Как поссорился Никита Сергеевич с Цзэдун Ичановичем,

часть первая, половинчатая
Когда товарищ Сталин умер, или, как говорили злые языки, его черти в ад утащили, в Пекине испытали смешанные чувства: вроде того, как видишь любимую тёщу, летящую в пропасть на твоём автомобиле. С одной стороны, Мао Сталина не любил, но побаивался, а потому и подписывал с Советским Союзом довольно-таки колониальные соглашения, и отправлял в Корею миллионы «добровольцев», понесших там огромные потери. Среди последних был один из сыновей председателя КНР, на что Мао отреагировал с характерным равнодушием.
С другой стороны, к 1953 году председатель КНР ощущал себя куда увереннее, чем несколькими годами ранее. Американцы не то что не собирались помогать бежавшим на Тайвань гоминьдановцам — они с огромным напряжением держались в Корее. Для Мао, признававшего только силу, это было лучшим доказательством того, что западный империализм — «бумажный тигр». Освободившись после смерти Сталина от необходимости воевать на Корейском полуострове, в Китае почувствовали себя ещё увереннее и без всякой опаски ожидали визита Никиты Хрущёва.
— Большой дурак, — сардонически сказал Мао о новом советском руководителе, приехавшем в Пекин с ворохом заманчивых предложений. Никита Сергеевич был настроен чрезвычайно оптимистически и, как это видится сегодня, собирался установить с китайскими товарищами равноправные отношения... сохраняя, конечно, верховенство Москвы в идеологических вопросах. Поэтому Хрущёв привёз в Пекин целый воз пряников: инвестиции, расторжения ряда унизительных для КНР договоров, досрочный отказ от советских военных баз.
Мао не верил своим глазам: для ветерана партизанских походов гражданской войны в Китае поведение Хрущёва казалось верхом недомыслия. Идёт на уступки, не прося ничего взамен. Разве такой человек может возглавлять мировое коммунистическое движение? Издеваясь, председатель преподнёс улетавшей советской делегации двенадцать томов сталинских сочинений. Московские гости поморщились, но подарок взяли... и постарались потерять его в аэропорту. Напрасно — китайские товарищи проследили за тем, чтобы тома улетели вместе с Никитой Сергеевичем.
Вернувшись домой, Хрущёв, разумеется, не подал вида, сообщив народам Союза о баснословном успехе своей поездки. Но выводы сделал, причём совершенно обратные действительности. Никита Сергеевич решил, что китайцы просто не поверили в искренность его намерений. Доказывая подлинность советской дружбы, в Москве взялись не только помочь в индустриализации Китая, но и превратить КНР в ядерную державу. Мао от помощи не отказывался, но в свойственной ему манере заметил своему врачу, что СССР не должен учить китайцев «срать и ссать».
Председатель сам мог научить этому кого угодно. С презрением наблюдая за начавшейся в Советском Союзе «оттепелью», он призывал не бояться атомной войны. Что с того, если погибнут миллионы? Прежде всего сгорит империализм, и тогда уцелевшие китайцы смогут приступить к строительству коммунизма. А что Хрущёв? Решился стрелять в Венгрии лишь после того, как он, Мао, открыто призвал к этому. Слабак! Мао всё чаще позволял себе поругивать советский «великодержавный шовинизм» и — что иронично — восхвалять «настоящего коммуниста» Сталина.
Неловкие примирительные жесты Хрущёва воспринимались в Пекине как оправдания, а кто оправдывается — тот конченный человек. В начале 1957 года советский лидер лично явился в посольство КНР, чтобы поприветствовать прибывшую делегацию, но то, что должно было стать жестом доброй воли, обернулось почти что скандалом. Ничуть не благодарные за тёплые слова, китайские дипломаты начали задавать Никите Сергеевичу неприятные вопросы про самокритику, которой не было, и его личную роль в том, что на XX съезде было названо отступлением от норм социалистической законности.
Было очевидно, что китайцы хамят по указке своего руководства, но Никита Сергеевич не сдавался. Разгромив «антипартийную группу» с примкнувшим к ней Шепиловым, советский вождь надеялся на юбилей Великого Октября, по случаю сорокалетия которого Мао удалось уговорить на визит в Москву.