Не могу молчать! Большие результаты вроде бы должны свидетельствовать о полном взаимопонимании власти и художника. Однако на протяжении всего советского периода и после распада СССР творцы весьма нелестно отзывались о власти, которая их облагодетельствовала, которой они присягали в союзах. И, пожалуй, это мягко сказано. Вот некоторые мысли известных советских писателей, актеров, режиссеров, как говорится, первого ряда. $ Олег Басилашвили: «Совок совершил ужасное дело: он истребил почти всех, кто мог бы воспринять свободу. Последний всплеск сопротивления — Новочеркасский бунт при Хрущёве. Когда потом появился шанс на свободу, воспользоваться им было уже некому. Воля к свободе осталась в Украине, в Прибалтике, в Грузии. Но не у нас, не у русских. У нас качество населения низведено ниже плинтуса. Оно не идёт ни в какое сравнение со сталинскими временами. Ибо тогда система всё-таки преодолевала сопротивление, с нею всё-таки боролись. Были крестьянские восстания, потом были власовцы. Был огромный пласт людей, ненавидящих Сталина и совок вообще. Недаром системе требовался ГУЛАГ». $ Эдвард Радзинский: И репрессии помогали Сталину давать народу самые простые объяснения: потому что нам везде и всегда мешают враги. И аварии на наших заводах происходят не потому, что вас заставляют работать на изношенном оборудовании, а потому, что инженеры-вредители специально устраивают эти аварии. $ Булат Окуджава: Там была свастика, а здесь были серп и молот. Там был бесноватый фюрер, а здесь был гениальный вождь всех народов. А в принципе, две одинаковые системы столкнулись. Поэтому я считаю, что великой войной эту бойню называть нельзя. Бойня не бывает великой. $ Виктор Шкловский: Меня по-прежнему больше всего мучает мысль: победа ничего не даст хорошего, она не внесет никаких изменений в строй, не даст возможности писать по-своему и печатать написанное. Наш режим всегда был наиболее циничным из когда-либо существовавших. $ Константин Федин: Ничего мы сделать без Америки не сможем. Продав себя и весь свой народ американцам со всеми нашими потрохами, мы только тогда сможем выйти из этого ужаса разрушения... Отдав свою честь, превратившись в нищих и прося рукой подаяния, – вот в таком виде мы сейчас стоим перед Америкой. Ей мы должны поклониться, и будем ходить по проволоке, как дрессированные собаки... $ Борис Пастернак: «Я хочу писать, но мне не дают писать того, как я воспринимаю войну. Но я не хочу писать по регулятору уличного движения: так можно, а так нельзя. $ Леонид Леонов: Рузвельт требовал роспуска колхозов, а Сталин ответил, что это одна из основ советского строя... Мы, видимо, раздражаем союзников своей резкостью в постановке вопросов о Польше, Прибалтике, Украине и проч. От всего этого можно было бы в известной мере воздержаться. Сами же говорим, что без второго фронта нельзя победить Германию, а ведем с этим вторым фронтом рискованную игру...» $ Николай Погодин: «...Страшные жизненные уроки, полученные страной и чуть не завершившиеся сдачей Москвы, которую немцы не взяли, просто не поверив в полное отсутствие у нас какой-либо организованности, должны говорить, прежде всего, об одном: так дальше не может быть, так мы не выживем... У нас что-то неладно в самом механизме. Плохое у нас предстало такими дозами, что просто не понимаешь, как и когда это могло случиться...» $ Константин Тренев: Мне противно читать газеты, сплошную ложь и очковтирательство. Что касается нашей страны, то она больше выдержать войны не в состоянии, за сохранение существующего режима вряд ли многие согласятся бороться. $ Марк Розовский: Зажимали все подряд – и литературу, и театр, и киноискусство. Вроде бы тишь да гладь, но внутри болота всегда бурлит жизнь. Внутри она полна душераздирающих конфликтов, все пузырится, лопается, гниет. $ Андрей Синявский: «Россия-сука, ты еще ответишь за это!» $ Кирилл Серебренников: Все, что я знаю о коммунизме, ужасно и отвратительно. То, во что эта идея у нас мутировала, вызывает во мне омерзение, ужас и сочувствие тем людям, которые стали жертвами этой коммунистической идеи. Люди, которые были носителями этой идеи, — безумно интересны, как интересны любые маньяки, убийцы, фанатики… $ Александр Сакуров: Да, социализм на территории нашей страны был. Да, это оказалось расплатой за бездарность Дома Романовых. Никто на практике не хотел испробовать, что же такое социализм, это самое равенство. Никто не решался, ни один народ, никто и никогда и шага бы в эту сторону не делал, только русские и евреи. Миллионы пошли грабить, истреблять, расстреливать священников, руки которым целовали. И идея не самая плохая. На практике она привела к противоположному. Равенство греховно. $ Андрей Смирнов: Потому что это история нашей крестьянской страны, которой сломали хребет, когда была построена милитаризированная индустрия, придатком которой оказался человек. Уродливые города, чудовищные посёлки, вся страна делала танки, которые некуда было девать. $ Алексей Герман: Хуже уже не будет. Если не случится фашистский или коммунистический переворот. Мы и «Проверкой на дорогах» бросали вызов политический: «Пожалейте русского человека». «Двадцать дней без войны» были вызовом всему лживому кинематографу Озерова и иже с ним. $ Михаил Шемякин: Был страх за этот пирог, вокруг которого танцевала вся эта банда художников, музыкантов, поэтов. Союз художников боролся за квоты, за мастерские, государство ежегодно у каждого члена Союза художников, обязано было сделать закупку его работ. Творческие командировки, деньги на натуру – все оплачивало государство! Естественно, молодых, интересных художников зубры преследовали, чтобы, не дай Бог, мы не возникли на горизонте. Была борьба просто за это корыто знаменитое». $ Юрий Любимов: И, вы знаете, меня судьба миловала, что я ни разу не встал на этом гимне. Что-то осталось от социалистического реализма, он имел какой-то смысл в искусстве или нет? Никакого. Это насильничество. А если над художником насильствуют, это все равно как над девицей.

Большинство этих знаменитостей сделали себе имя не столько своим талантом (без таланта на Руси милостыню проси), сколько благодаря тому или иному случаю, родительским, этническим или дружеским связям, а попросту блату и развитой инфраструктуре советского искусства. Художественные училища, техникумы и ВУЗы высшего уровня и лучшего качества, где из любого самонадеянного болвана приготовят нечто сносное, годное к употреблению. Мир не знал ничего подобного. Десятки тысяч театров, киностудий, кинотеатров, выставочных залов, журналы и книги миллионными тиражами с прямым выходом на всю советскую аудиторию – самую культурную и образованную аудиторию в мире. Все это оснащено необходимой для работы техникой, прекрасными подготовленными по высшему разряду профессиональными кадрами, которые помогут, обеспечат, подскажут, исправят, поддержат, продвинут. Этот багаж создала советская власть и бесплатно передала в распоряжение художественной элиты на веки вечные. Но та предпочитала этого не замечать, считая все свои достижения врожденной богоизбранностью. Хотя у кассы выглядела весьма патриотичной. К слову стоит напомнить, что Френсис Форд Коппола для съемок знаменитого «Apocalypse now» заложил все свое имущество, чтобы купить несколько военный самолетов и вертолетов. Сергею Бондарчуку и Юрию Озерову для куда более масштабных батальных съемок «Войны и мира» и «Освобождение» просто предоставляли целые полки и дивизии с любым потребным количеством вооружения и инвентаря. В самые страшные зимние месяцы первого года Блокады действовал специальный стационар Литфонда, в котором писателей с сильной формой дистрофии выхаживали и выкармливали. Благодаря чему все его 59 пациентов остались живы. Но не довольны – жаловались, что недоедали. - Свиньи вы, а не верноподданные! («Обыкновенное чудо») «А чо это вы тут делаете, а? Кино-то уже кончилось» Действительно кончилось. И кино кончилось, и театр кончился, и живопись кончилась, и литература кончилась. Артисты, режиссеры, художники, музыканты тоже кончились. И даже сценаристы с драматургами все пропили и приказали долго жить. И если где-то кто-то что-то путное напишет, поставит или нарисует, об этом ровным счетом никто не узнает, так как искусствоведение и искусствоведы тоже кончилось. Даже банальную журналистику заменил ангажемент. Все кончилось, и больше уже не будет. В том числе и благодаря художественному подполью, исподволь подтачивавшему страну изнутри.

Оно скинуло маскхалаты и… оказалось в фукуямовском конце истории, в полном и окончательном мудернизме, в его заключительной инкарнации – в виде средства для чистки труб. А у нас, у народа еще будет социализм, и неосоцреализм тоже еще будет. Зато у нас никогда больше не будет никаких творческих союзов за народные деньги, никаких профессиональных объединений, утверждающих творческое превосходство одних людей над другими. Никакого освобожденного творческого труда и элитных кухонь, в недрах которых сами по себе зреют зерна ненависти и презрения сытых обеспеченных подпольщиков к своим бескорыстным заказчикам и благодарным зрителям. Не нужно больше этих глупостей. Закончим словами не члена союза писателей Владимира Шинкарева из чудного эпоса «Максим и Федор». Окончание главы, называемой «немой нецветной сценарий»: «Вид из окна: Группа подпольщиков, сметая прохожих, удаляется по улице. Федор бросается к оттоманке, толкает и трясет спящего Максима. Крупным планом необычайно взволнованное лицо Федора, что-то кричащего. Титр: «Максим, Максим, проснись! Проснись, ради бога! Я видел подпольщиков! Они боролись за народное дело!» Максим поворачивается. У него нехорошее злое лицо. Чуть приподняв голову, он что-то говорит и снова ложится, натягивая ватник себе на затылок. Титр: «Да пошел ты в жопу со своими подпольщиками!» Затемнение». Владимир Терещенко