Пока швейцарские гвардейцы и наиболее отважные из французских дворян отдавали свои жизни, защищая покинутый королем дворец Тюильри, Людовик XVI и его семья укрывались в Законодательном собрании, где депутаты ожесточенно спорили по поводу того, что же делать - на улице-то революция! Сидевшие на верхних скамьях сторонники наиболее радикальных преобразований, получившие кличку "монтаньяры" (фр. "горцы") требовали арестовать монарха с женой и детьми, а Францию объявить республикой. Фейяны отчаянно протестовали, жирондисты разрывались между стремлением сохранить "остатки приличия" и "возглавить процесс, чтобы не оказаться в хвосте процессии", а Болото с любопытством наблюдало, чем всё это закончится. Когда стало ясно, что "вооруженный народ" взял верх, а представители Коммуны начали ходить по собранию петухающимися гоголями, депутаты сошлись во мнении, что короля, королеву, дофина, принцессу и Мадам Элизабет надобно поместить в тюрьму Тампль - "покамест их преступления не будут расследованы и преданы суду". Заодно законодатели поменяли и весь кабинет сразу - министром юстиции стал Дантон (кто ж его не выберет, у него "вооруженный народ"!), ко внутренним делам вернулся Ролан, в военное ведомство - Серван, к финансам - Клавьер, дела флота и колоний возглавил известный физик-гидрограф Гаспар Монж, а иностранные дела получил журналист-публицист, участвовавший в Брабантской революции 1790-1791 года (то есть, "практически иностранец"), Пьер-Анри-Элен-Мари Тондю, носивший "творческий псевдоним" Лебрен (и потому оставшийся "в анналах" как Тондю-Лебрен). Коммуна, "шишку" в который захватили радикалы (кордельеры и левые якобинцы) - Дантон, Шометт, Фабр д'Эглантин и примкнувший к ним спустя два дня после восстания Робеспьер (который, конечно, абсолютно ничего не знал о заседаниях комитета в своем доме накануне, ага). 12 сентября 1792 года они потребовали (и получили требуемое) от Законодательного собрания, чтобы парижский муниципалитет имел в столице эксклюзивное право на поддержание "общей безопасности" - руководство полицией и прочие "силовые прерогативы". После чего уже "с позиции силы" радикалы протолкнули 17 августа создание Чрезвычайного трибунала, который должен был "по упрощенной и ускоренной процедуре" разбирать дела защитников Тюильри. Собственно, именно с этого дня и следует отсчитывать начало революционного террора, который уже очень скоро повегнет Францию в ужас, а Европу в негодование... Уже на следующий день, 18 августа 1792 года, Коммуна опубликовала постановление о "подозрительных" - людях, подозреваемых в сочувствии монархии, которых надлежало хватать и тащить в трибуналы (которые должны были и стихийно начали появляться во всех других городах страны). В этот список попадали все, кто имел неосторожность "засветиться" в протестах против инициатив "патриотов": Все члены Клуба фейянов; 8000 парижан, подписавших петицию против создания под столицей лагеря "федератов"; Все чиновники и должностные лица Коммуны и муниципалитета, уволенные после "чистки" 10 августа; Вообще все, кто когда-либо выражал публичный протест против решений Учредительного и Законодательного собраний, постановлений любых конституционных органов власти или "против суверенитета народа". В общем, "под замес" мог попасть кто угодно, и всё зависело от тех, кто хватал. 26 августа Законодательное собрание добавило к "подозрительным" неприсягнувших священников, 27 августа новый министр юстиции потребовал арестовать всех "подозрительных" - и депутаты с ним согласились. А в ночь с 30 на 31 августа 1792 года в Париже начались аресты - поднятая в ружье Национальная гвардия и "федераты" (утверждали, что в общей сложности 60 000 человек) пошли по секциям, где "операциями" руководили по 30 выборных комиссаров (в каждой секции), входили в дома "вызывавших вопросы" граждан и выясняли - нет ли незаконно хранящегося оружия, и не попадает ли хозяин под постановления? Арестовали 3000 человек (правда, многих потом сразу же отпустили), изъяли 2000 ружей.

Тюрьмы оказались переполненны, и заключенных запирали в зданиях бывших монастырей (конфискованная у церкви собственность). Парижане относились к происходящему с одобрением - и не столько потому, что все были пламенными революционерами и республиканцами, а из-за неудач на фронте, в которых винили короля и "предателей" из числа роялистов, и вызванного ими страха. Масла в огонь подливал знаменитый манифест командующего войсками коалиции, вторгшимися во Францию, герцога Карла Фердинанда фон Брауншвайг-Люнебурга от 25 июля 1792 года, в котором он грозил "примерно наказать" столицу в случае "насилия над королем" (каковое, собственно, и случилось). Также в прессе бушевала истерическая кампания, развязанная съехавшими на почве того, кто забацает статью покровожаднее, авторами - Маратом, Фабром д'Эглантином и др., призывавшими "убивать, убивать и убивать всех врагов народа". Собственно, эта истерия, плюс аресты "подозрительных" и заключение короля с семьей в Тампль, и спровоцировали очередное "народное творчество". Утром 2 сентября 1792 года по Парижу полетел слух, что пруссаки взяли Верден, и "теперь идут на нас, все крепости кончилися!" (что самое интересное - Верден сдался лишь вечером этого дня, а сообщение в Париж об этом пришло вообще на следующий день). Коммуна объявила тревогу и сбор Национальной гвардии и "федератов". Тут-то в рядах "защитников столицы" и кучковавшихся рядом с ними "групп поддержки" из истеричных баб и откровенных бандюганов раздался клич "айда по тюрьмам, убьем всех шпионов и предателей, иначе они нам вдарят в спину!". Это "предложение с мест" было одобрено собранием сразу нескольких парижских секций (конкретно шестью - Пуассоньер, Люксембургского дворца, Лувра, Фонтэн-Монморанси, Кэнз-Вэн и Терм Юлиана), и толпища "активистов" кинулись по узилищам.

Далее на протяжении 2-6 сентября 1792 года в Париже свирепствовала вакханалия "революционного насилия" - толпы вооруженных "граждан" врывались в тюрьмы Аббатства, Сен-Жермен, Ля Форс, Шатле, Консьержери, Сальпетриер, монастырь Кармелитов, монастырь Бернардинцев и пр., где либо устраивали импровизированные "трибуналы", которые "судили" заключенных, либо сразу убивали тех, "морда которых им не нравилась". Всё сие получило в истории название Сентябрьских убийств, Сентябрьской резни. Из наиболее известных жертв "народного самосуда" - 150 швейцарцев, уцелевших при штурме Тюильри, принцесса Мария Луиза де Ламбаль (подруга королевы - ее голову на пике носили под окнами Тампля, чтобы Мария Антуанетта увидела), 190 неприсягнувших священников в монастыре Кармелитов (католическая церковь всех объявила "мучениками сентября"). Некоторым, впрочем, удавалось спастись - толпа пощадила д'Эпремениля в честь его "старых заслуг" (вот человек и доказал, что "оно не тонет"), а губернатор Дома инвалидов Сомбрей был помилован убийцами, когда его юная дочь, доказывая "честный патриотизм", согласилась выпить стакан крови только что убитого "предателя" (народная легенда). Среди организаторов расправ были замечены и "герои революции" - Станислас Майяр и Эбер, а вот касаемо будующего командующего Национальной гвардией Парижа Франсуа Анрио поклепывали напрасно, ибо убивал "подозрительных" его однофамилец Юмбер Анрио.

Всего же, по подсчетам историков, в парижских тюрьмах на 2 сентября держали 2750 или 2800 заключенных, из которых большинство сидели "за уголовку". Но сие их не спасло - убито было либо 1100 человек. либо 1400, и из них всего 353 или 392 "политических". Представители властей все эти дни косплеили Понтия Пилата - министр Дантон заявил, что ему "плевать на заключенных", министр Ролан писал, что "хоть сие и ужасно, но справедливо", мэр Петион заявил Робеспьеру (который был еще настолько несознателен и незрел, что пытался протестовать против "беззаконных убийств" - хотя и, по своему обыкновению, задним числом), что "ничем не мог им помешать", а самим убийцам на вопрос, что делать с еще остававшимися в Ля Форс узниками, заявил: "Делайте, что считаете нужным". Командующий Национальной гвардией Парижа (после убийства МандА) Сантер честно ответил чиновникам Коммуны, пытавшимся сподвигнуть его к применению силы, что "не может рассчитывать на повиновение солдат". Коммуна таки послала "уполномоченных комиссаров" в тюрьмы, которым вроде как даже удалось спасти около 200 человек, выпущенных под лозунгом "идите быстрее отсюда, а то они придут!". Делегатам от Законодательного собрания повезло меньше - в некоторых местах их чуть не побили, а один из них честно и простодушно заявил: "Там было так темно, что мы толком не разглядели, что происходит!". Впрочем, уже 3 сентября Коммуна разослала по другим городам Франции циркуляр, высказывавший одобрение идущих в Париже расправ - его подписал то ли Дантон, то ли Марат (разные авторы путаются в показаниях). Это спровоцировало волну расправ в других городах - Орлеане, Версале. Реймсе, Лионе и пр. (всего в 26 местах). Впрочем, только в Версале погибло 50 человек, в остальных местах число убитых колебалось от 3 до 12. Самой заметной жертвой стал бывший герцог Луи Александр де Ля Рошфуко, филантроп, фейян и участник революционных событий 1789 года - в Жизоре его голову разбил камень, кинутый в карету особо ретивым санкюлотом.