Екатеринослав, 1918 год .

"В тупиковом дворе горел высокий, яркий костер. Десяток солдат в разномастной одежде - красных галифе, зеленых и синих френчах, тулупах и дорогих дамских манто, смушковых шапках с красными лентами и без лент - сгрудился у костра. Здесь же стоял пулемет на станине. Чуть поодаль кружком сидели на грязном снегу около двадцати евреев. Некоторых из них отец знал: то были уважаемые в городе люди, состоятельные и знатные. Отец кивнул старому бородатому еврею - директору еврейской гимназии. Второй, владелец краскотерной фабрики не ответил на поклон: глаза его были закрыты, лицо залито одним сплошным синяком.
Около пленных топтался, куря папиросу, часовой,
- Кончаем, что ли? - окликнул приятелей всадник, пригнавший моего отца. - Скоро светает… А ну, вставай! - гаркнул он, наезжая на сидящих в грязи евреев.
Те медленно поднялись, гуртясь.
- Одежу-то сымите! - лениво, без нажима приказал часовой, сбивая пленных поплотнее стволом винтовки с примкнутым штыком. - И обувку тоже. И к стеночке становитесь рядком… Ну, ты, Абрашка! - грозно крикнул он на средних лет еврея, замешкавшегося с раздеваньем.
Пригнавший отца всадник, все так же не слезая с седла, содрал с него пальто. Отец скинул туфли с галошами и, увязая по щиколотку в жидкой грязи, пропитанной конской мочой, подошел к стене.
- За что? - еле шевеля губами, сказал отец. А потом крикнул: - За что?
Один из солдат уже ложился, подстелив кожух, за пулемет.
Повернувшись лицом к кирпичной стене забора, несколько евреев молились, раскачиваясь. Один сполз в грязь, и его не подымали.
И вдруг во двор въехал, влетел на коне коренастый всадник с длинными темными волосами. По быстроте и угодливости, с какой солдаты оборотились к нему, можно было заключить, что приехавший - их начальник.
Отец мой отпрыгнул от стены, подбежал к всаднику.
- За что, господин начальник? - спросил отец, вцепившись в конский повод. - За что они нас хотят расстрелять?
- Действительно, за что? А? - шутя, подыгрывая голосом, спросил всадник у солдат.
- Так они ведь жиды, батько! - объяснил тот, что лежал за пулеметом. - Кончаем мы их!
- Отпустите нас, господин… батько, - сказал отец, не отпуская повода. - В чем мы виноваты? Только в том, что мы - евреи?
- Отпустить их, что ли? - словно бы за советом обратился батько к своим людям. Те молчали, не смея говорить.
- Идите, пожалуй, по домам! - сказал батько, заворачивая коня. - Ну, быстро! Побежали!
Отлепившись от стены, евреи побежали прочь. Одежда их черным комом громоздилась посреди двора.
Побежал и отец, отпустив, наконец, повод.
- Эй, еврей! - закричал вслед ему батько. - Стой!
Отец остановился, оледенев. Что мог означать этот окрик?!
- Галоши надень, еврей, а то простудишься! - довольный, засмеялся батько.
Отец добежал до подворотни и исчез в темноте улицы.
Человек, спасший его от казни и смерти, был, Нестор Махно.
Отцовское спасение от смерти было, несомненно, случайностью и фактором временным. Бессмысленная, дурацкая гибель висела над нами, как камень. И отец ломал голову, выискивая щелку спасения.
- Нам бы добраться до Кисловодска, - говорил папа мечтательно. - Оттуда до Баку рукой подать.
- Нас всех убьют в дороге, - говорила мама. - Придумай что-нибудь!
И папа придумал.
- Мы найдем русского генерала, - сказал папа. - Или, на худой конец, полковника…
Генерала не нашли - пришлось удовлетвориться полковником. Поскольку путь на Кисловодск пролетал по областям, контролируемым белыми войсками, то и полковник, естественно, был белым полковником. Папа разъяснил ему его задачу: он, полковник, будет выдавать себя за нашего дедушку или папу - как ему больше нравится - и стоять в дверях купе в полковничьем мундире, когда погромщики появятся в вагоне. Полковник согласился, и папа вручил ему денежный аванс за предстоящий труд.
Через несколько дней мы пустились в дорогу. Полковник приехал за нами в экипаже. Грудь полковничьего мундира украшали многочисленные ордена, усы его с подусниками были приведены в идеальный порядок. То был интеллигентный человек, с чувством собственного достоинства. Ему, видно, было несколько неловко, что он - в его годы и в его положении - зарабатывает деньги столь необычным образом. Поэтому он предпочел - быть может, скрывая смущение - смотреть на нас как на багаж. Когда в вагон, гремя сапогами, ввалились очередные «проверщики», полковник приоткрывал дверь купе, становился на пороге и, покуривая, пускал колечки дыма.
- Я еду с семьей, - безразличным голосом сообщал полковник, когда погромщики подходили к нашему купе. Никому и в голову не могло прийти, что полковник белой русской армии везет в своем купе евреев.
На Кисловодском вокзале полковник получил от отца вторую половину своего гонорара, и мы распрощались с ним".
Эстер Маркиш, "Столь долгое возвращение…" (Воспоминания)
Традиционное спасибо порталу "Мемуарист".