Доспехи из п. 1 к. 1 Прохоровского могильника и п. 4 к. 4 могильника Бердянка-V широко известны специалистам. Оба панциря представляют несомненный интерес для изучения развития эллинистического защитного снаряжения. Они не становились прежде предметом отдельного исследования, а относительно их датировки и происхождения высказывались различные точки зрения. Публикуя прохоровский доспех, М.И. Ростовцев мог ознакомиться с ним только по фотографии, поэтому привел очень краткое его описание. Он сопоставил доспех с панцирями эпохи «греческой высокой архаики». Фрагмент панциря, расположенный на фотографии горизонтально, М.И. Ростовцев посчитал нижним краем, к которому «на высоте живота приклепана была полоска железа … род пояса». Судя по слабому изгибу и значительной ширине полосы окантовки, это фрагмент бокового края панциря. Датировка прохоровских курганов определялась М.И. Ростовцевым следующим образом: III-II вв. до н.э., IV-III и III3 вв. до н.э., II-I вв. до н.э. Описание М.И. Ростовцева воспроизвел Е.В. Черненко в соответствующем разделе своей монографии, добавив, что детали мускулатуры не были проработаны. Тезис Е.В. Черненко принял и А.В. Симоненко. А.М. Хазанов констатировал импортное происхождение прохоровской кирасы. В.Н. Васильев и А.Х. Пшеничнюк предположили, что панцирь попал в Приуралье на рубеже IV-III вв. до н.э., в результате столкновений с «греко-македонянами». Также они отметили, что кирасы использовались и в Ахеменидском Иране. Н.Е. Берлизов полагает, что кираса из Прохоровки могла быть захвачена дахами – союзниками Дария III, следовательно, сам панцирь должен был датироваться не позднее последней трети IV в. до н.э. Прекрасной аналогией для прохоровской кирасы стал железный панцирь из п. 4 к. 4 могильника Бердянка-V. Передняя его часть была сильно разрушена коррозией, но спинная пластина сохранилась практически полностью, что позволило Н.Л. Моргуновой и Д.В. Мещерякову сделать важные наблюдения относительно конструкции и морфологии панциря. Исследователи отметили близость прохоровской и бердянской кирас и указали на синхронность комплексов. Погребения бердянского могильника они широко датировали III-II вв. до н.э. В.Ю. Зуев первым сопоставил прохоровскую кирасу с железным панцирем из гробницы в Продроми, отметил близость доспехов из Прохоровки и Бердянки и их возможное происхождение из одной мастерской. Оба комплекса исследователь датировал рубежом II-I вв. до н.э. Предложенный В.Ю. Зуевым вариант реконструкции прохоровской кирасы вызывает ряд возражений. Нижняя часть панциря не сохранилась, поэтому достоверно неизвестно, какой высоты он был, какой силуэт имел передний нижний край, какой профиль имели створки. Таким образом, это не реконструкция, а схема взаимного расположения сохранившихся фрагментов. Сопоставление с фотографиями показывает, что рисунок содержит ряд неточностей. Грудные мышцы, судя по фотографии, не были снабжены полусферическими выпуклостями, как это показано на рисунке (рис. 1, 1, 2). Примыкающая к отверстию для руки часть большой грудной мышцы подчеркнута в рельефе таким же образом, как на аналогичной кирасе из Продроми (рис. 1, 9). Верхний контур предполагаемой выпуклости больше похож на трещину. Нам не известно мускульных кирас и их изображений с таким оформлением груди. Возможно, предположение о наличии выпуклости возникло у В.Ю. Зуева при сопоставлении с фигурками Сапоговского клада. Исследователь высказал мысль, что одна из разновидностей фигурок изображает воина, одетого в мускульный панцирь. Это представляется маловероятным. Изображение достаточно подробное, чтобы увидеть гривну, браслет и пару кинжалов. На фигурке нет ни обрамления нижнего края, ни обрамлений отверстий для рук – никаких признаков того, что изображен панцирь. Парные отверстия на сохранившейся части нагрудника прохоровской кирасы находятся ниже и ближе к вырезам для рук (рис. 1, 1), расстояние между ними больше, чем это показано на рисунке (рис. 1, 2). На панцире из Продроми видно, что отверстия служили для крепления кольца, фиксирующего наплечник, и декоративной накладки, изображающей сосок (рис. 1, 5). Ворот нагрудника нарисован по сохранившемуся фрагменту, где утрачена пластина окантовки (она упоминается М.И. Ростовцевым и есть на фотографии в издании 1918 г. – рис. 1, 4), изначально он был выше. Б.А. Литвинский упомянул обе кирасы из Южного Приуралья в своем обзоре бактрийского вооружения и датировал их вв. до н.э., ссылаясь на мнение В.Ю. Зуева о хронологии бердянского комплекса. Как аналогию им он привел фрагмент бронзового панциря из крепости Кампыр-Тепе, и железную кирасу из погребения в Продроми. Исследователь повторил мнение Е.В. Черненко и А.В. Симоненко о том, что кираса из Прохоровки гладкая, без изображения рельефа мускулатуры. Существование таких кирас ранее предполагалось В.П. Никоноровым на основании анализа изобразительных источников. Но, вполне вероятно, что это не отличие реальных доспехов, а низкая детализация небольших и схематичных изображений, на что уже указывал Н. Секунда. Нам не известно эллинистических кирас без моделировки анатомического рельефа (хотя бы сглаженного и схематичного), панцири из Южного Приуралья не являются исключением. Моделировка анатомического рельефа мягкая, сглаженная. Это характерно и для панциря из Продроми. В.К. Федоров, исходя из анализа предметов комплекса, полагает, что датировку позже III в. до н.э. для кирасы из Бердянки предполагать невозможно. Исследователь указал на близость фурнитуры панцирей из Продроми и Бердянки. Отметив синхронность южноуральских комплексов с кирасами, он датировал их концом IV – III вв. до н.э. С рассуждениями В.К. Федорова полностью согласился Л.Т. Яблонский, отметив, что железные кирасы появляются в Греции еще в третьей четверти IV в. до н.э., судя по датировке погребения в Продроми. В недавних работах А.В. Симоненко поддержал датировку В.Ю. Зуева и предположил, что обе кирасы были захвачены во время разгрома Греко-Бактрии. Относительно времени падения Греко-Бактрийского царства нет единства мнений, вероятно, это событие произошло около 129 г. до н.э., хотя предлагается и более поздняя дата, 100-99 гг. до н.э. Таким образом, разные исследователи датируют прохоровский и бердянский комплексы с панцирями в диапазоне с конца IV в. до н.э. ( для прохоровской кирасы не исключая последней трети IV в. до н.э.) до рубежа II-I вв. до н.э. Рис. 1. 1, 3 – фрагменты кирасы из п. 1 к. 1 Прохоровского могильника, современное состояние; 2 – графическая реконструкция прохоровской кирасы В.Ю. Зуева; 4 – фрагменты прохоровской кирасы; 5 – фурнитура кирасы из Продроми; 6 – фурнитура кирасы из п. 4 к. 4 могильника Бердянка-V; 7 – шлем из Продроми; 8 – дидрахма Пирра; 9 – кираса из Продроми; 10 – спинная часть кирасы из п. 4 к. 4 могильника Бердянка-V

Нижняя хронологическая граница прохоровской и бердянской кирас определяется датировкой комплекса из Продроми. Найденный там мускульный панцирь является самым ранним железным доспехом подобного типа. А. Хоремис датировал комплекс из гробницы в Продроми третьей четвертью IV в. до н.э. Он сопоставил панцирь со скульптурными изображениями на аттических наисках третьей четверти – второй половины IV в. до н.э. (рис. 2, 4-6). Бронзовая гидрия из погребения может быть широко датирована второй половиной IV в. до н.э. Раннеэллинистических металлических гидрий известно очень мало, к концу IV в. до н.э. их производство практически прекращается. Шлемы из погребения, по мнению исследователя, относились к типу, распространенному с IV до II вв. до н.э. В качестве ранних аналогий А. Хоремис привел изображение на саркофаге Амазонок из Тарквиний (третья четверть – вторая половина IV в. до н.э.) и т.н. саркофаге Александра из Сидона (ок. 312 г. до н.э.). Датировка Хоремиса была принята Б.А. Литвинским, и вслед за ним Л.Т. Яблонским. Д. Ракатзанис и Б. Отто датировали комплекс из Продроми временем Пирра, т.е. не ранее первой трети III в. до н.э. Они также сопоставили кирасу с изображением на одном из аттических надгробий второй половины IV в. до н.э., но акцентировали внимание на датировке в пределах последней четверти столетия. Тем не менее, изображения подобных панцирей известны уже в третьей четверти IV в. до н.э. По этим рельефам нельзя определить, бронзовые или железные кирасы на них представлены. Удачным аргументом исследователей можно признать сопоставление посеребренного шлема из Продроми с изображением шлема Ахилла на дидрахме царя Пирра (рис. 1, 7-8). Шлем на монете представляет собой причудливый гибрид, вероятно, не существовавший в реальности. Это изображение коринфского шлема, о чем свидетельствует наличие маски. Но сама маска непропорционально мала, достаточно сравнить это изображение с изображением коринфского шлема на голове Афины на близких по времени статерах Александра III. В остальном же изображение довольно реалистично представляет шлем псевдоаттического типа, в деталях близкий посеребренному шлему из Продроми: с фронтоном и волютами на передней части тульи и характерными «беотийскими» складками полей по краям козырька. Датировка Ракатзаниса и Отто была принята Ю.А. Виноградовым, М. Хадзопулосом, Ю.Н. Кузьминым, Д. П. Алексинским, П. Жуэлем и Г. Саневым. Показательно, что другой шлем, найденный в Продроми, очень близок по форме и пропорциям богато украшенному шлему из гробницы воина у Карантинного шоссе близ Керчи. Это погребение надежно датируется по разнообразному инвентарю первой половиной – серединой III в. до н.э. Практически невозможно, чтобы столь близкие в деталях и пропорциях шлемы разделял почти вековой интервал. Во второй половине – последней трети IV в. до н.э. доспехи из железа были очень дороги и редки, они принадлежали царям и полководцам, представителям военной элиты. Наиболее ранние эллинистические железные доспехи происходят из гробницы II Большого кургана в Вергине (336 или 317 гг. до н.э.) и гробницы III в Айос Афанасиос (последняя четверть IV в. до н.э.). Панцири из Вергины и Айос Афанасиос не мускульные, они воспроизводят льняные доспехи (рис. 2, 1, 2), и состоят из отдельных прямоугольных пластин, соединенных шарнирами (рис. 2, 3). Они менее трудоемки в изготовлении, чем мускульная кираса. Вероятно, на рельефах второй половины IV в. до н.э. изображены бронзовые доспехи. Таким образом, датировка Хоремиса представляется заниженной, и комплекс из Продроми не старше первой трети III в. до н.э. Панцири из Южного Приуралья изготовлены не ранее этого времени. А.В. Симоненко высказал тезис о том, что кирасы были «архаическим» доспехом, популярным лишь до эпохи раннего эллинизма, а позднее во всем античном мире сменились доспехами других типов. Е.В. Черненко характеризовал наборные панцири (чешуйчатые и ламеллярные) как прогрессивное явление по сравнению с кирасами и полагал, что изготовить их было сложнее. Такая схема развития защитного снаряжения представляется излишне упрощенной. Мускульные панцири применялись на протяжении всей эллинистической эпохи. Можно согласиться с тем, что сам процесс изготовления наборного доспеха требовал больше времени. Но кираса сложнее в изготовлении технологически и требует более высокой квалификации кузнеца-оружейника. Изготовить большие, сложно-профилированные створки равномерной толщины несравненно труднее, чем небольшие пластины для чешуйчатых и ламеллярных доспехов. Для первой задачи требуется мастер высокого уровня, вторую можно поручить подмастерью. От оружейника требовалось не только изготовить прочную и красивую кирасу, но и сделать ее соразмерной и удобной. Именно из-за необходимости точной подгонки по фигуре заказчика массовое производство мускульных кирас невозможно, в отличие от других типов корпусных доспехов (чешуйчатых, ламеллярных, льняных панцирей, кольчуг). В эллинистических армиях кирасы становятся принадлежностью военной элиты. Это было связано с переходом к массовому производству вооружения, упрощением и стандартизацией воинского снаряжения, поступавшего в царские арсеналы. В Амфипольской надписи, датируемой правлением Филиппа V (221-179 гг. до н.э.), металлические кирасы и нагрудники перечислены в снаряжении офицеров, в отличие от льняных панцирей (котфибов) остальных фалангитов. Штраф за утрату кирасы в шесть раз выше, чем за утрату котфиба. Рис. 2. 1 – панцирь из гробницы II Большого кургана в Вергине, 336 или 317 гг. до н.э; 2 – панцирь из гробницы III в Айос Афанасиос, последняя четверть IV в. до н.э.; 3 – реконструкция панциря из Вергины; 4 – надгробие Аристонавта. Афины, ок. 330-320 гг. до н.э.; 5 – надгробие воина. Афины, третья четверть IV в. до н.э.; 6 – надгробие воина. Элевсин, Аттика, третья четверть IV в. до н.э.; 7 – надгробие Николая, сына Гадима. Гефира, Македония, рубеж IV-III в. до н.э.; 8-9 – мускульные кирасы на рельефе фриза храма Афины Никефоры в Пергаме, 180-160-е гг. до н.э.; 10-11 – кираса из Продроми, первая треть III в. до н.э.; 12 – спинная часть кирасы из п. 4 к. 4 могильника Бердянка V

Кирасы из Прохоровки и Бердянки не могут быть датированы уже, чем III-II вв. до н.э., т.к. эллинистические мускульные панцири не претерпевают за это время существенных конструктивных и морфологических изменений (рис. 2, 7-9). Близость фурнитуры бердянской кирасы и панциря из Продроми, отмеченная В.К. Федоровым, не столь велика, чтобы говорить об их синхронности. На плечевых клапанах кирасы из Продроми размещены львиные маски, есть накладки-соски (рис. 1, 5), которых нет на бердянском панцире. Сходство исчерпывается изображениями розеток на круглых накладках, но они отличаются в деталях (лепестки розеток из Продроми крупнее и занимают всю ширину пластинок, рис. 1, 5-6). Уточнить датировку кирас помогает остальной инвентарь южноуральских комплексов и синхронных им погребений. Погребение 4 кургана 4 могильника Бердянка-V относится к тому же хронологическому горизонту, что и погребение 1 кургана 1, и погребение 3 кургана Б Прохоровского могильника. Декор парадных ножен прохоровского кинжала находит аналогии в материалах погребения 6 кургана 5 могильника Бердянка-V (рис. 3, 7, 9), зооморфные окончания прохоровской гривны близки окончаниям бердянского браслета (рис. 3, 10, 12), серьги из этого же погребения близки серьгам из погребения 3 кургана Б Прохоровки (рис. 3, 6, 8). Этот момент уже отмечался В.К. Федоровым. Некоторые из этих предметов выполнены в пост-ахеменидской традиции, их датировка была широко определена М.Ю. Трейстером «не ранее конца IV в. и не позднее конца III в. до н.э.». Также в бердянском комплексе с кирасой есть ажурные накладки на деревянный сосуд, близкие прохоровским по стилю, в обоих погребениях наконечники копий близких пропорций и колчанные наборы из железных черешковых наконечников стрел. Датировка погребения 3 кургана Б определяется серебряным кубком македонского типа (рис. 3, 2-3). Ему были посвящены исследования А.С. Балахванцева с Л.Т. Яблонским и М.Ю. Трейстера. А.С. Балахванцев и Л.Т. Яблонский пришли к выводу, что прохоровский кубок относится к периоду не позднее середины – третьей четверти IV в. до н.э. Основанием для такой датировки стало отсутствие на тулове каннелюр и стилистика изображения ветви плюща. Среди близких по пропорциям и декору сосудов была приведена керамическая чаша из некрополя Скиатби из погребения последней четверти IV в. до н.э., но с оговоркой, что должно было пройти время, пока глиняные подражания распространились. Такой временной интервал (около 25 лет) маловероятен. Мода на определенные формы сосудов из драгоценных металлов, стекла и керамики едина, различается лишь цена изделий и целевая аудитория потребителей. Аналогичные по форме и декору сосуды всегда рассматриваются вместе и не различаются в датировке. Толщина стебля ветви плюща также не может служить признаком ранней датировки чаши. Подобные толстые стебли есть как в декоре ранних сосудов, второй половины IV в. до н.э. (рис. 3, 1), так и в декоре более поздних, например, на некоторых гидриях Гадра. Вазы Гадра, рассматриваемые Б. Куком, датируются преимущественно в пределах 60-х гг. – второй половины III в. до н.э. Отсутствие каннелюр на тулове также не является датирующим признаком, т.к. есть керамические чаши позднего IV и первой половины III вв. до н.э. с гладким туловом. М.Ю. Трейстер провел детальный анализ морфологических особенностей, декора и размеров чаши, и пришел к выводу, что происхождение этого сосуда не связано с теми центрами, откуда происходят остальные кубки македонского типа. Исследователь отметил необычное оформление донца прохоровского кубка концентрическими окружностями и схематизированными точечными розеттами, не характерное для ранних сосудов и предложил датировать его концом IV – первой половиной III в. до н.э. Датировка М.Ю. Трейстера представляется более обоснованной. Рис. 3. 1 – чаша из погребения в Вырбице, вторая половина IV в. до н.э.; 2 – чаша из п. 3 к. Б Прохоровского могильника; 3 – декор чаши из п. 3 к. Б Прохоровского могильника 4 – канфар из гробницы III Артюховского кургана; 5 – донце чаши из некрополя Танаиса; 6 – серьга из п. 3 к. Б Прохоровского могильника; 7 – подвеска из п. 6 к. 5 могильника Бердянка-V; 8 – серьги из п. 6 к. 5 могильника Бердянка-V; 9 – верхняя часть обкладки ножен кинжала из п. 1 к. 1 Прохоровского могильника; 10 – зооморфное завершение браслета из п. 6 к. 5 могильника Бердянка-V; 11 – чаша из некрополя Танаиса; 12 – зооморфное завершение гривны из п. 1 к. 1 Прохоровского могильника; 13 – оковка деревянной чаши из п. 4 к. 4 могильника Бердянка-V; 14 – оковка деревянной чаши из п. 3 к. Б Прохоровского могильника

На мой взгляд, нельзя исключать и еще более позднюю дату прохоровского сосуда в рамках III в. до н.э., хотя аргументы для этого есть только косвенные. Чаши македонского типа по своей морфологии близки канфарам классической серии. По выражению С. Ротрофф, это «канфары без ножки и ручек». К металлическим сосудам это наблюдение вполне применимо. По желанию заказчика к чаше можно было добавить ручки и поддон, и получить канфар. Чаша из Прохоровки может быть сопоставлена с канфаром из гробницы III Артюховского кургана, которая датируется третьей четвертью II в. до н.э. Сосуды близки по пропорциям (чаша крупнее), тулово канфара гладкое и украшено поясом плетенки (рис. 3, 4). Артюховский канфар относится к более позднему времени, о чем свидетельствует орнамент на нижней части тулова. Сложно сказать, переделан ли артюховский сосуд из чаши, или изначально был канфаром. Представляет интерес недавняя находка серебряного канфара в погребении II в. до н.э. из некрополя Танаиса (рис. 3, 5, 11). Ручки и поддон выполнены аккуратно, в одном стиле с сосудом, как и на канфаре из Артюховского кургана. В то же время, на донце с внешней стороны нанесена сложная розетка, которую скрывает поддон. Первоначально сосуд был чашей. Аккуратность исполнения и стилистическое единство добавочных элементов позволяет предполагать, что эти операции производились опытным мастером. Эти примеры показывают, что традиция изготовления чаш македонского типа не прерывалась на эллинистическом Востоке в III в. до н.э. Таким образом, датировка прохоровской чаши первой половиной III в. до н.э., а возможно, и более поздним временем, является предпочтительной. Примечательно наличие в прохоровском погребении пары серебряных фиал, использованных в качестве наплечных фаларов. Такой способ украшения конской сбруи не был известен кочевникам скифской эпохи и всадникам Ахеменидского Ирана. Изображения из Ассирии и Урарту, на которых И.П. Засецкая усматривает фалары, очень схематичны. Судя по веерообразно расходящимся вниз линиям, это не фалары, а известные по более подробным рельефам круглые подвески с кистями, которые крепились за верхний край, в одной точке. В большой подборке изображений ассирийских всадников и колесниц ничего подобного наплечным фаларам обнаружить не удалось. Наплечные фалары не были известны грекам и македонянам в эпоху классики и раннего эллинизма. И.П. Засецкая высказала предположение, что подобные украшения конской сбруи бытовали в Греции в V-IV вв. до н.э. Она исходила из упоминания Ксенофонтом «двух роскошных блях» конской сбруи, которые царь Агесилай подарил сыну сатрапа Фарнабаза. Однако И.П. Засецкая отметила полное отсутствие изображений крупных наплечных фаларов вплоть до эллинистической эпохи. Перевод С. Лурье, которым воспользовалась исследователь, в этом отрывке неточен. В греческом тексте не указано количество блях и односложно упоминаются фалары, которые могли размещаться на оголовье, что вполне согласуется с изобразительными источниками. Наиболее ранние наплечные фалары из Федулова и Успенской датируются не ранее последней четверти III в. до н.э. М. Пфроммер отмечает, что такие украшения появляются в Бактрии не ранее позднего III в. до н.э., и связывает их происхождение с кочевниками Центральной Азии. В.И. Мордвинцева полагает, что прохоровское погребение является самым ранним сарматским комплексом с наплечными фаларами. М.Ю. Трейстер полагает, что появлению фаларов предшествовало вторичное использование в таком качестве блюд или фиал. Нет никаких оснований считать, что эта инновация была отделена значительным временным интервалом от времени появления крупных наплечных фаларов. Сосуды могли быть использованы таким образом по прихоти владельца-кочевника и быть синхронны ранним фаларам. Известны случаи, когда сарматы, наряду с фаларами, вторично использовали чаши для украшения сбруи. Вряд ли возможно датировать прохоровские фалары временем ранее второй половины – последней четверти III в. до н.э. Итак, воинские погребения с кирасами могильников Прохоровка и Бердянка-V датируются временем не раньше второй половины III в. до н.э. Появление в Южном Приуралье эллинистических и постахеменидских импортов, обнаруженных в этих и синхронных им погребениях, может быть связано с участием ранних прохоровцев в бурных событиях этого времени: вторжении Аршака в Парфиену и борьбе первых Аршакидов с Селевкидами. Панцири из Прохоровки и Бердянки, вероятно, были изготовлены в мастерских одного из восточных эллинистических городов. Кирасы из Южного Приуралья представляют несомненный интерес для исследования развития вооружения эллинистического Востока. #ВойныДиадохов #кочевники #античность #археология