Предыдущая публикация
ДАЛЬ.
83.
Бывают люди, которым плохо всегда.
Нет, не то, чтобы каждую минуту, конечно, – но, в принципе, постоянно.
Им плохо, даже если все вокруг рассказывают, что всё, в общем, хорошо. Им быстро делается плохо, даже если сначала показалось, что вот, и в самом деле, вроде, всё хорошо...
Они говорят, что им душно и надо поменять дислокацию, образ жизни, партнера или еще что-то, еще кого-то.
И они меняют. И думают, что уж сейчас-то...
Пять минут им кажется, что вот, теперь всё правильно, и станет хорошо. Но хорошо не становится, и им снова плохо.
Хватаются за одно, другое, третье – и всё оказывается не то.
Им плохо от того, что другие никак не могут понять, от чего они мучаются и зачем, начинают считать, что они бесятся с жиру, что они кокетничают, что они интересничают.
А им и в самом деле плохо, они и в самом деле страдают.
Им плохо, в принципе, от того, что идеал недостижим.
Им плохо уже от одного того, что они и сами не могут понять, а как он выглядит, этот их идеал.
Я таких людей встречала в жизни крайне редко.
Если совсем честно, то двоих.
Один из них был Олег Даль.
Из частного разговора: «Олег, а как вы считаете...» – «Я никак не считаю. У меня нет точки зрения по этому поводу. Да я думаю, что и вам не интересно, что я считаю. И зачем тогда спрашивать?»...
Примерно так.
У меня всегда было ощущение, что его проблема в том, что просто он попал не в своё время. Вообще. Ему точно так же плохо было бы на Западе, да хоть на Луне. Это не был вопрос режима - это был вопрос стиля эпохи.
Пару лет назад мне в личку написал знаменитый психиатр, что я поставила ему точный и подробный диагноз клинической депрессии.
Не знаю, не уверена.
Но думаю, что с Пушкиным эпохи Медного Всадника они бы общий язык нашли. С Байроном – вряд ли.
А место его я вижу, скорее, в Серебряном веке, в эпоху тревожных предчувствий и желания «жить быстро». Он весь состоял из мрачных предчувствий и тревоги, таким его и запомнила. Но это был уже поздний Даль, раннего я не знала, конечно.
Удивительно, что живых его сверстников сегодня полно.
А живых его друзей (ну, или хотя бы приятелей) никого тоже не осталось. Совсем.
Сегодня ему 83 года.
Помню его разным. А люблю – таким, как на этом фото.
ДАЛЬ, МЕЖДУ АНГЕЛОМ И ДЕМОНОМ.
Олега Даля любила камера, его любили снимавшие его режиссеры, хотя он и не был самым «удобным» в работе актером – на всё имел свою точку зрения и обычно её отстаивал.
Нередко (хоть и не всегда) был прав.
Играя принца Флоризеля, к примеру, отказался сниматься в костюме, который плохо на нем сидел. Просто отказался и всё – «или я принц, или давайте не будем затеваться».
Хотя, режиссер фильма «Хроника пикирующего бомбардировщика» Наум Бирман всех удивлял своими рассказами о том, что «не встречал более послушного и терпеливого актера, чем Даль».
Я раньше посмотрела «Старую, старую сказку» и «Тень», а уже потом – «Короля Лира» и «Женю, Женечку».
И была просто шокирована контрастом между его бронебойным обаянием, знаменитой далевской «милотой», и сухостью, жёсткостью, даже жестокостью его в роли Тени.
Мне тогда почудилось даже, будто Тень – это и есть истинное его лицо: уж очень он комфортно в этой роли расположился…
А потом это ощущение исчезло, стёртое Шутом и Женей…
Милота его была необыкновенно заразительна и привлекательна, против неё совершенно невозможно было устоять. Его очаровательный пупсик-франт Анатоль в гайдаевском «Не может быть» – тому порукой.
А потом появился Лаевский в «Плохом хорошем человеке» Хейфица – и как будто Тень снова вернулась на своё место.
Он почти всегда балансировал между этой вот милотой и совершенно холодной жестокостью.
Об «усталом взгляде» Даля много говорили и писали, а я никак не могла отделаться от чувства, что это взгляд не усталый вовсе, а безразличный, ледяной и скучающий…
Даль в «Золотой мине» у Татарского – вот такое вот абсолютное чудовище, совершеннейшее исчадие ада. Убийца с лицом убийцы. Тень в чистом виде.
В этом смысле для меня ключом, объяснением всему, стал его комендант Петропавловской крепости из «Звезды пленительного счастья», вот с этой же привычной равнодушной жестокостью, почти брезгливостью, во взгляде. Брезгливостью, которая моментально ставит барьер между ним и всяким, пытающимся к нему обратиться.
Но появляется Эва Шикульска, которую эта равнодушная брезгливость не останавливает, и он – не смягчается даже – а просто теряется перед этой неожиданностью. И мгновенно «оттаивает» – не немного оттаивает, а совершенно, почти до слёз в глазах.
Этот мгновенный переход от теплого участия к холодной жестокости и наоборот, был совершенно потрясающ в том, как он общался влюбленной в него женщиной в фильме «Вариант «Омега». И почти непереносим…
Фильм Виталия Мельникова «Отпуск в сентябре» только укрепил меня в этом ощущении.
Когда Зилов говорит, говорит, говорит про свою охоту, думая, что его слушает жена. И он в этот миг так отчаянно нежен. А потом увидел, кто слушает на самом деле – и в глазах, только что буквально излучавших тепло, – сразу, вообще без перехода – «синий-синий лёд».
Мне кажется, что на излёте жизни Даль, наконец, встретил «своего» режиссера. Эфроса.
Встретил в ту минуту, когда, казалось, всё ещё было поправимо.
Телефильм «Страницы журнала Печорина» по мотивам лермонтовской «Княжны Мери», Олег Даль – словно рожденный для этой роли. Если, разумеется, воспринимать лермонтовского Печорина не кудрявым красавцем с конфетного фантика, а тем разочарованным мрачноватым мизантропом, который возникает на страницах «Княжны Мери». Тогда – Даль.
Зато любимец всех дам и барышень страны, Андрей Миронов, в роли Грушницкого – в самом деле, сначала шок. Потом – быстрое – очень быстрое «узнавание».
Грушницкий пытается «играть Печорина» – интересного мизантропа. Получается неважно: Грушницкий очень любит жить и очень хочет нравиться.
Печорину-Далю смешно.
Его раздражает эта пародия, и его можно понять.
Впрочем, ему еще и скучно: вокруг – одни спины. В кринолинах ли, в мундирах ли, в цивильном – всё едино. Лиц нет.
Вот, возникло милое личико. Мери. Короткий, но быстро угасающий интерес. Скучно.
Вера. Всё понимает. Любит. Драма. – Скучно, скучно, скучно.
А этот, пошлый жизнелюб, неумело играющий, просто невыносим. Кажется, что любое появление Грушницкого вызывает у Печорина всамделишную головную боль: болезненная гримаса то и дело передергивает лицо.
И «журнал» писать – скучно.
Нет. Не так. Бессмысленно.
Поразительное умение (поди, разберись, чьё – Даля или Эфроса) причинять почти физическое страдание длинным крупным планом, тяжелым сумрачным взглядом. И держать, держать этот крупный план, пока не захочется отвернуться. Но как только захотелось – смена плана.
Вот так же точно не выдерживает этого взгляда Грушницкий. Пугается Мери. Только Вера способна любить – вот такого. Но зачем ему она?
Этот страшный вопрос «зачем?» возникает на протяжении всего фильма, относительно всего, с чем соприкасается Печорин. Ответа нет.
И нелепая ужасная дуэль, и смерть Грушницкого с удивленным и растерянным, почти детским лицом, не могут ничего изменить в этом адском холоде бесчувствия…
В ленту «В четверг и больше никогда» – последний игровой кинофильм Эфроса, снятый по повести Андрея Битова «Заповедник» – Печорин-Даль буквально «перекочевал».
То, что было ими обоими, актером и режиссером, недоговорено на телеэкране, досказалось в кино.
Даже любовный треугольник получился похожим, только теперь наоборот: «Мери»-Варя любит и понимает (хоть Сергею-«Печорину» это и не нужно), а «Вера»-Гражина, кажется, и не понимает вообще, и любит не сильно. Но здесь этот адский холод простирается туда, куда даже Печорин бы, кажется, не посмел. В детство.
«Заповедник» тут – не только место, где сохранились деревья и животные. Это место, где вырос, где тебя любили, и, состарившись, продолжают любить. Это место, где прелестным людям из твоего детства удалось сберечь себя в душевной сохранности, и где смогла вырасти такая вот девушка, ни на кого из «внешнего мира» не похожая, зато похожая на двух прелестных стариков – мать и отчима Сергея.
Этот фильм чем-то напоминает театральный спектакль, разыгранный на пленэре. Единство времени и места. Фактически – чеховская усадьба, населенная чеховскими же персонажами.
Здесь неспешно течет время. Здесь соблюдают нехитрые (но не бессмысленные) ритуалы, здесь по-старинному церемонны и не по-сегодняшнему ироничны. Без злости и презрения. Без равнодушия. Эдем. Есть, разумеется, и здесь свои яблоки раздора, но яблоки эти еще не отравлены скепсисом. Феноменальная актерская пара – Любовь Добржанская и Иннокентий Смоктуновский – словно специально для того и приглашены режиссером, чтобы разрушение их Эдема ударило зрителя в самое сердце.
И Сергей в этой чеховской усадьбе – этакий Платонов. Только Платонов, которому ничего не жаль. Вообще. И висящее на стене чеховское ружье, разумеется, стреляет. Но не только в ручную косулю, и даже не в героя. Оно стреляет в мать…
…Мне после «Четверга» смотреть на Даля в другом кино было уже мучительно.
А уж когда читаешь дневниковую запись Даля, где черным по белому написано, что «Эфрос только показался выходом, а оказался таким же миражом, как и всё остальное» – становится ясно, это был уже предел. Край.
Что-то должно было случиться. Какая-то радикальная «перемена участи». Или взлёт в чистые беспримесные ангелы, или окончательное падение в бездну демонов.
Случилось.
Но ни то и ни это.
...Я лишь сейчас понимаю, насколько он был в самом деле молод, ощущая себя при этом бесконечно старым и усталым.
У него до самого конца даже улыбка была почти девичья.
И шея тоненькая, подростковая.
И глаза почти детские.
В нем и жестокость была такая детская – всё попробовать сломать... А потом заплакать, когда оказывается, что починить нельзя.
А загадка его так и осталась неразгаданной. Теперь уже навсегда.
(с) Ирина Павлова
Следующая публикация
Нет комментариев