📖Грешница.

– Вот скажи, Алена. Есть Бог? – Аленка удивляется, что есть такие еще бабушки: в валенках, в ряднине. И что есть еще такие дома: пол некрашеный, крыша соломенная. Для того, чтобы Аленка села на потертый выщербленный табурет, древняя старушка постелила на него белую скатерть.
— Ну, как же нет – конечно, есть Бог, Настасья Кузьминична. Вот я вам иконочку подарю – будете молиться.
Аленка разговаривает со старухой, как с глухой – громко, отчетливо. Или как с маленькой, глупой. Старуха морщит лоб, долго и пристально разглядывает бумажную иконку. Подходит к окну, надевает роговые очки на резинке. Всматривается в иконку, трепетно крестится, подносит образок к истаявшим губам.
— Да. Сама знаю, что есть – куда ж Ему подеваться? – Горько вздыхает. Задумчиво роняет взгляд в никуда и… вдруг спохватывается:
— Ты, девонька, откуда будешь?
— Из монастыря, бабушка. В отпуск приехала, трудницей. Вот, помогаю, — она кивнула на ящик, сколоченный из фанерок, качнула им, в такт отозвался повешенный на него замочек.
Аленка устала – ноги гудят, хочется получить денежку и идти дальше. Улица – большущая. Она нетерпеливо смотрит в окно. «Окно чистое,» — замечает вскользь. В форточку тычется расцветающий, жесткий, жизнелюбивый жасмин. В бедной комнате – половики, кружевная скатерть на трехногом круглом столе, салфетка на радиоле. Пахнет жасмином и древностью. Над диваном – фотография в бумажной рамке: смеются молодые хозяйка и солдат.
— Муж… Десять лет как на могилках… А жили хорошо. О мертвых плохо не говорят, Аленка, знаешь?
— И о живых, — отвечает девушка назидательно. — О живых тоже нельзя.
— А не получается так-то, — хозяйка ставит иконку в буфет. — Вот я, к примеру, — еще живая. А что обо мне хорошего сказать можно? Что я сделала хорошего в жизни? Тьфу! — она неожиданно плюет в пол, отчего Аленке становится не по себе… Положила бы жертвочку поскорей – и пошла бы трудница дальше своими путями. Ан нет, тянет бабушка с жертвочкой.
Разговаривается старушка постепенно, не сразу. О Германии, куда в концлагерь попала, о роддоме, где работала санитаркой, о сожженном младенце мертворожденном, о психбольнице, как психов мыла, как била их, как ее маньяк на рельсах чуть не убил, как сынок единственный под машину попал, как муж другую семью на стороне завел, как кошку с пожара спасла. И вдруг размышляет: а спасется ли она?
— Может, меня Бог, за эту саму кошку, спасет? — неуверенно спрашивает у Аленки. Та – участливо советует:
— А вы покайтесь батюшке на исповеди. Всё расскажите, как есть. А без исповеди вряд ли спасет… — Тут юная трудница понимает, что заговорилась не на шутку и поправляется: — Я точно не знаю, бабушка. Вам покаяться надо, – в ухо кричит.
— Надо, надо покаяться, я давно это понимаю, — соглашается бабушка и теплые, ясные слезы блещут в ее темных глубоких морщинках. — Грешница я, каких свет не видывал. Хуже нет грешницы, девонька. И как ты можешь с такой срамной бабой, грешной и смердючей, рядом сидеть? Спать ложусь – слезами уливаюсь. Как жить можно с такими делами? Чем защититься? Душа вся, как тряпица кровавая. Вот я и коровку свою ударила, обозвала плохим словом. А коровка моя такая хорошая. Что ж она виновата, что я грешница? – плачет. — Вот Господь-то и наказал: не хожу уже сколько лет, а, как змея, ползаю…
Аленка гладит бабушку по голове, приговаривает:
— А вы поплачьте, бабушка, поплачьте…
— И денег у меня нету на церкву дать, вот какая я грешница, — Настасья Кузьминична в подтверждение своих слов отворачивает клеенку на столе, показывает голые необработанные доски, пустую открытку « С Первомаем», где, видимо, раньше хранила деньги.
— Ну совсем нету денег, хоть плачь. Паренек-то ночевал, и… Ай, — она рукой махнула. — Может, что другое возьмешь? Шубу возьми, после войны муж мне справил в Германии, почти новая была, трофейная. — Он бросается к сундуку, открывает его тяжелую крышку, по каморке разлетается сильный запах нафталина. —Я и не носила ее, все берегла до лучшей жизни-то.
Девушка морщится:
— Нет, что вы, вам она еще пригодится!
Из-под печки, вальяжно потягиваясь, выступает полосатая кошка.
— О! — Радуется хозяйка: — Вот, кошка Спасенка котят народила. Не возьмешь в церкву? Может, там мышей надо половить, а она и крыс ловит. Котята все в нее, шустренькие такие.
Девушка невольно хмурится. Старушка это замечает:
— Ой, не то говорю, там своих котят, наверно… Ой, вот Ее, — лицо просветлело, — Ее — точно, возьмешь — Царицу Небесную мою… Только с кем говорить буду? – Только теперь Алена замечает большую, до потолка, икону, стоящую на комоде. Перед нею – горит лампада. Старушка растерянно смотрит на икону, по сторонам, на гостью. И решается: – Нет, бери. В церкву — отдам. Пусть люди с ней тоже поговорят, поплачут ей, Она слезы людские утрет. Только… как ты донесешь Ее? Икона тяжелая, церковная. А знаешь что, а я сама!
– Бабушка, давайте, помогу, — оторопело наблюдает Алена, как женщина бросает палку, делает пару неуверенных шагов в своих огромных валенках и медленно, прихрамывая, подходит к образу, с нее ростом.
– А на что? — отвечает она Алене. — На что помогать-то? Богородица сама пойдет в церкву, а я – за ней.
Бабушка крестится, кладет земной поклон, легонько поднимает большую, с хорошую дверь, икону, поворачивает ликом к двери, повелевает:
— Открывай дверь: Владычица в храм идет.
Девушка испуганно бежит открывать дверь, хватает палку бабушки, забывает ящик с деньгами, бежит за нею:
- Ваша тросточка!
Бабушка идет, словно летит. Быстро, легко, по скользкой грязи, по лужам, не видя дороги. Ворота монастыря отворяет игуменья:
— Кого ведет к нам Аленушка – саму Вратарницу!
Мать Алла принимает икону у бабушки, но поднять ее не может, помогают монахини, с почестями все вместе вносят Ее в храм. Бабушка скромно стоит в сторонке, слушает молитвы, спрашивает у монахини:
— Исповедаться можно?
— Батюшка будет только в субботу. В субботу приходите.
Бабушка берет свою палку и идет домой, по дороге несколько раз падает в грязь, но поднимается, и едва доползает до дому. Настоятельница, глядя в окно келии, одна, в раздумье, наблюдает путь старицы:
— Как она донесла Ее? Легче пуха несла. Тяжела икона. Я и сестры – едва не уронили. Эта женщина — святая.
Утром Алена побежала в деревню за своим ящичком с деньгами. Старуха лежит на диванчике, вся в чистом, на трофейной шубе. На лице – улыбка сияет. На приветствие девушки Настасья Кузьминична не ответила. Лена подошла, взяла ее за руку – рука холодная. Девушка испугалась, закричала и побежала в монастырь, а ящик опять оставила…
Так отдала душу Богу святая грешница Настасья Кузьминична.
автор Татьяна Дашкевич