Знака нет

У моего приятеля с Богом сложные отношения.
– Как я могу поверить, если он мне знака не подает…
– Чуда хочешь?..
– Нет, зачем… но хоть что-нибудь…
Время идет, а знака все нет и нет.
– Смотри, ветка качается, кивает за окном…
– Ветку бьет ветер, а он без Бога живет, ищет перепады давления.
– Вот рябина стоит вся багровая, мороз, ветер, а ягоды держатся…
– Это холод их прихватил, ничего особенного.
И вот чудес все нет, и просто особенных событий тоже нет, все объяснимо, естественным образом возникает и пропадает.
– Вот если б стол вдруг подскочил… или полетел… Или шапка с головы слетела…
Стол стоит как стоял, а шапка помедлила чуть-чуть – и слетела, покатилась. Он поймал ее – ветер это, говорит. Действительно, ветер, веселится на воле, выравнивает давление… и никакого знака нет. Жить спокойней, но что-то беспокоит:
– Вызвать бы его на серьезный разговор.
– Ветер, что ли?..
– Ну, ветер… Бога. Буду ругать его на чем свет стоит, может, ответит…
Ругал, ругал – и за дело, и просто так, от тоски, а в ответ ничего – ни звука, ни знака… Нехотя зима ушла, весна тут же примчала, все как полагается, согласно расписанию, и никаких чудес. Явилось лето, дождливое, правда, хмурое, но именно оно, а не сразу осень. Листья-травы разрослись чудесно и глубоким зеленым цветом покрыли черноту земли. И опять осень, снова ветер, снова рябина, как всегда – снег…
– Хоть бы снега не стало…
И представьте – растаял, до января земля черна, желта – всюду мертвая трава, нет ей покоя.
– Бывает, – приятель не смущен, – было уже и будет, просто циклон, а потом, предсказываю, снова снег, мороз и прочее.
И предсказанное им сбывается. Он и рад, и не рад – зима восстанавливает силы, законы подтверждают свое постоянство, причины понятны, ответы найдены… а знака нет.
– Ну как я могу Ему поверить, хоть намекнул бы…
Так он мучает Бога много лет, требует знака и внимания, просит доказательств, верит, не верит, мучается сам – и умирает, опять же как все люди. И снова ничего особенного, ни знака тебе, ни намека – одна печаль. Он лежит холодный, белый, на губах улыбка. Я наклоняюсь к нему:
– Ну, как? Что там? Будь другом, подай какой-нибудь знак, подай!..
Нет, он молчит, тайну соблюдает. А за окном осень, ветер, любимая его рябина – бьется в окно, машет багровыми гроздьями…
Воробьиная ночь
Приближалась ночь, а грозы все не было. Темнота и духота объединились против нас и сдавили узкие коридоры больницы. Свет потушили везде, и только столик сестры был слабо освещен, как островок спасения. Я бродил в темноте, среди стонов и тяжкого дыхания. Здесь люди умирали от рака, и я, молодой и здоровый, каждый день умирал вместе с ними. Я представлял себе раньше жизнь как борьбу, и в конце – славную смерть, а здесь увидел, какое грязное и унизительное дело – умирание. Чем я лучше их, и внутри у меня все так же, кровь и зловоние, и все так хрупко и непрочно, что страшно двигаться, есть, пить, дышать, страшно за сердце, которое чудом каким-то приведено в движение и беспрерывно бьется … и за любое место в теле, которое может внезапно взбунтоваться и стать безобразной язвой или наростом, разрушающим все вокруг… Как можно жить?.. Моя вера в устойчивость жизни была поколеблена.
Белый халат был виден из палаты, и меня окликнул кто-то. Звала старуха, которая лежала у двери. "Молодой человек, помогите подняться повыше…" Она почти ничего не весила и неизвестно как еще жила. Теперь она почти сидела и смотрела в окно. Я спросил, нужно ли ей что-нибудь еще. "Если переживу эту ночь, то и день проживу… Дышать нечем, а грозы нет и не будет. Смотрите туда…" Я посмотрел в окно. На горизонте вспыхивали и гасли огни, судорожно разгорались – и гасли снова, а над нами простерлось огромное черное небо. "Это воробьиная ночь, – она сказала. – В такую вот ночь пришли и увели моего мужа. Он сказал мне – живи, только живи… Я жила, сколько могла, еще сорок лет…" Я поправил постель и почувствовал, как ее пальцы держатся за край одеяла – мертвой хваткой. "Я жила, – она повторила, – а теперь такая же ночь. Вы молодой, живите долго, живите…"
Меня позвала сестра, и я ушел в другую палату. Утром старуха спала, и днем тоже, а вечером тихо умерла во сне. Я был рад, что она умерла легко, не сознавая этого. Хорошо бы так умереть, когда придет время, и, может быть, сказать кому-нибудь: "Живите, только живите…"
Негодяй
Мужчина с девочкой гуляли в зоопарке. Я их давно заметил у клетки с тигром, а теперь они решили посидеть на скамейке. Я тоже сидел здесь и смотрел на уток, которые ухитрялись, не двигая ни головой, ни крыльями, скользить по воде, как маленькие кораблики с моторчиком – быстро и неутомимо. Я не умею ни плавать, ни летать, а они умеют … Девочка спрашивает – "почему они не летают?" Ей лет пять, она в красной шапочке и теплом комбинезоне. Отцу около сорока, он в берете и старой куртке, видно, что за одеждой не следит.
– Смотри, какие у них красивые перышки – красные.
– Не красные, а малиновые.
Она права, этот цвет малиновый. Утки кружатся на одном месте, часто окунают головы, смотрят под воду.
– Зачем они?..
– Там, наверное, есть еда.
Мне уже пора домой, но здесь тихо и особая какая-то жизнь. Скрываешьься? .. Что поделаешь – скрываюсь. Смотрю на уток, как они плавают. Я не стал бы плавать, сразу бы улетел.
– Так почему они не летают? – Девочка тоже хочет знать.
– Здесь корма много – зачем им лететь. И куда?..
Может, он и прав, а может, им крылья подрезают, я слышал. Но ей не обязательно это знать… Утки нырять перестали, поплыли большими кругами, скользят между листьев, которые то и дело пригоняет ветер. Скрываюсь… Но уже пора, лететь не можешь – живи как все…
Девочка спрашивает:
– Папа, ты негодяй?..
Она долго думала, когда смотрела на уток – спросить или промолчать…
– Кто тебе сказал?..
Она задумчиво смотрит на носок ботинка, покачивает ногой.
Мужчина вздохнул:
– Ну, пойдем…
– А ты купишь мне Чебурашку?..
– Куплю, куплю. А где это продают?..
– У всех девочек есть.
Они встали и пошли к выходу. Я еще посидел немного. Утки уплыли на другой берег, вылезли из воды и важно переговаривались. Может быть, негодяй – просто негодный к чему-то человек? Негодный к тому, чтобы летать, например. Негодник… Тогда мы все негодяи. Хватит, пора, пора за дело… негодяй…
Поговори со мной…
Я в автобусе еду. В центре светло, но людей уже мало. Магазины закрыли, а мест для гуляния мало. Еду. Темные громады… дальше черные улицы поуже, дома пониже… Уплываю, корабль мой мал. Раньше я это любил – там, впереди… Теперь все равно. Узкую нору роет человек. Над всей нашей жизнью нависла ошибка. Каждый вроде бы для чего-то жил… Ну, каждый… он всегда ищет оправдания… Улица, зима, темень, тусклые окна – там тени, кто ест-пьет, кто спит, кто на детей кричит… Еду. Раньше думал – как выбраться из тьмы… Во-он там где-то свет … Покачнулись, стукнуло под колесами – рельсы… будочка, в ней желтоватый огонек… Стой! кто там? кто?.. Уплыло, снова темнота… еду. Я думал – есть светлые города, небо… надо только уехать отсюда. Нет, чернота внутри… внутри темнота…
Человек в автобусе. Мы вдвоем. Старик, желтое лицо:
– Поговори со мной…
Я говорить с ним не хочу.
– …мне страшно…
И мне страшно, но не о чем нам говорить, не о чем.
– …я с женой живу… она все по хозяйству… Ночью спит… Я лежу. Думаю?.. нет, меня качает на волнах… страх меня качает. Умру – что с ней будет?.. Уходим в темноту. Неужели всегда так было? Ведь верили, улетали к свету… Ты молодой, уезжай отсюда, уезжа-ай… здесь все отравлено… Хочу верить – будет Страшный Суд – всех к ответу… И в это не верю.
– Ты что… так нельзя, старик…
Нагнулся – он уже спит. Нет, нет, нет, на первой же остановке… дальше не поеду, выпустите меня!.. давно позади огни, город, голоса, песни, смех, небольшие приключения и шалости, даже какие-то успехи, гордость… Под нами нет земли. Оправдания нет… Не надо! пусть это сон – яркий свет в лицо, кто-то треплет за плечо – гражданин, ваш билет!.. А, как хорошо! да, билет, конечно, билет – вот он, во-о-т… А что со стариком? Лицо белое… улыбается…
– Хорошо тебе? А мне страшно, поговори со мной…
Чем это кончится…
У нас в доме много детей, но только одна девочка добрая. Остальные, кроме одного, тоже не злые, но добрых нет больше. Ее считают почти что дурочкой и смеются над ней. Вокруг нее мало доброты, и я смотрю с замиранием сердца – что же будет с ней?.. Она похожа на мать – такое же широкое крестьянское лицо и широко поставленные чуть раскосые светлые глаза, но у матери лицо грубое и недоброе. Неужели и дочь со временем станет такой же? Вот уже голос стал грубей и глаза смотрят не так доверчиво и открыто… Она уже озлобляется, потому что кругом другие люди – в них мало сочувствия. Нет, все-таки она отличается от других…
Я стал думать – в чем тут дело, почему доброта – такая редкая вещь. В ней две стороны – внимание и сочувствие. Вниманию можно научить ребенка, если говорить – "смотри – кошке больно, ты ведь знаешь, как это бывает…" Получится внимательная вежливость, хорошая привычка воспитанного человека – не делай другому того, чего не хочешь себе. И, может быть, какое-то сочувствие – стоит представить себя в таком положении… Но настоящего сочувствия не будет. С ним рождаются. Оно идет от способности воображать, живо представлять себе чувство другого и при этом испытывать его самому. Зачатки воображения есть у всех, но у некоторых они сильней. Такой человек не просто представляет себе чужую боль, а чувствует ее на себе – это совсем другое… Бывает, что воображение есть, а внимания к окружающему миру мало. Такие люди постоянно замкнуты на своих переживаниях и тоже не могут стать добрыми. Но если они сумеют выразить свою боль и другие чувства каким-то образом – нарисовать или написать об этом, то из них получаются настоящие художники и писатели. Рисунок и слово дают им возможность вырваться из себя, и тогда то, что они думают и делают, становится интересным для других, если, конечно, они глубокие люди. Они по-своему счастливы, но их судьба трагична, потому что их видят все, и каждый считает своим, а они остаются сами в себе… И все-таки добрыми я их не назову, это другое. А девочка эта – добрая…
АВТОР О СЕБЕ
Я родился в Таллине. По первой своей специальности – биохимик, энзимолог, биофизик, молекулярный биолог. Работал в Институте биофизики АН СССР. Автор около 70 статей и монографий. В 1986 г. окончательно оставил науку, стал профессиональным художником.
Живописью и графикой занимаюсь с 1975 г. Ученик московского художника Евгения Измайлова. Написал около пятисот картин, половина из них рассеяна по многим галереям и частным коллекциям в России и других странах. Имел более двадцати персональных выставок.
С 1984 г. пишу прозу, одновременно рисую, иллюстрирую свои книги. С 1997 г. издаю электронные литературно-художественные альманахи "Перископ" ( http://www.periscope.ru ).
Я люблю писать небольшие вещи, очень короткие рассказы, прозу, в которой главное – звук и ритмический рисунок, скольжение по ассоциациям. Иногда они на грани "стихотворений в прозе". Грань эту я, однако, не перехожу и стихов не пишу, меня больше привлекают скрытые ритмы прозы.
Я не люблю воинствующий авангард, разнообразные "концепты" и "придумки" как в живописи, так и в литературе. В живописи я начинал как примитивист, потому что до 35 лет никогда не рисовал, потом, условно говоря, постепенно склонялся в сторону экспрессионизма. Мне близка московская школа живописи, интересны Сезанн, Сутин, Руо, Марке. Я мало читаю и почти не знаю современную литературу. Как бы "стильно", эффектно, "круто" ни была написана вещь, она холодна и пуста, быстро блекнет, если в ней никого не жаль. Но это не значит, что можно писать плохо, если тема – "бедные люди".
Я не думаю, что "человек – это звучит гордо". Я атеист, но с уважением отношусь ко всем верованиям, нужным другим. Для меня достаточно уважения к жизни, ко всему живому в одинаковой степени, исключительному и хрупкому явлению в том каменном мешке, в который нас занесло.
МАРКОВИЧ Дан
© Журнал Фома.