Логика развития революции беспощадна - после уничтожения Дантона и "снисходительных" у Робеспьера и Ко не оставалось никаких политических соперников, бросавших им открытый вызов, и надобность в "истребительном головотяпстве" с точки зрения утилитарного прагматизма отпала. Однако маховик был раскручен - гильотина ежедневно истребляла "врагов народа", требовались новые "подозрительные" для конфискации их имущества и раздачи его санкюлотам, надо было поддерживать страх, на котором покоилась "диктатура максимума". Похоже, сам Робеспьер и его ближайшие подручные не видели никаких иных выходов из ситуации, кроме как "продолжать борьбу" - хотя даже они разражались сентенциями о том, что "революция заледенела".

Однако похоже на то, что впервые с начала "большого террора" Робеспьер не был уверен в том, кого "надо тяпать". Будущих жертв он как бы нащупывал, произнося полные туманных намеков речи о "скрытых врагах, затаившихся в тени" и "язвительные замечания" в адрес некоторых "проштрафившихся" депутатов Конвента - отозванных из провинций "за художества" тех же Каррье, Фуше, Луи Мари Станисласа Фрерона и Поля Франсуа Жана де Барраса (комиссаров в Мерселе и Тулоне), Жана-Ламбера Тальена ("проконсула Бордо") и пр. Их всех легко было обвинить в злоупотреблении властью, которое можно было по привычной терминологии вывернуть в "контрреволюционный заговор и шпионаж". "Подкапываясь" под них и бросая в их сторону плохо завуалированные упреки, "робеспьеристы" не спешили предпринимать конкретные действия, давая этим людям время на сплочение и сопротивление. А ведь лучший побудитель к решительним действиям - инстинкт самосохранения, который чувствует опасность. Указанные персонажи "нашли" сперва друг друга, а потом выяснили, что у "Неподкупного" уже сложилась массовая группа "нефанатов". Карно, Колло д'Эрбуа, Бийо-Варенн и Барер были обижены на него и его "прихлебателей" по работе в Комитете общественного спасения, Лежандр и Леонар Бурдон жаждали мести за погибших товарищей-"дантонистов". А ревностный участник работы Комитета общественной безопасности Гийом Марк Алексис Вадье вообще "Неистового Максимильена" ненавидел "на почве личной неприязни" - он раздул процесс некоей секты "проповедницы" Катерин Тео, которая называла Робеспьера "новым пророком", спущенным с небес на землю, и с тех пор был с "лидером революции" на ножах.

"Спусковым крючком" ситуации стало "покушение" на Робеспьера - в его квартире 4 прериаля "поймали" некую молодую и излишне эмоциональную девицу Эме Сесиль Рено, при которой обнаружили два перочинных ножа и тут же объявили "роялисткой и агентом Питта", подстерегавшей "отца родного", чтобы его этими "кержиками" изрезать. Это так до конца и оставшееся мутным дело "пошло паровозом" с натуральным покушением на Колло д'Эрбуа, которое днем ранее совершил некий люмпен Анри Адмира, каковой не смог подкараулить Робеспьера, потому и пальнул с двух рук в другого "видного революционера". Эти два покушения стали поводом для Кутона внести в Конвент и добиться от него принятия 22 прериаля II года (10 июня 1794 года) закона (получившего название "прериальского") о том, что подсудимым в трибунале теперь не полагается защита, и вообще их дела судьи могут рассматривать списком и заочно (да-да, советские "чекисты" не смогли сами придумать "тройки" и "особые совещания"). Теперь любой француз мог быть арестован, осужден и казнен, даже не раскрыв рта. Кульминацией "охоты на ведьм" стала речь Робеспьера 8 термидора в Конвенте (повторенная им вечером в Якобинском клубе) о том, что "банда заговорщиков сплела гнездо в Конвенте, и надобно вырвать им ядовитое жало". Причем он сделал величайшую в мире глупость - на страстные требования с мест "огласить список!" отказался это сделать, намекнув, что "все всё узнают в свое время". Таким образом каждый депутат Конвента, боясь стать участником заговора мнимого, почувствовал на своей шее топор гильотины, и потому ночью многие из них, когда их стали обходить Фуше, Тальен, Баррас, Фрерон и прочие члены "стихийной инициативной группы" с призывами "покончить с тиранией", с радостью присоединились к заговору "настоящему"... На следующий день, 9 термидора II года (27 июля 1794 года), заседание Конвента должно было начаться докладом Сен-Жюста (как раз-таки с "выводами" с заседаний обоих комитетов "по врагам"). Но его тут же прервал Тальен, взбежавший на трибуну с кинжалом в руках и начавший сбивчивую и очень эмоциональную речь о "тирании", предлагая то заколоться, то зарезать "врагов". Затем говорили Бийо-Варенн, Барер, Вадье, снова Тальен, и все они обвиняли Робеспьера и его соратников во всех грехах сразу - одновременно и в чрезмерной жестокости, и в излишней снисходительности к "врагам революции". Попытки обвиняемых возразить зашикивались большинством присутствовавших, пока, наконец, некий депутат из "Болота" Луи Луше не подал предложение тут же Робеспьера, Сен-Жюста, Кутона и прочих арестовать и предать суду Революционного трибунала (чем и вошел навсегда в историю). Безумные крики с мест Огюстена Бона Жозефа Робеспьера (младшего брата тирана) и Филиппа Франсуа Жозефа ЛебА "тогда нас тоже арестовывайте!" были "удовлетворены" - их присоединили к взятым в зале заседаний под стражу. Драматические и судьбоносные "акты трагедии" завершились казнью "тирана" и 21 его сторонника (а еще 71 сотрудник Коммуны, участвовавший в попытке вернуть Робеспьеру власть ночью 10 термидора, был казнен на следующий день - 11 термидора). "Царство большого террора" завершилось смертью тех, кто его же во Франции и установил. Революция сожрала очередную порцию своих детей...