ПОЛЕ БОЯ
Совсем недавно просматривая свои архивы, нашел вот этот материал, который ранее был написан и опубликован Натальей ХРИПКОВОЙ. Публикую без сокращения. За душу берет.
Короткая война Василия Толочкова
Когда он очнулся на госпитальной койке от страшной боли в руках, то даже обрадовался сначала. Ведь если болят, значит, они есть, руки. Но через мутный бред наркоза память вдруг четкими, почему-то черно-белыми фотоснимками высветила картины его последнего боя. Сначала взрыв, которым радиста, сидевшего в танке рядом разорвало в клочья. Эти клочья человеческой плоти и костей горячо упали на него, сразу пропитав кровью гимнастерку и залепив глаза. Он хотел убрать это с лица и вдруг понял, что не может, попробовал еще раз, еще, а потом увидел, что вместо правой руки у него окровавленный, выше локтя обрубок, а левая висит на куске кожи...
Но он же чувствует их, чувствует каждый палец, - горело в голове.
- Сестричка, откинь одеяло, пожалуйста, - попросил худенькую девчонку в белой косынке.
Вместо рук на серой застиранной простыне алели пропитавшей бинты кровью две короткие культи.
Он закричал.
Семнадцатилетний старшина
На войну Василий уходил очень даже весело. Не боялся ни сколечко. Во-первых, совершенно точно был уверен, что война вот-вот на днях прямо кончится. Об этом говорили по радио, газеты писали: ресурсы гитлеровской армии исчерпаны, враг бежит и все такое.
Во-вторых, в 17 лет ну никак невозможно поверить, что с тобой случится что-то плохое, и уж тем более смерть. Какая может быть смерть, если ты так полон, через край перехлестывающей жизнью и молодостью. Были, конечно, и горькие чувства. Шел 1944 год, больше половины из проводивших на фронт сыновей и отцов семей его родной деревни Иловатки в Старополтавском районе уже получили "похоронки". То и дело после того, как по деревне пробегала почтальонша Катя, вслед за ней повисал в воздухе горестный бабий вой.
Еще были раненые солдаты, которых размещали в переделанном под госпиталь клубе. Они, пацаны ходили в госпиталь помогать, и видели всякое - безногих, безруких, ослепших, проклинающих жизнь, стонущих. Но от этого страх не рождался тоже. Рождалась ненависть. Поэтому, когда в их школу, в выпускной класс, прямо на урок пришел военком и сказал:
- Ребята, пришла ваша очередь. Доучитесь потом. А сейчас воевать надо. За Родину.
Василий первым вскочил из-за парты, громко хлопнув крышкой, и спросил, чуть смутившись, ломающимся юношеским баском:
- А когда прибыть в военкомат?
На сборы дали три дня. Голосила заполошно мать:
- Куда ж вас, детей, забирают? Мужиков всех поубивало, теперь мальчишек в огонь...
Плакала сестренка, завистливо хлопали по плечу соседские пацаны:
- Бей их там, Васька!
До сборного пункта в Николаевске они шли пешком почти два дня. Нестройная колонна тонкошеих мальчишек. Иногда колонна рассыпалась по полю: новобранцы как дети носились в догонялки, боролись и баловались.
Мальчишки эти погибли почти все, лишь несколько из них вернулись домой, искалеченными, седыми.
Обе воюющие стороны тогда были обескровлены и армии их стремительно молодели.
- В одном из боев против нас бросили роту "Гитлерюгенд", - вспоминает Василий Митрофанович. - Им, наверное, лет по пятнадцать всего. Идут, а сами дрожат, слезы рекой. Получается, дети тогда убивали детей. Беда.
Но сначала была школа младших командиров, после которой Толочкову присвоили звание старшины, и отправили учиться в Пятигорск в танковую школу. Хотя все эти "школы" - всего лишь обыкновенные и очень быстрые курсы. Месяц-другой и ты уже считаешься готовый танкист. Хорошо, что Василий научился еще на гражданке водить машину, это здорово пригодилось. Новенькие Т-34 получали прямо на заводе в Нижнем Тагиле. Из эшелона - сразу в бой.
Мама-а-а!
Это получилось само собой. Кричали почти все. И семнадцатилетний старшина Толочков тоже.
Первый шквальный артобстрел с танковой атакой. Когда нельзя понять, где земля и где небо, когда все вокруг трясется и грохочет, когда рядом орут от боли и умирают.
В тот первый день на передовой Василий понял - война это очень страшно. Они звали своих мам, солдаты-мальчишки. И где-то далеко дома мамы, наверное, слышали их, замирая от предчувствия беды.
Первые свои бои Василий Толочков принял подо Львовом. Наступая, наши войска освободили концлагерь, который в свое время обустраивал знаменитый фашистский фельдмаршал Паулюс. Тогда снова хотелось закричать "Мама", только шепотом, внутри. Люди, которых удалось спасти (перед отступлением фашисты срочно добивали узников) были похожи на призраки с безумными голодными глазами. Они лежали на земле и плакали без слез.
А в лагере дымилась огромная черная труба. Пепел, в которой превращались люди, немцы использовали для удобрений на своих полях. Прямо из печи тянулась специальная узкоколейка, чтобы его вывозить. Склады в лагере были забиты зубными коронками, волосами, человеческой кожей. А на стенах "душегубки", где людей травили газом, много нацарапанных перед смертью надписей. Умирающие писали свои имена, просили отомстить.
Бои были страшные. Василий буквально не вылезал из танка. Иногда после боя с гусениц приходилось лопатой счищать человеческое мясо, темнело в глазах. Хотя к смерти, которая пиршествовала вокруг, привыкли тоже. Первое время они, мальчишки, во время обстрелов каждый раз вжимались в землю, - казалось, что все до единого снаряды летят именно в тебя.
- Да бросьте вы падать, лбы разобьете. На нас смотрите, если мы ложимся, тогда значит надо, - смеялись над ними солдаты постарше.
А теперь уже они и сами научились по свисту определять - где "приземлится" снаряд или мина. Но смерть настигала все равно. Вон вчера еще ходил ефрейтор лет 35-ти, казавшийся Василию пожилым, и с гордостью демонстрировал всем две веревочки. Это ему из дома прислали, - одной веревочкой старшую дочку померили, другой - младшую.
- Представляешь, Анька-то мне теперь до пояса почти. А уходил, она грудная была, - счастливо хохотал ефрейтор.
А вечером его убило. Как-то странно. Словно ни откуда прилетел осколок и срезал ефрейтору голову начисто. Человек без головы еще стоял несколько секунд, и лишь потом плашмя рухнул на землю.
Не хочу жить!
Чехословакия встречала советские войска как родных. Люди тащили угощение, засыпали первыми цветами. Солдаты, наскучавшись по своим ребятишкам, обнимали и ласкали чешских малышей. Было как-то особенно солнечно и ярко вокруг. Земля расцветала, воздух пах уже не только порохом и бедой, но и свежей листвой, а еще - победой.
Фашисты воевали истерично и злобно. Про новое их оружие среди наших танкистов ходили легенды. Говорили, пробивает броню - отверстие маленькое, а внутри все сгорает мгновенно. Танки вообще почему-то горят как спички, а вроде чему там гореть - металл ведь. Этим ли оружием подбили немцы их танк, Василий Толочков не знает. Хотя теперь размышляет, что, скорее всего, нет, слишком сильный был взрыв - похоже на крупный снаряд.
В тот момент, когда оторвало руки, боли Василий не почувствовал совершенно. Он был в глубоком шоке. Танк горел и это настоящее чудо, что Толочкова успели вытащить до того, как начали рваться боеприпасы. Он был иссечен осколками, обгорел. Правая рука так и осталась в танке. Левую, висевшую на коже, ему отрезали в госпитале.
Но до госпиталя Василия едва не похоронили. Раненых долго везли в грузовике, трясло, многие умирали по дороге.
Василия вначале отсортировали к покойникам. Серое, залитое кровью лицо, остановившийся взгляд широко открытых глаз, и никакой реакции. Вместе с другими умершими по дороге его отвезли на кладбище к свежевырытому рву, хоронить. И уже там, над ямой какой-то дотошный санитар пощупал молоденькому солдатику артерию на шее.
- Да он же живой! Живой он! Сынок! В госпиталь скорее, - заплакал санитар.
Не сказать, что Василий был благодарен тем, кто его спас. И из горящего танка, и на пороге могилы. Узнав, что у него нет рук, Толочков решил умереть. 10 дней он отказывался от еды и питья. Лежал со сжатыми до крошева во рту зубами и молчал. Вокруг стонали и рычали от боли. Палата тяжелораненых, где он лежал, затихала только после уколов морфия. Он молчал и ждал смерти. От боли или от голода - все равно. Лишь бы скорее.
- Васенька, здравствуй, милый! Я тетя Вера, с мамой твоей работала в Иловатке. Не помнишь? Вот приехала, гостинцев тебе привезла, - быстро и громко заговорила с порога пожилая сероглазая женщина. - От мамы гостинцы. Я к сыну ехала, здесь недалеко, вот и захватила. Покушай, сынок. А у мамы все хорошо, ждут тебя с сестрой, скучают.
Женщина все говорила и говорила, и Василий вдруг разжал зубы.
Его обманули. "Гостья" работала в госпитале, а подробности о семье Василия узнала из документов и писем, которые у него были. Артистка она была, конечно, никакая, но так хотелось спасти парня.
А домой он попадет еще не скоро, только в 1946 году. Слишком тяжелые были раны - пришлось помыкаться по госпиталям.
- Жить все равно не буду! - это он решил для себя твердо.
Не раз в кровавых бинтах сбегал из госпиталя. Просто уходил в никуда, искал гибели. Однажды забрел в православный монастырь. Как это не удивительно, монастырь был действующим. Долго проговорил с игуменом.
Лида
Долечиваться Василий приехал в один их московских госпиталей. Там здорово подружился с отличным парнем Иваном. Иван был силач и здоровяк. Тоже без обеих рук. Но Ивану, как считал Василий, повезло больше --ему ампутировали только кисти, а когда культи немного зажили, сделали операцию. Операция была экспериментальная, разработанная специально для искалеченных войной. Их тогда было много. Кость культи немного распиливали вдоль, обтягивали распил кожей. Получались такие "клешни", ими можно было даже ложку держать, если потренироваться.
Василий не мог ничего. Его одевали как куклу, кормили с ложки. На общем снимке перед госпиталем, все раненые старались казаться бравыми и совсем здоровыми. Безногие стояли, опираясь на плечи соседей, а Василий так удачно устроился, что его культи были совсем не видны. Просто красивый широкоплечий парень.
Истерик он больше не допускал. Честно лечился и думал, как жить дальше.
Лидочка в эту жизнь ну никак не вписывалась. Очаровательная, светловолосая девочка приходила в госпиталь помогать. С Василием познакомилась случайно, потом сама назначила ему свидание. Он не верил. На Лидочку, звонко выстукивающую каблучками по мостовой, всегда невольно оборачивались мужчины. Ладненькая, большеглазая, улыбчивая, брови вразлет - красавица, москвичка, а он безрукий инвалид из далекого села.
Встречи с Лидой были прекрасны и мучительны. Она не могла устоять на месте, когда его видела, бежала навстречу, бросалась на шею, целовала быстро, горячо.
- Я дома сказала, что мы с тобой поженимся. Отец ругается-а-а! А мама ничего. Плачет только, - заявила Лидочка на одном из свиданий.
- Сумасшедшая! Зачем я тебе? - упрямился Василий, а сам задыхался от счастья.
Он любил. Первый раз, сильно, до боли.
И поэтому уехал. Без объяснений, прощаний, уехал в свою Иловатку.
Телеграмма от Лиды догнала его на пороге родного дома.
– Выезжаю. Встречай. Люблю.
Они поженились в сельсовете. Ей было 16, ему 19.
Впереди была целая жизнь. Очень трудная. Он даже еще не представлял себе насколько. Пять месяцев войны, такой короткой в жизни Василия Толочкова и такой безжалостной, изменили и исковеркали все остальные месяцы, годы, десятилетия. Потому что болят до сих пор пальцы несуществующих рук, потому что страшные воспоминания так и не удалось прогнать, они живут и мучат, а мечты не сбылись. И сегодня он одинокий беспомощный, очень больной старик в маленькой неухоженной панельной квартире. Такова его цена в общей большой цене Победы.
Спасибо Вам, Василий Митрофанович. И простите.
Наталья Хрипкова.
Комментарии 1