сказка-новелла … Как все сказки с зачина сказывают, так и мы, не порушив народной традиции, с зачина и начнём. В лета давние, во времена старорежимные жили на селе муж да жена, жили, нужды знать не знали, горя ведать не ведали, недоимок пред государевой казной не имели — спали спокойно, детей рожали. А было у них трое сыновей, дом просторный, бык да корова, да пяток овец, и кур — тех ни счесть, их петух наперечет знает. Жили, в общем, не тужили, что могли то и нажили. Во ту пору вдовый царь батюшка, по имени Поздей второй войну с соседями затеял; захотелось ему владения свои расширить, жизнь свою разнообразить подвигами ратными. Возмечтал он о славе Александровой. Понаехали на село генералы с адъютантами, писаря с барабанщиками, стали в рекруты рядить мужское население. Вот и попал мужик от жены и детей во солдаты. Велено было денег взять на обмундирование, да быка в придачу на кормление, сколько война продлиться неизвестно, а кормить солдата надо, не из царской же мошны расплачиваться за солдатский желудок. Осиротела семья без кормильца, но делать нечего, — старший сын взялся за хозяйство. Только-только жизнь в свою колею вошла, как снова адъютанты прискакали с царским указом: собрать новую рать, а прежнее войско, не сумевшее царских прихотей выполнить, предать анафеме, ибо дозволили солдатики поубивать себя всех до единого. Вот и старший сын был забрит в рекруты. Собрала ему мать, солдатка вдовая, всё то, что нажили трудом своим, и провожать на двор вышла. Но мало этого царю батюшке — коровушку-кормилицу за рога взяли да со двора свели. Под бой барабана да мычанье коров увели согнанных рекрутов на царёву потеху. …Не полынь-то ли травонька в поле качается, Что качается, шатается добрый молодец. Он не сам пошел, не своей охотою, Повели его барскою большой неволею. Ты, неволя, неволя, жизнь господская, Жизнь господская, служба государева!..* Однако беда не ходит одна. Не успели ещё ветра вольные с седой ковыль-травы пыль дорожную сбить, как объявилась в здешних краях нечисть бражная; поставила на перекрестье дорог трактир, и всех кто не пройдёт, не проедет всех спаивает, всех до нитки раздевает, никто устоять не может. Уж и царю батюшке с просьбами посылали, что бы убрали восвояси этот двор окаянный с зельем проклятым, — ответ один: — Откупные уплачены — деньга в казну течет из кружала государева*, стало быть всё во благо. Поехал как-то средний сын на ярмарку, наторговал на семь рубликов с полтиною. Купил разного товару для хозяйства, а на обратном пути, поддавшись речам балаганных зазывал, свернул с дороги к цветному шатру, что стоял возле трактира. Ну, а после представления одна дорога — в кабак. Так и сгинул середний сын, будто и не было. Зазря матушка ночи тёмные не спит, у окошка слёзы льёт, всё ждёт. Ужо и глазоньки до слепоты выплакала на дорогу глядючи. Нет, не видно, не идёт Жданушка. Осиротело материнское сердце и на середнего сына. Захирело хозяйство солдатки вдовой, безживотие* в дом вошло. Плетень покосился, вот-вот на земь ляжет, солома на крыше сгнила, а меньшой сынок ещё силушкой не дорос до мужицких дел. Пошто одной бабе сдюжить со всем хозяйством, — поди не молодка уже. А тут и другая беда: государевы мытари*, словно оводы вкруг скотины вьются, вздохнуть не дают, жалят и жалят. *** Пока царь Поздей тешил себя баталиями вдалеке от родного терема, в государстве его происходили любопытные вещи. Главный казначей, Никтополеон, оставленный царём замещать его на время похода, воспользовавшись царским отсутствием, учинил плутовское принуждение царской дочери и, растлив девичество её, стал царским зятем. А государю-батюшке отправил весточку с гонцом, в которой извещал о свершившемся факте обоюдного аморного влечения, в связи с чем их сердца слившись во едино находятся в ожидании царского заочного благословения. Кое и получил вместе с поздравлением и подарками заморскими, взятыми с городов покорённых, обложенных данью. Да в придачу с велелепием* подвигов царских на ратном поприще. Царский зять, почувствовав за собой поддержку и силу, дарованную государевым благословлением, да к тому же скреплённую восковой печатью с двумя мечами, по всему царству, как по своему государству, давай насаждать кабаки – дома питейные, где народ стал опаивать, а оброк не малый в карман свой складывать; в тоже время сеять в душах людских зерна сомнения: всяким образом хулить установленный прежней порядок, а себя по-всякому хвалить да выгораживать, да мудрёные словечки з городу Парижу насаживать. Рядом с трактирами шутовские балаганы велел поставить, где паяцы да скоморохи, пьяный люд развлекали, от изнуряющей действительности да дерзких мыслей крамольных отвлекали, последние гроши из карманов вытягивали. Налоги новые учредил, а как же без налогов-то во дворце жить, где чаи-кофея в постель подают. Огородил себя стражей великой: стрельцов наёмных из-за кордона выписал, народ в случай бунта усмирять; чужие мол, за деньги на всё готовые, а золото их покрепче присяги держит, где платят там и родина, никого жалеть не будут. Так и зажил главный казначей Никтополеон в новом тереме с жинкой царских кровей. Как ни день, так бал, а не бал так, балаганное представление. *** Навоевался царь Поздей, отвёл душеньку на чужом горе. Пятый годок с половиною минуло с той поры, как выехал он владения царства своего расширять, соседей, князей-королей данью обременять. Приспело время домой воротиться. Подрастерял войско своё на чужбинушке, костьми ни одно поле бранное усеял, ради потехи своей не пожалел ни крови солдатской, ни слёз людских. Рука об руку идёт с его славою горе-горькое материнское, да текут реки слёз вдовьих, да детей сирот-сиротинушек. И вот на обратном пути, в одном из дремучих лесов, узрел девицу, дочь местного лесничего, раскрасавицу Заряницу. Увидел и враз лишился покоя, утонув в мечтах сладострастных. Нет ни аппетита, ни сна. Видит лишь одну девицу, в чьих ласках он купается. И яко слабость свою ублажить, обманом и властью похитил у её отца согласие. А что тот мог поделать, коли стрельцы округ кипятком кипят. Заряница, самой природы совершенство, дивно хороши лицо её с глазами чернобровыми, в коих полевые васильки с небесной лазурью в красоте соревнуются. Плавны движения стана изящного, соком юности и девства полного. Сия девица подобна пламени, способного сжечь своей любовью, превратить в пепел сердце любого молодца. И взошла девица в царский шатёр не по собственному согласию, не по доброму желанию батюшки, а взята в полон силой победителя. Царский поезд с остатками воинства вступил в земли отеческие и спешным порядком двигался к столице. Вот и знакомая слобода на вершине холма, оттуда и столица видна в ясный полдень. Долгий день, вежливо откланявшись, удалился за солнцем вслед. Пришедшая на смену дня вечерняя зорька отягчила жемчугами росистыми шелковистые власа трав и зажгла алым пламенем горизонт, извещая о приближении ночи. Поздей велел остановиться на постоялом дворе, где рядом пестрел востроверхий балаган с шутами да скоморохами да с театром кукольным. Балаганные зазывалы упражнялись в тяжелом остроумии и дерзких выходках, показывая публике всевозможные кульбиты и чудеса словесной эквилибристики. — Эй, солдатенька, дырява головенька иди к нам гостинца дам! — кричали в толпу зевак стоящую у балагана. — Эге-гей, публика почтенная в красных кафтанах и полу почтенная в драных штанах, выворачивай карман и айда за мной в шалман! Здесь и чарочку нальют и кухарочки прижмут! — Эй-ва! Холщовая голытьба! Для ваших карманов понастроили балаганов, Каруселей и качелей для праздничных веселий! Крутись, веселись у кого деньги завелись!* Коль в кармане твоём грош, Ты для нас всегда хорош. Приходи спектакль смотреть Там Петрушка и медведь! Не стойте, не зевайте! Билеты раскупайте! Суров и грозен царь, не веселят его шутки скоморошьи, ни забавы с медведями, даже чарку с мёдом не испробовал, что хозяин с поклоном преподнёс. Всё глядит на Заряницу, по сухим губам языком водит. А тем временем из-за цветастой ширмы выглянул проказник и озорник Петрушка, этот горбоносый зубоскал в красной рубахе, и раздался нечеловечески пронзительный голос, делаемый кукольником специальным приспособлением. Высокие нотки голоса перекрыли шум толпы и сразу привлекли внимание к сцене. — Бонжур, нарумяненные старушки, Молодые старики* и их подружки! Я красивая игрушка Живой Петрушка! Такого оригинала Столица не видала! Вина не пьёт Стёкол не бьёт. С девками не якшается, Худым делом не занимается! Тра-ра-ра-ра, тра-ра-ра. — Эй, музыкант, а музыкант. Музыкант: — Чего тебе. Петрушка: — Думал я, думал и удумал. Хватит мне бобылём ходить, пора жинку заводить. Жениться хочу! Эййй-йя! — Так женись. … А на ком? — Да на нагайке с тюфяком. Тюфяк для державного приплода, а нагайка для сплочения народа. Чем длинней нагайская плеть, тем теснее у рабочего клеть. А вот, ребята, смотрите моей невесты патрет, только в рамку не вдет. У меня невеста красавица — увидят собаки — лаются, а лошади по сторонам кидаются. — А много ли приданого? — Да два куля с тараканами! Бутылка водки в придачу, да тумаки на сдачу. Так начиналось представление, и голос Петрушки тонул в бесстыдности и пошлой разноголосице трактирного балагана. Принял постоялый двор немногочисленную дворовую свиту, расселил ихних благородий в пределах иерархии: по рангам и заслугам. Зарянице предоставил во служение приёмную дочку балаганной шутихи, по имени Дейдра, и в одной комнате с ней поселил. В комнате стояла кровать покрытая овчиной, а вокруг со стен свешивались деревянные и суконные куклы для театральных представлений. Возле окна белел выскобленный стол со скамьёй, в тёмном углу угадывалась кленовая самопрялка с клочками пряжи. Угрюма темноволосая прислужница, глаза черные печалью прикрыты, будто вуалью траурной. Всё готова делать, что не прикажешь, да токмо голоса её не слышно, будто и нет его. В молчании стоит пред Заряницей — ждёт приказания. А какими приказами может озадачить дочка лесничего? Сама не белоручка, и чулок заштопает, и стол накроет. Полночь близится, луна землю серебром засыпает, праведному люду ложе сном выстилает. Об эту пору лишь нечестивцы от мыслей скверных сну не подвластны. Не спят они, их помыслы черны как сама ночь. Вот и Поздей не может смежить веки: всё думает. Сломалась воля государева, не ведавшая ни в чём отказу. Весь путь, кои прошли от дома Заряницы до этого вертепа, докучал ей, уговаривал, подарками одаривал. Паровыми щипцами кудри свои редкие завивал, прихорашивался, парижскими румянами щеки бледные да морщины глубокие грунтовал. Всё надеялся. Да напрасен ино был труд его, получил ответ не по своему желанию; не глядела на него девица, не принимала подарки царские: не надобно ей величия, ни к чему чертоги богатые. Готова была дочь лесничего себя жизни лишить, абы не потерять чести девичьей. Не усидел грозный воитель в своей спальне. Тайно пробрался к дверям, за которыми дева ко сну готовилась. Хотелось Поздею здесь, а не в чертогах царских, девой юной насладиться, невинность ей растлить особой царственной. А красавица уже расплела косу длинную, с сорочицы поясок сняла и на соломенный тюфяк присела, как дверь распахнулась, а на пороге царь, и одеяние на нём не для торжественных церемоний, и не кладёт он креста на лик свой беленый. Стоит, зрит на неё очами тусклыми, желваками играет, горячим языком по сухим губам проводит; хочет слюну сглотнуть, да нет её, пересохло в горле. Судорожно задёргался кадык, запершило горло, закашляло всё нутро. Стоит царь одной рукой за косяк дверной держится, другой рукой грудь растирает, старается кашель унять. Раскраснелось лицо его, побагровело излишне. Кое-как справившись с коварным приступом шагнул в комнату. Опустив руки на колени, Заряница застыла на своём тюфяке. Величество с приторной улыбкой приблизился к девушке. — Пошто милая боишься меня? Избегаешь ласк моих, подарками моими пренебрегаешь, али не по нраву они тебе, не достаточно дороги и прекрасны? Что молчишь? Ну, подыми очи свои от полу, одари меня взглядом своим. Излечи душу от печали многодневной, что серой тучей затеняет разум мой на тебя глядючи. В твоей власти исцеление моё. — Господин мой, богом над людьми высоко поставленный! Волею своей правишь ты миром, странами многолюдными. Пред взглядом твоим падают ниц народы великие, не смея с колен подняться без твоего повеления. Всё подвластно и ведомо тебе в твоих владениях, токмо не ведать Вашему величеству ласк моих, что из сердечного сосуда водопадом любви изливаются, не насладиться нектаром губ моих алых, не тронуть стана девственного, ибо не для царских утех сберегла я честь девичью. Заряница вскочила с постели и, метнувшись к стене, с силой вжалась в неё спиной, желая слиться с преградой воедино, раствориться в ней, втиснуться в хоть какую не-то щелочку, трещинку токмо исчезнуть из горницы, чтобы не видеть постылого. Распластавшись по стене, в отчаянии шарила руками по сторонам и, сорвав первую попавшуюся куклу, прижала к груди, словно ища у неё защиты и помощи. — Силой можешь взять плоть мою, но знай — холод, что ты породил во мне, превратит тебя в лёд, и никто не захочет отогреть твоё сердце. Мне отвратительно даже помыслить о тебе, а ты ласки свои мне предлагаешь. Скорее я приму в своё сердце этого игрушечного балагура, чем стану обнимать твоё царское величие. Это моё последнее слово на твои домогательства. … Отпусти ты меня на волю во родну сторонушку, прояви милосердие, ненавистна мне твоя золотая клетка! Да и ты опостылел, слова твои словно огнь жгут моё сердце. Исстрадалась душа по вольным просторам, по шепоту лесной кущи и весёлой песни ручья, да и по батюшке сердце моё соскучилось. Поморщился царь Поздей, — вскипела в нем дурная кровь, да и ударила в голову, будто в колокол; загудело, зашаталось всё вокруг: оскорблённое самолюбие помутило взор его, желчью наполнилось сердце. — Ну чтож, попомнишь ты меня, узришь небо войлочное и звёзды лыковые. В рубище по миру пущу, не покаюсь … — пригрозил высокородный народоправитель и, разворачиваясь к двери, вожделенно скользнул взглядом по стану девицы. Распалённый взор его задержался на пестрой кукле, и в одночасье зародилась в венценосной голове нехорошая мысль. Царь замолчал, и злая усмешка коснулась сухих губ. Не сказав больше ни слова, он вышел прочь. Заряница шагнула было к постели, бессознательно сжимая в руках куклу, но ноги не послушались, подогнулись и она опустилась на пол, где и осталась сидеть. Горькие слёзы заскользили по бархатным щекам и, сорвавшись, пали на раскрашенное деревянное лицо Петрушки. Глаза куклы вдруг ожили, зажмурились на мгновение, будто от яркого света, и в скорбном участии уставились в унынливое чело девушки. Узрев диво такое та не испугалась, нет, не отбросила куклу прочь, а почувствовав во взгляде сострадание, ещё пуще залилась слезами. Глаза Петрушки полыхнули гневом, яростью от бессилия, от невозможности что-либо сделать; не мог он оказать ей помощи, ибо жизнь в одних лишь глазах теплилась, всё остальное лишено жизни и цветной тряпкой висело на руках у несчастной страдалицы.       Всю ноченьку не спит царь, думы не хорошие думает, планы каверзные выстраивает, мыслит, каким злостным способом отомстить за поругание чести царской за отказ его величественной особе. И удумал месть горькую, не достойную царского звания. Да и кто может запрет наложить — царь он и есть царь, всё, что ни сделает, всё имеет юридическую силу. Поутру призвав к себе гофмейстера и, дрожа от нервного перевозбуждения, поведал сценарий своего замысла. Не спала, не дремала Заряница, этой ночкою — сидела в одной сорочке возле окошка, сна не ведая на звёзды глядючи. И свет их далёкий и холодный приносил ей на сердце лекарственное облегчение от скорбной кручины. Дейдра же с первыми проблесками зари покинула горницу — её ждали суетные дела прислужницы. Заряница осталась одна. Сладкая дрёма, мало-по малу, одолела красавицу, завесив ясные очи сонной паволокой. Дева, утомлённая ночным бдением, незаметно склонилась и, коснувшись головой подушки, полностью отдалась власти успокоительного сна. Хлопотливо нынче на гостином дворе, суета не бывалая. С раннего утра снуёт челядь царская да прислуга дворовая, все наровят угодить Его величеству. Столы длинные застлали скатертью браной, посуду достали чеканную. Запалили костры жаркие, поставили котлы великие, стали скотину резать, да яства разные готовить к пиру весёлому. Царь по двору ходит за всеми приглядывает, указания раздаёт. Ехидно улыбаясь руки потирает. Прохладное утро, высеребрив росою травы на лугах, устлав низины и болота полотнами тумана, готовилось уступить место жаркому полдню, который не преминул явиться избавить землю от хлада: иссушив пыль на дорогах и укоротив тени у всего, что имело место под солнцем. Заряница разомкнула очи от шума. Увидев возле себя множество дворовых девок, испугалась — приосмякло лицо белое. Что за дела? А девушки с шутками-прибаутками подступили к ней. … а как стали серы малы утицы Белу лебедь щипати, А бела лебедь гикати Лебединым тонким голосом: « Не щипите вы, серы гуси, Серы маленькие утицы! Не сама я к вам залетела, Не своей охотою: Занесли ветры буйные, Злы погодушки великие…* Ничего не понимая, находясь еще во власти магии сна, Заряница поддалась действиям прислужниц. Позволила им умыть себя и одеть в иные, незнакомые прежде, одежды. Лицо её густо вымазали ароматными притираниями; брови будто соболя черные лежат, щеки горят — что алы розы в саду, лицо бело — чисто снежок беленький. И расчесав власа долгие, сплели сии пряди в косу, украсив плетение цветными шнурками. Опосля увенчали главу девичьим венцом из широкой красной повязи*, расшитой золотом и жемчугами усаженной. Концы той повязи стянули на затылке лентами вышитыми, что волной легли на спину. Любоваться такой красотой не налюбоваться. А ей даже не дали взглянуть в зеркальце. И во время всей этой церемонии не смолкало девичье пение: …Из глаз слёзы прокатилися. Во слезах я слово молвила, Да с рыданием я речь говаривала: Вот идёт погубитель мой, Вот идёт разоритель мой, Вот идёт расплети–косу, Вот идёт потеряй-красу. …* И тут, как в песне поётся — появился «добрый молодец» во дверях. Царь, и Великий княже, в одеждах нарядных приблизился к взволнованной, девице. — Ты не бойся меня, дева красная, не я твой суженный. Помня твой отказ силой брать не посмею. Но волей царскою, данной мне от Бога, стану тебе посаженным отцом на свадьбе твоей. Уж в этом ты не вольна мне свой характер выказывать. Ибо твоим благословенным батюшкой сдана с рук на руки на моё попечение. И помятуя последнее слово твоё, я нашёл желанного жениха. Сегодня же свадьба! Столы яств полны, гости ждут выхода невесты, жених горит желанием первого свидания. Те, кто хоть раз видел твою красоту, может понять нетерпение молодца. — Чуть помедлив, добавил, сменив тон — Я могу ещё передумать. В твоей власти моё решение. Вот кольцо золотое — от меня подарочек, а вот оловянное от жениха. Ну! Выбирай! Заряница сидя выслушала царские слова и встала для ответа. Государь держал перед ней на ладони два колечка — золотое с восхитительными адамантами и другое невзрачное, тусклое, оловянное. — Зашатри, царь-батюшка очи свои шатром, не зри в мою сторону. Как решетом воды не черпать, как из песка канаты не вить, так и нам с тобою вместе не быть. — И взяла колечко оловянное. Не стал Великий государь пускаться в препирательства, а прикусив язык, вышел вон. На дворе уже собралось множество разного люда приглашенного на свадьбу. Гости томились в ожидании выхода невесты. Свадебный тысяцкий, он же гофмейстер, медлил, ждал приказа. Наконец после полудня поступила долгожданная команда. Послали за девицей. Комнатные девки незамедлительно накинули платок на голову невесты, закрыв лицо от случайного сглаза. В горницу вошли царские дружинники в красных кафтанах с саблями у пояса, а с ними свахи, что подхватили просватанную девицу под руки и повели во двор. Ничего не видя, не чувствуя под собой ног, та от потрясения обмякла и в полном замешательстве безропотно повиновалась. Внезапно напавшее безразличие за свою судьбу, словно дурманом поразило мозг, парализовав волю к сопротивлению. Из дверей заезжего дома, размалёванного всевозможными красками, выплеснулась первая волна будущего разгула — женщины-плясицы с весёлыми песнями и танцами, закружились по разбросанным вокруг полевым цветам и соломе вперемежку с кусками дорогих материй. Следом за ними вышли каравайники несшие на деревянных подносах, застланных вышитыми ширинками, караваи. После следовали свечники и фонарщики держащие в руках фонари для свеч. А за ними шел дружка держа осыпало: большую миску с хмелем и зернами пшеницы, платками шитыми золотом и серебром. Последней вывели под руки невесту. Собравшийся народ шутками и прибаутками проводил её до главного места, где должна была по традиции состояться сходка с женихом, и усадили. Бедная Заряница сидела укрытая покрывалом своей участи ожидаючи, голодная, не едавшая и полу куска хлеба с утра раннего. Посланные за женихом дружки медлили, вызывая у зрителей торжества естественный интерес. Если все знали, кто невеста, то имя жениха, по велению самого государя, держалось в тайне до самого его выхода. В наступившей тишине Заряница почувствовала всю силу злодейского умысла самодержца. Содрогнулась тело её, задрожало мелкой дрожью, закружилась голова, от удушья испарина на челе выступила. Поняла, что на зазор* выставлена, ибо отдана честь девичья на пагубу злодеям. Ведут суженого. Смолкла толпа, не радуется, онемели аж и голи кабацкие, не блажат козлом, не беснуются. Не поют звонкоголосые гудки, тамбурины в руках у шутов - скоморохов. В полной тишине подвели ряженого к месту, где невеста сидит. Усадили рядом. А промеж них платом завесили, чтобы до поры до времени не видели друг друга. Слуги царские выкатили на двор бочки винные, раздали чары браные, абы не стоял, не хмурился народ глядючи на царские забавы, абы не думалось, не кручинилось в головах людских, пока пиво рекой пенной бежит, пока зелено вино мысли крамольные из голов-то повытеснит, да под дудку кружала государева танцевать заставит. Выпей-выпей винца с друзьями-подружками, обкати-облей своё сердечушко ретивое. Сняли свахи с девы покрывало да венок девичей. Распущенные волосы расчесали гребнем, предварительно окунув его в медовый взвар, и сплетя две косы укрыли голову тонким волосником, украшенным речным жемчугом, так чтобы ни одна прядь волос не выбивалась наружу. В довершении обряда голову увенчали рогатой кикой как короною. По окончанию расчёсывания одна из свах обсыпала жениха и невесту хмелем и пшеницею. После чего было предложено молодым приложить щеку к разделяющему их полотну и, поднеся зеркало, велено в него глянуть, дабы увидеть своего суженого. Затаив дыхание, Заряница устремила взор в малый осколок зерцала, отражающий черты государевой воли. И то, что она увидела, не поразило её. Нет! А наоборот, вернуло к жизни. Она была готова даже расцеловать батюшку царя за подобную шутку. Происходящее вокруг действие представилось ей театральным спектаклем, в котором она с женихом играет главную роль, после чего будет избавлена она от домогательств царственной особы. Тот позор, которым хочет покрыть её старый прохиндей, не обесчестит девическую плоть, но поставит в ряд с девами мученицами, страдающими за свою честь. Подумала Заряниц а и с облегчением вздохнула. А в зеркало на неё глядели печальные глаза Петрушки, руководимого, скрытым за ширмой, в виде поднятой вверх от пояса пёстрой юбки, кукольником. И тут же подвалил к ним один из гостей в вывернутым на изнанку тулупе и, ёрничая, проблеял пожелание о количестве детей и прочее. Потешники ударили в бубны, пронзительно завизжали сурны призывая гостей и весь собравшийся люд к весёлому разгулу. Невесту открыли. По традиции она должна была с причитанием плакать за свою судьбу, выражая слезами тоску по своим родителям и прежним девичьим вольностям. Свахи пригоршнями разбрасывали в толпу зерна конопли и льна, мелкие куски тканей и прочих мелочей. Стоящие за спинами новобрачных женщины пели печальные песни: Не трубонька трубит Рано поутру, Девица-то плачет Рано по косе! Свет ты, моя косонька, Русая коса! Вечор тебя, косонька, Девушки плели, Завтра тебя, косонька, Сваха расплетёт, Да две заплетёт. Девушки вторили замужним бабам: … Приосмякло лицо девичье Резвы ножки подломилися, Белы ручки опустилися, Из глаз слёзы прокатилися, Во слезах то слово молвила, Во рыданье речь говаривала: « Вот идёт погубитель мой, Вот идёт разоритель мой, Вот идёт расплетай-косу, Вот идёт потеряй-красу».* Молодых подвели к наспех сколоченному, возле конюшен, аналою, где, стоя во хмелю, их ждал изверженный из сана дьякон, что потворствуя царской воле согласился учинить эту бесовскую комедь. Ряженые дружки, скоморошьего чина, поднесли на сребряном блюде колпаки рогатые, коими и увенчали невесту и жениха. Петрушка за своей ширмой верещал и ёрничал накрытый шутовским колпаком: — Ой ты, гой еси, отец родной, хозяин славный! Дозволь прежде к ковшику бражному приложиться да с братией честной в кружалове проститься. Ибо волею рока вступаю на шаткую палубу ладьи супружеской. Был я цирюльником на большой дороге, Кого надобно побрить — брил. Кого надо подстричь — стриг. А кого и без головы оставлял. Да только мою цирюльню закрыли — налог в казну не платил. От того-то целовальники штраф и наложили, цепями супружескими наградили. Прощай братва весёлая, сосущая бочонки винные! Народ, отведавший царских милостей, а кто и не по одному разу, с не охотой отошел от бочек и уже другими глазами, теми какими надобно власти, бесстыдными глазами, глазел на девичье поругание и ввергался в пучину скверны. Бывший диакон держа в одной руке графин с водкой, а в другой жирную куриную ногу, заблеял всепьяную литургию во славу Бахуса. Описать все глаголы извергнутые из зловонной пропасти его проклятой души у автора рука не поднимается, настолько всё это мерзко и противно. Свахи, будучи уже в непристойном виде после свершившегося «обряда», подвели новоявленных «мужа и жену» к царю для государева благословения и отеческого наставления. Поздей второй обтерев сальные пальцы о край скатерти, ехидно ухмыльнувшись, взял в руки заранее приготовленную стиральную доску, которой и благословил шута и девицу. Наконец взяв в руки шелковую плеть, с размаху ожег тело девицы, приговаривая: — Вот теперь знай, какова власть отеческая и как оно противится батюшке царю. Однако власть над тобой переходит в другие руки и за ослушание, будет учить тебя этой плетью муж. А ну покажи свою власть! Сбей с непокорной спесь! С таковыми словами протянул государь жениху плеть. Кукловод, что руководил Петрушкой, выпростав из-за ширмы руку, принял кнутовище. Вторично шелковая змея обвила хрупкий стан и выдавила скупую слезу. Но была та слеза не от боли острой, что пронзила всё тело девичье, а от ненависти и бессилия. А кукловод запищал на все лады своей пищалкой, вызывая у публики одобрение. Для веселящегося люда увиденное было всего лишь представлением, где можно напиться и забыться. Вот и вечер идёт по просёлочной дороге. Сумерки толпятся вслед за ним, и, цепляясь за каждый кустик, деревце или иной какой предмет медленно растворяют их наступающей мглой. Гульбище подходит к концу, многие гости лежат под лавками вместе с собаками. Бесстыдные женщины поют похабные частушки и в скоморошьих танцах оголяют срамные места под рукоплескания пьяной толпы. Скоморохи и смехотворцы глумливо кривлялись под звуки своих инструментов, неимоверно раздувая свои щеки, дуя в рога и сопелки. Невообразимый шум бражного застолья достиг апогея, когда пришедшая ночная тьма потянула к отдохновению пресыщенные вином и яствами организмы. ... ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ * кружало государево — кабак. * мытарь — сборщик налогов. * безживотие — нищета * велелепие — восхваление. * ажно — так что. * Для ваших карманов понастроили балаганов, Каруселей и качелей для праздничных веселий! Крутись, веселись у кого деньги завелись! — прибаутка московских «дедов-зазывал» * Бонжур, нарумяненные старушки, Молодые старики* — слова Петрушки. * кострА — жесткая часть стебля волокнистых растений (льна, конопли) * «Песни собранные П. Кириевским» Русский фольклор. Изд. 1938г. * Повязь — повязка * зазор — позор * иде — где, когда злив печаль слезою солёной Заряница отрешенно вглядывалась в игрушку, перчаточную куклу с огромным носом и живыми, человеческими глазами.