К 100-летию М.

С.Половинкиной.
3.
«- Вы не представляете, как я любила свою работу! - говорит Мария Степановна. - Мы всю жизнь прожили напротив школы, и, как сейчас помню, дети каждое утро встречали меня у ворот дома. Коллеги по работе нередко спрашивали: «Почему они тебя так любят?» А я отвечала: «Потому что я их очень-очень люблю». Это цитата из статьи, которая была опубликована в газете «Темниковские известия» в ноябре 2019 года. Журналистка Галина Чупрунова побывала в гостях у пенсионерки 15 лет назад.
Мать была консервативным человеком. Она любила порядок и стремилась к тому, чтобы в доме всё было понятно и уютно. Она старалась, чтобы дети чётко знали свои обязанности, понимая, что это пригодится в их взрослой жизни, даже если в возрасте детско-юношеских мечтаний они витали в облаках. Она сама была в этом примером. В доме всегда была чистота и порядок. Во саду и в огороде – тоже. Корова, которая была в моем детстве – черно-белая Жданка – никогда не являлась наутро в стадо с навозным ошмётком на боку. Заботливая хозяйка всегда смывала теплой водой следы неаккуратного отдыха бурёнки в аксельских лугах.
Утро каждого рабочего дня начиналось одинаково. Летом утренняя суета начиналась рано – ближе к пяти утра. Пару поросят начинали своё надоедливое хрюканье в своём хлевушке, корова стояла в ожидании утренней дойки, куры, слетаясь с насеста, занимались поисками микрокорма, тыкаяяь клювами в зазеленевшую растительность. Рыжеватый кот, раскрывая свою пасть, старательно напоминал, что он тоже не прочь позавтракать. Тёрся об ноги, заставляя хозяйку быть милосердной к восприятию утреннего мурлыканья: «Молочка хочу! В мисочку!»
Муж помогал, мешая в чугуне или ведре деревянной лопаткой утреннее месиво для домашних животных. Потом, вооружившись прутиком, отгонял полусонную корову на прогон. Так называли улицу в Акселе, которая соединяла центральную часть села с мостиком через речку, открывавшему путь в луга – на выпас. На прогоне можно было узнать последние новости от односельчан, поделиться своими, договориться о каких-то ближайших планов. Как правило, детям выгон скота не поручали.
Мы, дети своих родителей, встречали свою молочную кормилицу по вечерам на прогоне – улице, которая своим спуском завершала выход в луга. Мостик через речку – и кончилось село. Вначале тянулось длинное колхозное стадо, охраняемое загоревшими на солнцепеке усталыми пастухами, а потом появлялись рогатые представители семейств.
Лето – это еще и пора заготовки кормов на зиму. Владельцы коров делились на «пятки», получая в бескрайних лугах площади под косьбу, договаривались о том, как организовывать работу – косить, сушить, убирать. В этом трудоёмком процессе не могло быть бездельников. Правило «день год кормит» заставляло родителей быть беспощадными к детям, которым поручали работу в зависимости от возраста. Угонишься за мужиками – коси. Не сможешь – согребай высохшую скошенную траву, сворачивай сено в копёшки, да кидай вилами на большую кучу – в скирду. Или, как называли в моём детстве, омёт!
Мама всегда говорила, что ей нравилось ходить на сенокос. И меня она тоже приучала. И ранним утром – ни свет, ни заря – будила меня, вместе с отцом. Отец тормошил меня больше, поскольку матери надо было еще накидать в сумку сенокосный паёк. Почему в сумку? А в нашей семье ничего другого попросту не было. У многих жителей села для таких обстоятельств был предусмотрен кошель – плетеный короб из лыка, в который накладывали закуску – еду. В рационе обязательно был хлеб и вареная картошечка, варёные (или обожаемые мною печеные) яйца и свежий зеленый лучок, отварное мясо и соленое сало, свежие (у кого появились) огуречки да квашеная (если не кончилась) капустка из холодного погребка. В качестве продукта – хлебная самогоночка, употребляемая взрослыми исключительно в целях энергетического напитка. Работа требовала много сил и выносливости.
Несколько лет подряд я принимал участие в сенокосных мероприятиях, вдыхая ассорти скошенных луговых трав и слушая разговоры взрослых – про жизнь. Во время перерыва, или в моменты ожидания работы, можно было упасть в траву и смотреть в голубое бездонное небо. Бесшумные божьи коровки с вертикальным взлётом приземлялись на щёку бесшумно, а обиженные пчёлы разрезали жаркий воздух с тревожным унынием. Не нравились овода и слепни, с удовольствием донимающие как лошадок, так и людей. И я до сих пор при слове «овод», увы, вспоминаю не роман Этель Лилиан Войнич, а мерзкую большую муху, оставляющие большие бугры на теле соседской лошади – трудоголички.
Мама тоже ходила на сенокос, вороша с соседками или коллегами сено, подгребая за сноровистыми школьниками-подростками, которые наперегонки собирали скошенные валки в копны, а потом, раз за разом, перетаскивали навильниками в омёт.
- Отдыхай, - говорила мама. – Через силу не работай. А то пупок развяжется.
- Ну, мам, - перечил я. – Ни у кого не развязывается, а у меня развяжется.
Железная логика была у меня. Я понимал, что маму надо слушаться, но мне не очень нравилось, когда она делала замечания при всех. Я так хотел взрослеть. А мне казалось, что мама-то моя не особо этого желает.
- Маму надо слушаться! – говорила она тогда. Я ей верил. Она была учительницей, слова которой никто и не собирался оспорить. Я не видел, чтобы с ней кто-то спорил. Её мнение выслушивали всегда с большим вниманием и всячески помогали в воспитании своего ребенка. И я так же относился к словам своей первой учительницы Марии Степановны Сисяевой. Мне не хотелось, чтобы своим поступком, я мог бросить тень на уважаемых в селе учителей. Не хотелось быть в глазах знакомых и незнакомых односельчан «невоспитанным ребёнком».
- Помни, Коля! – отчитывала меня мама за какой-нибудь необдуманный шаг. – Натворишь что-то неприятное – расхлёбывать нам с папенькой.
Сейчас, когда нет ни мамы, ни папы, слово «папенька» через года звучит чуть-ли не смешно. А тогда, в моём детстве, юности, и даже в те времена, когда я стал взрослым человеком, я слышал это слово так много раз, что привык к нему. Я его и не замечал. Оно всегда было со мной. В этом обращении к мужу и отцу своих детей звучали одновременно любовь, уважение, понимание и восхищение…
В уборочную страду, к концу августа, не затихал колхозный ток. Гумно находилось рядом с селом, в стороне от молочно-товарной фермы. От крайних домов соседней улицы – метров сто пятьдесят. Сюда привозили зерно с полей натруженные самосвалы – «ЗИЛы» и бортовые «газоны», которые надо было разгружать деревянными, специально сделанными «под зерно», лопатами. Такими орудиями труда и перелопачивали пшеничку, забивая урожай в «закрома Родины» в хранилища – под самую крышу. Вместе со своими коллегами, мама ходила на гумно по вечерам. И я ни разу не слышал никакого грустного ворчания, или нервного возмущения. Она вместе со своими коллегами и другими бюджетниками, подбрасывала зерно своей деревянной лопаткой под электрическую молотилку. Всё вокруг шумело и гремело, давая возможность поболтать по-бабски только в перерывах, в которых дядька-электрик нажимал заветную кнопку, останавливающую беспокойный конвейер пыльной сельхозмашины.
Работа такая приходилась на время летнего отпуска, поэтому после дневной прополки грядок и вечерней дойки Жданки, сил ещё хватало на ночную вахту на гумне. Иногда мы, будучи детьми, заглядывали на гумно, чтобы помочь родителям. И прикасались к великому делу – уборке и сохранению хлеба. Только в далёком детстве про это никогда не задумывались. А думали о том, как бы поскорее улизнуть с этого пыльного зернотока. Каждому из нас, мальчуганов или девчонок, хотелось услышать фразу любящей матери:
- Ну всё! Идите-ка вы спать…
Мы уходили в темноту. Да что уходили – бежали, немного еще радостно попрыгав от внезапно наступившей свободы – между папой и мамой. А потом, порою, и не слышали, как наши уставшие мамы приходили домой…
(Продолжение следует).
ПРОШУ ПОСМОТРЕТЬ СНИМКИ И НАПИСАТЬ кто кого узнал...