Растревожили в логове старое зло, Близоруко взглянуло оно на восток. Вот поднялся шатун и пошёл тяжело — Как положено зверю, — свиреп и жесток. Так подняли вас в новый крестовый поход, И крестов намалёвано вдоволь. Что вам надо в стране, где никто вас не ждёт, Что ответите будущим вдовам? Так послушай, солдат! Не ходи убивать — Будешь кровью богат, будешь локти кусать! За развалины школ, за сиротский приют Вам осиновый кол меж лопаток вобьют. Будет в школах пять лет недобор, старина, Ты отсутствовал долго, прибавил смертей, А твоя, в те года молодая, жена Не рожала детей. Неизвестно, получишь ли рыцарский крест, Но другой — на могилу под Волгой — готов. Бог не выдаст? Свинья же, быть может
Очередные отрывки из школьных сочинений: — Выбирая имя и отчество для Акакия Акакиевича, Гоголь не пожалел своего героя. — Ей понравился Грушницкий, хотя он и был под шинелью. — Paно утром Базаров пошёл ловить лягушек и быстро нашёл с ними общий язык. — В гopax был монастырь, там жили мцыри. Одна мцырь сбежала. — Когда отряд пустился в погоню, гусар вскочил в седло и полностью отдался лошади. — Тургенева не удовлетворяют ни отцы, ни дети. — Скрываясь от полиции, Ленин ехал в топке паровоза. — Инженер был одет просто: на голове у него была фуражка, рубашка и брюки. — Мцыри наблюдал за грузинкой и симпатизировал ей в кустах. — Муму работал в Москве дворником. — Вещий Олег умер от змеи, которая
Вдруг еще кто-то не видел открытое письмо Дины Рубиной – которую пригласили на зум-выступление в лондонский Пушкинский дом, а потом опомнились и попросили сначала прояснить ее позицию по палестино-израильскому конфликту. Потому что посыпались «критические сообщения» в адрес писательницы, видимо, недостаточно жалеющей «мирных палестинцев», ломанувшихся за боевиками в кибуцы – резать, убивать, насиловать всех, кого найдут, и сжигать живьем еврейских детей. «Только что Варшавский университет и университет Торуни отменил лекции замечательного израильского русскоязычного писателя Якова Шехтера на темы жизни евреев Галиции 17-19-х веков - «во избежание обострения ситуации». Я подозревала, что это
ВОТ Я ВОШЁЛ, И ДВЕРЬ ПРИКРЫЛ, И показал бумаги, И так толково объяснил, Зачем приехал в лагерь!.. Начальник — как уключина: Скрипит — и ни в какую. "В кино мне роль поручена, — Опять ему толкую. — И вот для изучения — Такое ремесло — Имею направление. Дошло теперь?" — "Дошло! Вот это мы приветствуем! Чтоб было, как с копирки. Ещё бы вам под следствием Полгодика в Бутырке, Чтоб ощутить затылочком, Что чуть не расстреляли, Потом — по пересылочкам... Тогда бы вы сыграли!" Внушаю бедолаге я Настойчиво, с трудом: "Мне нужно — прямо с лагеря, Не бывши под судом". — "Да вы ведь знать не знаете, За что вас осудили. Права со мной качаете, А вас ещё не брили". — "Побреют! — рожа сплющена, Но всё же зн
Проходим вдоль, за кругом круг, И застываем молча, вдруг. Взгляд, как со старого холста, Упрямо сжатые уста. Так это наша тишина В его глазах обожжена… Так это наш, его рукой Разрушенный, дрожит покой… И эта страшная тюрьма — Не наша ль жизнь, не наша ль тьма? Не нашу ль чашу в этот час Пришлось ему испить за нас? А между тем — от всех щедрот, Всех наших далей и широт Ему — лишь каменный подвал, Лишь клетка в яме, три на два... Неслыханно крутой подъём… Проходим тихо, узнаём.