Предыдущая публикация
Геня Моисеевна жила в абсолютно правильном месте: между старой аптекой и кладбищем.
Она часто говорила: «Тем дамам, которым не помог универмаг на станции и аптека, но кому еще рано на кладбище, по дороге надо завернуть ко мне. Я сошью им такой лифчик и такой корсет, что у них не потемнеет в глазах, а жизнь заиграет новыми красками».
Геня Моисеевна Шахнель шила лучшие бюстгальтеры по всей Казанской железной дороге, и у нее не было отбоя от клиентов даже из Москвы. Геня так давно и так уверенно набила руку на чужой груди, что, не стесняясь, пришивала на свои изделия бирку «Шахнель», где вместо «х» был цветочек и получалась поперхнувшаяся Шанель.
Если находился отважный камикадзе и глумливо спрашивал, не боится ли Геня подсиживать саму Коко, Геня, уничтожающе рассматривая нахала, отвечала:
— Во-первых, эта буква „х“ неприлична в белье, а во-вторых, это вашей Шанеле должно быть стыдно. Мои лифчики знают и носят все, а ее шматы никто в глаза не видел!
И ведь была права...
Геня развернула свое дело с размахом. Два раза в году к ее калитке рано утром приезжал покоцанный рафик с надписью «Школьные завтраки» и нарисованным на кузове мордатым коротконогим школьником, давящимся ватрушкой размером с велосипедное колесо. Из кабины вылезал заведующий малаховским коопторгом Арон Квашис, а из кузова — два совершенно одинаковых крепких паренька, видимо отъевшихся на школьных завтраках.
Часа два они носили в дом Гени Моисеевны поблескивающие рыбьей чешуей плотные разноцветные рулоны дамаста и другого бельевого материала, складывая их в комнате без окон в поленницу.
Раз в год, обычно весной, у гениной калитки был замечен румын, а может, и цыган, но без кибитки и медведя, а с двумя огромными кожаными чувалами, где перекатывалось и звякало что-то непонятное. Скорее всего, пуговицы всех мастей, крючки, пряжки, кнопки, ремешки и прочая бельевая упряжь.
По субботам Геня не работала, и к ней приходили две красковские могучие бабы гладить и отпаривать, а по понедельникам — две тонкие девушки-белошвейки с монашескими бледными лицами выполнять кружевные работы. Все остальное время Геня Моисеевна принимала клиенток и титаническими усилиями ставила их грудь на место.
Это были времена, когда женщине еще прилично было иметь тело и говорящий лист фанеры вызывал сочувствие, а не зависть. Тогда институт груди и других выпуклых частей тела не изжил себя окончательно, а мужская часть населения, невзирая на уровень образования, национальность и финансовый статус, не пытались разглядеть даму сердца в бесполом подростке старшего школьного возраста, а с удовольствием сжимали в объятиях клиентуру Гени Моисеевны.
Она же не просто упаковывала этих дам в достойную обертку: исправляла некоторые погрешности и промахи природы и обеспечивала дамам не только высокий бюст, но и высокий старт.
Когда клиентура Гени Моисеевны разрослась, то к ней нередко стали заглядывать по делу не только пышногрудые дамы или прикидывающиеся ими худосочные девицы, но и местные, а иногда и московские джентльмены в поисках подходящей спутницы.
Не надо только считать Геню Моисеевну сводней, ни в коем случае!
Скорее, она была селекционер и справочное бюро в одном лице. В чем-то она даже была провозвестником передачи «Жди меня», но с ее помощью искали не постаревших бывших родственников, а моложавых будущих. И надо сказать, что и в этой сфере деятельности мадам Шахнель не подводила: ни единым сантиметром не соврав, она четко обрисовывала интересующемуся достоинства претенденток, далеко выходя за пределы своего узкого профиля.
— А что, Генечка, или Роза Певзнер таки действительно такая аппетитная красотка, или это дело ваших волшебных ручек?
— Шо я вам скажу, Ефим Соломонович... Вот ви — гинеколог, ви все видите знутри, но кому это интересно, кроме вам и той женчины? Так и я. Шо я вижу — то я вижу, но хватит, шоб об етом знали я и та, шо я вижу. Я вам просто говору: ви берете Роза и не будете об етом жалеть. И все, шо ви насчупаете, вам таки да понравится. Только не рассказывайте ей, шо ви видели ув наших общих знакомых знутри, и меньше любите ее мамочка, иначе шо ув кого знутри будет знать вся Казанская железная дорога.
— Гень Мойсевна, вспомни, нет там у тебя татарочки хорошей лет 40-45? У Рената из хозяйственного жинка померла, четверо у него, одному не сладить, а он еще и переборчивый...
— Фазиль, из татаров я имею трох, но на Рената вкус тянет только Наиля с объемом 132. Это таки неплохо, но ниже у нее объем еще больше, несмотря шо такие короткие ноги. Пусть Ренат не сомневается, она на их успеет и за детьми, и за ним бегать, и пусть его не смущает нижний объем.
— Генечка, дорогая, ты пока мой заказ отшиваешь, подумай: мне пора женить сына! Леве уже 38, лысая голова и без очков меня не узнает, а все тянет. А я внуков увидеть хочу!
— Миля, зесь не давит? Под мишками не туга? Твой Лева, нивроку, большой умнице, сейхл — как у акадэмик, но эти девки же смотрят на вывеску! Поетому я советую тебе познакомить Лева с косой Бэлой Фрумкиной. Если не смотреть ей ув глаза близко, а еще и раздеть, — это кукалке! Спрачь лёвины очки, када они будут знакомица, и никто не пожалеет, даю гарантия.
Апофеозом гениных матримониальных талантов была удачная женитьба тогдашнего директора Малаховского рынка, старого холостяка Вагана Бадиряна. Какие только слухи о нем не ходили: и что он предпочитает школьниц, и что женщины его вообще не интересуют, чего только народ не придумывал.
Но стоило Гене отшить пару лифчиков историчке красковской вечерней школы, сорокалетней Аиде, как все эти сплетни рассыпались в одночасье, потому что уже через два месяца вся Малаховка и Красково плясали на их свадьбе. Меньше, чем через год, Геня уже шила Аиде бюстгальтеры для кормящей матери, а через пролетевшие как мгновение одиннадцать лет перед Геней уже выпячивала намечающуюся грудь их старшенькая Гаяна.
Ваган сиял, как орден Андрея Первозванного, и больше никогда не повышал для односельчан стоимость аренды рыночного места, а Геня каждый праздник получала неподъемную корзину фруктов.
Геня Моисеевна гордо оглядывала пеструю малаховскую толпу. При той товарной убогости и бедности, каждая третья женщина в Малаховке и окрестностях побывала в ловких и умелых гениных руках. Даже стоя на рынке в очереди за творогом или к бочке с молоком, Геня спиной могла определить, навалилась на нее ее счастливая клиентка или тычется неудачница в казенном белье.
Те, кому повезло, разворачивали плечи, высоко поднимали подбородок и трехпалубной яхтой проплывали мимо кустов сирени и покосившихся заборов, делая вид, что не замечают восторженных и голодных взглядов встречных мужчин — от прыщавых юнцов до седых почтенных отцов семейства.
Вся генина паства, недокормленная в войну и после, располневшая от макаронно-картофельной диеты, была гениными стараниями рельефна, статна и одинаково головокружительна что в фас, что в профиль. И никакие бедность, пустые прилавки, холодящий ужас белья местного промышленного производства и железный занавес не смогли уничтожить привлекательность этих женщин и их ожидание счастья.
Гени Моисеевны давно нет. На Малаховском еврейском кладбище на сухом солнечном пригорке стоит камень, формой подозрительно напоминающий огромную, обращенную к солнцу дамскую грудь, и на нем тускло сияют вызолоченные под именем «Геня Моисеевна Шахнель» слова:
«Ты умела творить красоту».
Кстати, в этой надписи в фамилии вместо буквы «х» тоже выбит цветочек, поэтому те, кто не в курсе, иногда думают, что Коко Шанель похоронена в Малаховке. Говорят, памятник Гене Моисеевне поставил директор рынка Бадирян в благодарность за свое семейное счастье. И хотя Геня была абсолютно одинокой, могила ее ухожена и там всегда стоят свежие цветы.
Все-таки в Малаховке многие имели вкус и знали толк в женских достоинствах.
Рядом с домом, где я живу, три бельевых бутика. Чего там только нет, такое белье когда-то даже не снилось, кружева пеной вырываются из дверей на улицу! Прямо грех сверху что-то надевать! У сегодняшних девиц и дам нет проблемы оснастить свое тело.
Но что-то нарушилось в природе. Девочки, девушки и дамы норовят что-то в себе переделать, добавить или урезать, реновации подвергаются носы, уши, губы, скулы и, конечно, грудь. Тысячи изобретателей корпят над конструкциями, которые зрительно поднимают то, что не поднимается, увеличивают то, чего нет вообще, прячут то, что утаить невозможно, разворачивают части тела в любом направлении, но счастья не прибавляется.
Всё невозможно элегантно, головокружительно шикарно, безупречно и совершенно, но в глазах гаснет надежда и пульсирует обреченность.
Геня Моисеевна, где ты, дай уже барышням счастье!
© Татьяна Хохрина
Следующая публикация
Нет комментариев