочем, и не беременную, на протяжении долгих лет. Ох уж, эти долгие годы. Мне-то в этом году всего лишь два месяца настукало. Даже не представляю себе сейчас, каким крохой я тогда был. А ведь мог бы и не быть.
Мёртвым я, однако, родился. Еле-еле откачали. Эх! Если бы знать тогда, сколько раз мне ещё умереть придётся, какая мне доля выпадет, какая судьба… Может быть, не было тогда смысла выкарабкиваться?.. (23:38)»
После того, как родители переехали с Цюрупы на Разина (а это через дорогу – начало 1972 года), детство моё закончилось. Оказалось, что мама с папой очень любят ругаться. Мама, правда, рассказывала, что отец избивал её и душил, ещё когда она была беременна мной. Да и потом она постоянно жаловалась (жалуется и сейчас) на проткнутые вилкой руки, на порезанные стеклом ноги, на синяки на лице, на сломанные рёбра и пр. К слову, когда подрос младший её сын, он тоже стал избивать и оскорблять мать, подражая папашке. А уж унизительных слов за долгие годы совместной жизни было произнесено родителями столько, что петитом можно было бы их выложить, наверное, от Земли до Луны. Моим отцу и брату почему-то доставляло удовольствие обзывать маму, делая упор на её инвалидность: «хромая», «камбала», «кандыба» и т.д. Мама же моя, тоже не уступала, бросалась в драку не раздумывая. Но часто, не имея возможности одержать безоговорочную победу, плакала, жаловалась сама себе на судьбу и, будучи эгоисткой и энергетическим вампиром, что присуще многим инвалидам, пыталась отыграться на самом слабом и незащищённом звене – своём старшем сыне. Довольно часто она разыгрывала передо мной сцены самоубийства, заходя на балкон, с криками о суициде, пыталась перенести ногу через ограждение. С трясущимися руками, боясь, что мама погибнет на моих глазах (так как принимал всё это за чистую монету), я день за днём оттаскивал её от страшного места и как мог успокаивал.
Однажды, я сказал маме, что сильно люблю деда. Мама схватила, находившийся в ванной комнате, топор и погналась за мной. Я попытался закрыться в спальне, но голова топора проскочила между полотном и коробкой двери. Под руку мне подвернулся утюг, которым и удалось выбить грозное оружие. Я крепко налёг на то, что служило мне в данный момент защитой. Не в силах преодолеть мою силу, помноженную на страх, мама начала дубасить топором в дверь, оставляя незабываемые «шрамы» на дереве, которые потом заклеили плотными обоями (или чем-то вроде этого). Я боялся, что мама прорубит дверь и ранит меня. Почти плача, я умолял маму остановиться.
Но подобный случай был единичным. Обычно мама била меня по лицу, а потом просила прощения. Мордовала она меня и за то, что писать я учился левой рукой (как же так, её сын будет отличаться от других учеников: надо быть как все – это самый железный девиз моих родителей, да и многих других представителей человечества; а как известно, левшу вредно и опасно переучивать: возникают неврозы, а мозг начинает отставать в развитии), и за то, что не сразу научился завязывать шнурки на ботинках.
Отец же любил пороть меня своим офицерским ремнём (дослужился он до старшего прапорщика). Папа ставил меня на колени (так пороли и его когда-то, и он долгие годы мечтал также наказывать своих детей, до чего, собственно, и дорвался, но младшего он не трогал, да и вообще не наказывал (меня же даже «в угол» ставили часто), так как брат мой был похож на него, а я – из-за чего часто заходили разговоры о том, что мать родила меня не понятно от кого – на его брата), зажимал голову между ног и «экзекуциировал». Но удары кожи ещё можно было терпеть (всё равно было до слёз обидно), а вот когда отец со всего размаху попадал мне бляхой… (Когда у меня у самого появился ребёнок, я дал себе слово, что никогда не подниму на него руку, и никогда не бил своих детей, и даже почти никогда не повышал голос на них. Но вот какой парадокс: мои дети «забывали», ненавидели, презирали и предавали меня, тогда как я до сих пор забочусь о своих родителях, впрочем, и они обо мне, и с каждым годом люблю их сильнее и сильнее и страшно боюсь потерять.)
Вспоминается и такой случай, по рассказам мамы, что когда мне был годик или два, когда ещё братика не было, меня испугала собака: меня затрясло, тело посинело, вроде как приступ эпилепсии. Врачи давали 50 х 50. Так вот, почему-то с давних времён меня не отпускает мысль, что не собака меня тогда напугала, а мои родители. Впрочем, родители не только занимались своими детьми, но и много времени уделяли друг другу: мама уличала отца в изменах, ездила разбираться со своей соперницей (и всего лишь одну любовницу отца мама не может забыть до сих пор), в свою очередь, заводя знакомства (и опять-таки) с моряками и лётчиками. Вряд ли там было что-то серьёзное (кроме одной попытки изнасилования, со слов мамы), но муж её придавал этому огромное значение и, вместо того, чтобы заниматься по вечерам своими чадами, ходил и следил за супругой, начиная с того момента, когда заканчивалась её смена (мама работала и в швейных мастерских, и делала шиньоны на дому, но больше половины трудового стажа приобрела в парикмахерских, будучи маникюршей).
Отец целыми днями пропадал в своей части и часто уходил на сутки. Мама работала то в первую, то во вторую смену, после работы заскакивая, то в кино, то к подругам, то по магазинам. А когда они всё же оказывались дома вместе, то начинали скандалить, почти всегда завершая свои «споры» драками, с бросанием различных вещей, плевками, нецензурщиной. Мне постоянно приходилось разнимать их, часто доставалось и «миротворцу». А уж сколько раз моё лицо было оплёвано, когда я находился между ними…
Так что жизнь в семье была несладкой. И я довольно часто завидовал детям-сиротам, живущим в детдомах. Как я тогда хотел стать сиротой! И от невыполнимости моего желания приходила безысходность. Я страдал. (Впрочем, все люди страдают. Это закон жизни. Который, как ни странно, придумали сами люди. Ну не хотим мы, не хотим жить счастливо! Нам обязательно муки и страдания подавай!) И от всех детских (недетских) переживаний у меня начали возникать всевозможные нервные тики. То дёргались плечи, то глаза (с веками), а то и вся голова, ведомая ни с того ни с сего резко повернувшейся шеей. Я боролся с недугами в одиночку: силой воли, подолгу сосредотачиваясь на своей проблеме. И побеждал. Но один тик проходил, а другой приходил. И такая борьба продолжалась не один год. Домашняя обстановка отражалась и на успехах в школе. Если первые три класса я закончил с круглым отличием, а в конце года получал памятные подарки и грамоты, то с четвёртого – появились «четвёрки», с восьмого – «тройки», а в девятом и десятом классах (а это были разные коллективы) я был самым худшим учеником (правда, это была уже и другая школа – лучшая в городе, куда я сам перевёлся; и вот какой интересный факт: через много лет и та школа, куда я пошёл в первый класс, и та, которую я закончил, стали одной гимназией – лучшим средним учебным заведением Воронежа), получил самый низкий в классе аттестат: «3,75».
Весна 2018 – 16.08.25, 15:00, Воронеж.