О том, что бенедиктинское аббатство св. Петра, известное нынче как Глостерский кафедрал, начинало как англосаксонский монастырь, видно по крипте. Вернее, так: благодаря тому, что на месте Глостерского кафедрала, который построили норманны, когда-то было принадлежавшее англосаксонскому королевству Хвикке аббатство, Глостерский кафедрал радует нас во многом таким, каким его построили норманны. Дело в том, что норманны строили, не делая фундамент. Разбираться, почему, мне не хочется, но явно не по тупости. Просто каменщиков они привезли с собой из Нормандии, и те делали так, как привыкли делать в поколениях. Без учета, полагаю, разницы в особенностях тех пластов, которые залегали под грунтом. Возможно, потому, что перестройка и укрепление изначально входили в планы хитрых масонов, желающих обеспечить заработками не только себя, но и своих пра-правнуков.

Но англосаксы-то свои почвы знали, поэтому свое аббатство строили правильно. Настолько, что построенная с использованием их фундамента крипта норманнов просела даже под колоссальным весом кафедрального собора минимально. Смотрим кладку на арке - место, где она просела и была нарощена, заметно.

В общем, в 679 году монастырь был основан. Глостер тогда существовал в виде того, что осталось от римского поселения, и местный епископ сидел в Вустере. Официальная история кафедрала говорит, что король Хвикке Озрик подарил землю для основания "двойного минстера" (монастыря, в котором были монахами и мужчины, и женщины) своей сестре Кинебурге, вдове Освальда Нортумбрийского. Ученые, правда, ломают головы над родственными отношениями в этом семействе, потому что к тому времени Хвикке уже была суб-королевством под эгидой Мерсии, и короля Озрика в некоторых документах того времени именовали племянником короля Мерсии, тогда как Кинебурга была дочерью Пенды Мерсийского. Но некоторые считают, что Освальд Нортумбрийский был женат на Кинебурге Уэссекской, а не Мерсийской. Ну да кто их знает, будем считать, что после смерти любимого мужа, сестра Озрика решила отдать свою жизнь Богу, и так Глостерский Минстер получил свое начало. В кафедрале есть витраж с изображением Освальда, скульптурный памятник в виде гробницы Озрику (он и правда похоронен где-то там, но неизвестно, где именно) от 1530 года (похоже, аббат играл наверняка, пытаясь отстоять собор от разорения, усилив свои доводы не одним, а двумя королевскими захоронениями), и статуя Кинебурги.

Впрочем, то августинское аббатство, от которого сейчас остались одни развалины, было полностью посвящено Освальду Нортумбрийскому! Правда, это случилось уже гораздо позже, когда дочь Альфреда Великого вышла замуж за Этельреда Мерсийского. Новое аббатство они основали в пику аббатству старому, собственно.

Первыми тремя пастырями минстера были женщины: Кинебурга, Эдбурга и Эфи - все члены одной семьи, и все они где-то на территории бывшего минстера похоронены. О том, что случилось после того, как Хвикке окончательно стала частью Мерсии, толком не известно. Очевидно, как и все прочие регионы той части Англии, аббатство старалось выжить во времена набегов викингов. Бенедиктинским монастырем старый минстер стал где-то в конце десятого - в начале одиннадцатого века, в период бурного роста Глостера. Во времена Эдуарда Исповедника Глостер уже был "королевским городом", с резиденцией короля, и аббатство было сильно украшено по приказу епископа, потому что подразумевалось, что именно там будут проходить церемонии возложения короны по поводу важных событий. Подчеркиваю ещё раз, что короли не напяливали себе на уши короны когда вздумается, храня их на ночном столике. Король в короне даже не воспринимался полностью человеком, но существом, находящимся в прямом контакте с Богом, поэтому каждая оказия, по которой король появлялся в короне, была связана с церемонией возложения этой короны на голову помазанного на царство и принесшего коронационную клятву короля.

А потом пришли норманны. Аббата в Глостер нашли аж в Мон-Сен-Мишель, и его звали Серло. Как и многие прелаты того времени, он был креатурой Лафранка. Прибыв в Глостер в 1072 году, Серло нашел аббатство в жутком запустении - там обитали два монаха и восемь служек, которым, вероятно, просто некуда было уйти. Состояние аббатства не было даже следствием беспокойных лет под чужой властью, они были следствием того, что своя, англосаксонская власть в последние перед Завоеванием годы разболталась настолько, что в те времена о Завоевании поговаривали как о Суде Божьем над коррумпированной нацией. Например, земельные наделы аббатства были "приватизированы" (с согласия епископа) местным аристократам. То есть первым, что сделал аббат Серло, было посещение ближних и дальных магнатов и уговоры сделать пожертвования. Когда появились деньги, появились и монахи, появились новые связи с новой аристократией, новые дарственные аббатству, и в 1095 году Серло вернул даже отчужденные до завоевания земли аббатства. В 1085 году Вильгельм Завоеватель провел в Глостере рождественский сезон, и ритуал возложения короны был проведен в церкви аббатства. Тем не менее, в 1088 году Вильгельм Руфус согласился с мнением Серло, что старая церковь пришла уже в такое состояние, что её было проще снести, чем отремонтировать. В 1089 году был заложен первый камень в новый фундамент, и строительство началось. Тем не менее, старая церковь ещё действовала, и свои возложения короны Вильгельм Руфус проводил именно там. Интересно, что после мутной смерти Руфуса, новый король Генрич I никогда не проводил подобных церемоний в Глостере. Что, в общем-то, не помешало Глостерскому Аббатству стать знаменитым и славным.

Серло был аббатом тридцать лет, и не было ни одного летописца, кто не отметил бы его чрезвычайную ученость и административные таланты. Он похоронен в кафедрале, и это его статуя красуется у главного входа. Король, вторая статуя - это Озрик.

С вашего позволения, я оставлю за рамками своего рассказа все архитектурные тонкости строительства собора. С моей точки зрения, архитектурно Глостерский кафедрал - настолько прекрасное сооружения, что описывать его с этой точки зрения должен профессионал. От себя я покажу только довольно необычную деталь - напротив обоих входов, с галереи и с улицы, в верхних частях арок, расположено изображение рассвирепевшей кошки.

Это - чистой воды привет тому, что церковь вскоре назовет предрассудками. Строители верили, что кошка может отпугнуть злые силы, которые будут пытаться проникнуть в церковь аббатства, чтобы смущать прихожан и монахов. Именно поэтому долго ещё кошка будет считаться единственным подходящим для роли компаньона-любимца монахов и монахинь животным.

После Серло, аббатом в Глостерском аббатстве св. Петра стал некто Питер, о котором не известно ничего интересного кроме того, что постройка и перестройка новой церкви продолжалась - в 1101 году там сгорела крыша, и был ещё один пожар, в 1122 году. Но тогда аббатом был уже Вильгельм Годемон, который является более интересной фигурой, чем занятый сугубо делами аббатства Питер. Для начала, Вильгельм Годемон был посвящен именно этому аббатству родителями, когда ему было семь лет. Тогда вообще было популярно среди рыцарей и богатых горожан посвящать детей церкви, сопровождая посвящение крупным даром. Практика была обычной в начале и середине одиннадцатого века, и как-то иссякла к началу двенадцатого, хотя, разумеется, знатные фамилии продолжали заботиться о том, чтобы остаться представленными в духовенстве, просто форма вступления на стезю изменилась. Интересующихся деталями отсылаю к книге The Monastic Order in England: A History of Its Development from the Times of St Dunstan to the Fourth Lateran Council 940-1216, Dom David Knowles (он много чего интересного по вопросу написал и о более поздних периодах, этот ученый монах-священник-историк-профессор в Кембридже).

Пожар 1122 года знаменит тем, что начался он во время мессы: молния ударила в деревянный шпиль церкви аббатства, как раз когда дьякон затянул Jesus passing. Увы, я не знаю, что это за псалом, но, поскольку несчастье приключилось в среду 8 марта, это может быть связано с одной из служб Великого Поста (сама Пасха в том году пришлась на 26 марта). Второй момент, которым отличилось Глостерское аббатство при Вильгельме Годемоне, было празднование даты непорочного зачатия девы Марии, и это не такой уж малозначимый момент, как может показаться. Догма о непорочном зачатии Марии стала официальной версией католической церкви только в 1854 году, когда Пий IX это огласил специальным вердиктом. Тем не менее, ряд католических церквей не согласился с тем, что папа может выносить решения по данному вопросу. Потому что единогласия, является ли зачатие Марии непорочным в принципе, или было объявлено свободным от первородного греха благодаря искуплению грехов человечества её сыном, не было со времен Отцов Церкви.

И нет, речь не идет о зачатии Иисуса Марией, а о зачатии самой Марии. Появилась ли она на свет естественным, так сказать, путем, и затем была освобождена от пятна первородного греха искуплением своего сына, или же её мать зачала Марию каким-то мистическим путем, без "помощи" первородного греха? Норманны верили именно в это, и поведение св. Анны стало ещё одним камнем преткновения между Бернардом Клервосским и норманнскими традициями, потому что Клервосский ни в коем случае не верил, что св Иоахим в рождении девы Марии не участвовал. Более того, богослов употребил слово "либидо", дав понять, что так не бывает: что либидо есть, а греха нет. Он даже не подозревал, что его сказанные в запале диспута слова через сотни лет станут целым направлением культуры поведения замужней женщины, отрицающей либидо ради спасения от первородного греха. Впрочем, большинство из них уже ничего не знали о горячих средневековых диспутах по поводу либидо св. Анны, а просто уяснили в процессе воспитания, что порядочная женщина поддерживает физическую сторону брака исключительно покоряясь несовершенству мужской природы и ради продолжения рода.

Особенностью Глостерского кафедрала является отсутствие так называемой "ночной лестницы", по которой монахи могли передвигаться между общежитием и церковью на ночную службу. Им приходилось идти по галереям, которые во времена Тюдоров были украшены красивыми стеклами, но в средние века никакой защиты от капризов погоды не имели.

Ну и ещё в 1134 году умер Роберт Куртгёз. Похоронили его в Аббатстве, в часовне. Где - точно не установлено.

Знаменитое надгробье было установлено, скорее всего, уже при Ричарде I, собиравшимся в Третий крестовый. И надгробью этому повезло. Поскольку Роберт был героем Первого крестового, кромвелевцы его не разнесли. Правда, как я понял, "клетка" над надгробьем - дело рук именно протестантов, отрицающих, так сказать, прямой контакт смертных с Небесами.

Сравните с тем, как обошлись с надгробьем рыцаря, чью личность историки кафедрала еще не установили. Мало того, что были сбиты все геральдические знаки и украшения, так ещё и были отрублены сложенные в молитве руки. В нормальном состоянии, над такими надгробьями обычно изображали синее небо с золотыми звездами. Как видите, у войны с памятниками долгие традиции.

Как ни странно, в длинном ряду аббатов Глостера только некоторые из них заслужили упоминания в общей истории собора, и одним из этих аббатов был Гилберт Фолиот, занявший этот пост в непростое время борьбы за корону между императрицей Матильдой и Стефаном Блуасским. И случилось так, что его дядюшкой был ярый приверженец короля Стефана, Вильгельм де Чиси/Чисней, а кузеном - Майло Глостерский. И если дядя довольно последовательно поддерживал короля Стефана до конца (хотя и хорошо нашел общий язык с сыном Матильды, Генрихом, когда тот был коронован как Генрих II, так что, возможно, он был из тех, кто служит короне, а не людям), то к тому моменту, как Гилберт Фолиот стал аббатом, Майло Глостерский встал на сторону Матильды, которую, со своей стороны, поддерживал последовательно. Если точнее, то Майло сделал кузена аббатом, причем Фолиоту не было тогда и 30 лет.

С другой стороны, имея в близкой родне епископа Линкольна, двух епископов Лондона, епископа Винчестера и аббата Эвешэма, не слишком сложно сделать карьеру, особенно если начать с монашества в Клюни, монастыре элиты. Юный Фолиот стал монахом в 20 лет, и вскоре был уже приором. А из Клюни уже было легко получить собственный приорат во французском Абвиле ("дочернее предприятие" Клюни), и учиться, учиться, учиться - закон в Болонье, свободные искусства, риторику и экзегетику (толкование древних текстов) - в Париже, Оксфорде или Экзетере, но точно под руководством Роберта Пулла. Что касается политики, то аббат Фолиот явно скорее преследовал собственное карьерное продвижение, нежели какие-то принципы. Конечно, 1139 год был знаковым в том смысле, что король Стефан восстал против тех, кто посадил его на трон, арестовав епископа Солсбери и двух племянников Гилберта Фолиота - епископа Линкольна Александра и епископа Или Найджела, причем Найджел практически начал войну против короля, которую продолжал до 1147 года. А вот аббат Фолиот лавировал. Когда Майло Глостерский предлагал кандидатуру Фолиота, тот был за Матильду. Став аббатом, Фолиот присягнул Стефану. Когда Стефан попал к Матильде в плен, наш добрый аббат был сторонником Матильды. Когда Стефан вернулся - сторонником Стефана. Собственно, отец Фолиота служил шотландскому королю Давиду ещё тогда, когда тот был просто графом Хантингдоном, то есть для Фолиота обе племянницы Давида, как Матильда-императрица так и Матильда-королева, были не чужими, собственно.

Вообще, очень трудно делать выводы о мотивах поступков людей, живших почти 900 лет назад, и, что важно, принадлежавших к незнакомой изнутри социальной группе. Поведение аббата Фолиота можно интерпретировать и так, что административно он признавал ту сторону, у которой эта административная власть на данный момент была. Потому что у аббата был ряд обязанностей, которые он просто не мог бы выполнять, находясь с этой властью в контрах. Но как ученый, он, судя по его письмам, совершенно не видел препятствий к тому, что наследовать престол могла и женщина, даже если она была "отдана в чужой род", и обменивался мнениями с Робертом Глостерским, следует ли к случаю Матильды применять главу 36 Книги Чисел, или главу 27. Надо сказать, что для Фолиота гораздо большую головную боль доставлял брак родителей Матильды, потому что формально на голову будущей королевы действительно надевалась её тёткой монашеская вуаль (против чего девушка протестовала, но кто слушает девушек?). В данном случае, удача Матильды была в том, что её родителей венчал архиепископ Ансельм, который, несмотря на скандальность нрава, был известен своим перфекционизмом в толковании законов, да и его письма, наверняка, были довольно широко известны.

На самом деле, дипломатической акробатикой аббат Фолиот занялся несколько позже, в феврале 1148 года, когда, вместе с несколькими епископами, сопровождал архиепископа Теобальда на собор в Реймс, не смотря на категорический запрет короля Стефана. Вряд ли наш аббат обладал даром предвидения, так что путешествие на континент на рыбачьей лодке через зимнее море говорит просто о том, что его капризы короля допекли до глубин селезенки. Но когда старенький епископ Херефорда умер, заболев в дороге, Фолиот не поколебался принять из рук папы этот епископат, против чего возражали остальные присутствовашие епископы - для Англии было принципиально соглашение, что папа не руководит там церковью через голову короля. Но, поскольку архиепископ Теобальд происходящее горячо одобрил, всем пришлось смириться. Рим тогда уже поддерживал дело Ангевинов, и, после рукоположения, бывший аббат и нынешний епископ Фолиот принес клятву будущему Генриху II. А вернувшись в Англию - королю Стефану! В ответ на проклятия со стороны Ангевинов, им было справедливо замечено, что епископ не может не принести присягу королю, чье царствование было, в свое время, абсолютно и полностью одобрено Римом.

Единственной стороной, явно не одобрившей поведение Фолиота, были монахи его собственного аббатства, которые тут же избрали себе нового аббата. Хотя могли бы и оставить всё как есть, прецеденты, когда епископ является и аббатом, были. В общем, до конца режима короля Стефана, Фолиот был поглощен делами дипломатическими и юридическими, а потом совершенно спокойно присягнул новому королю, который сделал его епископом Лондона. Впрочем, понятие спокойствия несовместимо с именем живчика Генриха II, и следующий момент, когда имя Фолиота прозвучало громко, была ситуация с Томасом Бекетом. Фолиот был, очевидно, единственным епископом, заявившим вслух, что Бекет в архиепископы не годится ни по одному критерию, причем обосновав свое мнение письменно, а не эмоционально. И в этом случае Фолиот не был склонен к компромиссам, Бекета он, кажется, органически не переносил. Дело дошло до того, что Бекет не явился на интронизацию Фолиота, а тот наотрез отказался приносить присягу Бекету в роли архиепископа Кентерберийского, сославшись на то, что уже присягал Кентербери, когда стал, при Теобальде, епископом Херефорда. Бекет пожаловался папе, но тот отреагировал в стиле "разбирайтесь сами", и Фолиот стал готовить материал по отделению Лондона от Кентербери, с образованием Лондонского архиепископата (с собою во главе, конечно), либо, альтернативно, по преобразованию Кентерберийского архиепископата в Лондонский, как действительно когда-то планировалось папой Григорием I в далеком 600-м году.

Конфликт, который обычно описывается конфликтом двух личностей, Генриха II и Томаса Бекета, был, конечно, более глубоким и тонким, чем мы можем себе вообразить. Для начала, у взлетевшего из ниоткуда на самый верх церковной иерархии Бекета присутствовало качество, которого были лишены и король, и епископ Фолиот - чувство собственного величия. И король, и епископ были готовы к тому, что власть - это череда компромиссов. Бекет же, став архиепископом, воспринимал любое несогласие с его мнением как личную нападку на его частную территорию. Фолиот, отпрыск семейства с широкими связями в светском и духовном мире, знал, что так будет, и поэтому возражал против Бекета с самого начала. Когда Бекет гордо удалился во Францию, подражая Ансельму, от его поступка были не в восторге все, начиная с короля и английского духовенства, и заканчивая папой. Времена Ансельма прошли безвозвратно, да и тогда его поведение воспринималось скорее негативно в церковных кругах. Папа предпочитал видеть у себя в подчинении умных верховных прелатов, сведущих в дипломатии и тонкостях законов. Фолиот, который был всем тем, чем должен был быть лорд духовный, был для него своим, тогда как Бекет не был.

Но архиепископа нельзя низвести с его престола. Фолиот, по факту, руководил всеми церковными делами, пока Бекет практиковал во Франции экзотические формы возведения себя в ранг святых мучеников, и все, от папы до короля, ломали головы, как вернуть беглого архиепископа к выполнению его обязанностей. Генрих II был отличным дипломатом и ещё лучшим шоуменом, но в данном случае он не мог не чувствовать, что всю эту кашу он заварил собственноручно, хотя его предупреждали. Поэтому ни Фолиот, ни папа не сомневались, что король захочет исправить свою ошибку в духе лучших традиций предков, гласившей "нет человека - нет проблемы". Допустить этого было нельзя, и, в конце концов, в Нормандии собрались все заинтересованные в мирном решении проблемы - папские легаты и английское духовенство. И что сделал Бекет? Отлучил присутствующих на собрании англичан от церкви. Причем, отлучил неправильно - без предварительного предупреждения. Но, опять же, даже если высший прелат королевства ведет себя, как взбесившийся осел, его действия нельзя игнорировать. В результате, король Генрих принял то решение, которое принял, а отлучение с англичан снял архиепископ Руана.

В роли епископа Лондона Фолиот оказался вовлечен в историю брака Обри де Вера и Агнес Эссекской, в которой все участвовавшие стороны повели себя своеобразно. По нашим меркам, конечно, потому что наши представлениия о том, чем был институт средневекового брака, довольно плоски. В самом деле, что можно сказать о бедняжке, которую выдали замуж в трехлетнем возрасте, и отправили взрослеть в семью мужа?! А потом, по прошествии лет, муж вдруг решил брак аннулировать. Можно только уронить слезу по бедной Агнес, если не знать деталей дела. Например, что в 11 лет та хладнокровно заявила, что не согласна взять в мужья Джеффри де Вера, с которым состояла в отложенном до совершеннолетия девушки браке, но могла бы выйти за Обри де Вера (который был самым старшим и наследником титула, и как раз подходяще овдовел). Отец Агнес, Генри Эссекский, был коннетаблем, юстициарием, и вообще важным человеком, так что иметь такого в родне было полезно. Де Веры согласились поменять Джеффри на Обри, и пара зажила бы в полном согласии (хотя Агнес, конечно, всё ещё была слишком молода для реальных супружеских отношений), если почти сразу после заключения брака с Обри, с отцом молодой жены не случилась беда.

Учитывая, что пик славы Генри Эссекского пришелся на правление короля Стефана, в 1157 году он был уже немолод. И случилось так, что во время стычки с валлийцами он уронил штандарт короля, который, как коннетабль, обязан был держать крепко, обозначая местоположение короля, пока тот жив. Так что выпавший из руки штандарт (знак, что король мертв, мог иметь печальные последствия, если бы армия запаниковала. В данном случае, всё обошлось, и король не придал эпизоду никакого значения, потому что Эссекский и юстициарием продолжал быть до 1159 года, и в походе на Тулузу с королем участвовал. Скорее всего, король видел весь эпизод, и не считал его непростительным. Но непростительным эпизод посчитал неприятель Генри Эссекского, Роберт де Монфор, который судился с коннетаблем за некую недвижимость. Де Монфор объявил в 1163 году, что событие пятилетней давности было умышленной государственной изменой, и вызвал Генри Эссекского на юридическую дуэль. И выиграл. Очевидно, Генри Эссекский не понял, что его лучшие годы уже в прошлом, и не выставил против Монфора вместо себя более молодого "чемпиона", что допускалось правилами. Или вся ситуация была такой, что уклониться от прямой схватки было совсем невозможно. Полумертвого коннетабля увезли в Редингское аббатство, в котором он тут же принял монашество, а королю не осталось ничего, как признать, что, по результатам дуэли, Генри Эссекский был государственным изменником.

Понятно, что родня государственного изменника тоже оказывалась если и не вне закона, то без влияния и гроша в кармане, и то ли Обри де Вер сам запаниковал, то ли его клан возбудился, но было принято решение аннулировать брак с опозоренной судьбою отца Агнес. На основании того, что та была "замужем" за его братом. Но эта женщина уже показала в подростковом возрасте, что у неё была сильная воля, и сейчас сдаваться не собиралась. Она пожаловалась епископу - нашему Гилберту Фолиоту, который посоветовал даме написать петицию папе в Рим. Петицию Фолиот сопроводил своим письмом, указав в нем бытовые детали конфликта между супругами, в котором пятидесятилетний граф выглядел довольно гадко: "kept his wife shut up and did not allow her to attend church or go out, and refused to cohabit with her". Пока письмо шло и петиция рассматривалась, Фолиот посоветовал графу Обри вести себя с женой так, как полагается. Папа же (Александр III) был настолько возмущен поведением де Вера, что проинструктировал Фолиота отчитать графа Оксфорда со всей строгостью, и пригрозить отлучением от церкви, а самого Фолиота отчитал за излишнюю дипломатичность, которую тот к Обри де Веру проявил. В конечном итоге, граф смирился, и нажил со своей юной женой аж четверых детей, и, судя по всему, жили они в очень добром согласии следующие тридцать лет. Более того, хотя граф и оказался долгожителем, дожив до 80 лет, Агнес, которая пережила его на 18 лет, вторично замуж не вышла. Очень похоже, что, в конце концов, это был брак по любви, временно омраченный соображениями выгоды.

Почему король Джон пошел по направлению к Уэльсу и в Глостершир после того, как прошелся огнем и мечом по владениям лордов, которые предали его, решив посадить на престол французского принца - понятно. Этот регион не был для него чужим, он долго носил титул графа Глостерского. По соглашению между Уильямом Фиц-Робертом, сыном Роберта Глостерского, и Генрихом II, принц Джон становился наследником графа, чей сын погиб в 1166 году, при условии, что женится на одной из дочерей графа - на Мабель, Амис или Изабель, если на то будет разрешение папы, поскольку Джон и дочери графа были родней в третьей степени. Не то чтобы граф вышел с этим предложением добровольно. Нет, он пару лет играл настолько странную роль в раздрае между королем и его старшими сыновьями (читай - с женой, с бесподобной Алиенорой Аквитанской, чье чувство собственного достоинства король сильно недооценил), что Генрих II загнал его в 1175-м в Бристоль, и там договор был написан как часть договора о капитуляции. Джону было тогда 9 лет.

К сожалению, непонятно, когда именно старшая дочь, Мабель, вышла замуж за Амори де Монфора. В 1191 году их сын был ещё несовершеннолетним. Амис вышла за Роберта де Клера предположительно ещё в 1172 году (незвестно, в каком возрасте), но в какой-то момент папа забанил этот брак и велел молодым расстаться, так как они были в близкой степени родства. В 1175 году она могла быть условно свободна. Во всяком случае, их с де Клером первенец родился только в 1180 году, то есть они либо махнули рукой на папский указ, или уладили дело деньгами. Есть версия, что Генрих II сам обручил Изабель и Джона в 1176 году (отложенный брак), без папской диспенсации, потому что пара была в любом случае слишком молода для семейной жизни. Странно, что король этой диспенсацией не озаботился, если он озаботился сделать Изабель единственной наследницей, обездолив её сестер. Известно также, что брат принца Джона, Ричард I, женил брата на Изабель в 1189 году, уже зная, что папа воспрепятствует нормальной брачной жизни этой пары. Юридическая кастрация, к которой прилагались Глостер, Глостершир, и титулы в Уэльсе.

Как ни странно, Джон и Изабель не возненавидели друг друга, а остались очень близкими друзьями, причем после расторжения их брака Джон передал графский титул сыну старшей сестры Изабель, исправив несправедливость решения своего отца, а бывшую жену взял на полное щедрое содержание, и та делила с бывшим мужем стол и кров, пока новая жена Джона не родила благополучно первенца. После этого Изабель Глостерская вышла и сама замуж. Но сын Мабель умер бездетным, и на момент рейда Джона титул графини Глостерской снова носила Изабель. Из обстоятельств смерти короля Джона разные историки делают разные выводы. Например, разбирая версию, что Джона отравил монах, Мэтью Льюис делает вывод о царившем в Англии отношении к королю. По моему мнению, дело, скорее, в нормальной средневековой стыдливости, не позволяющей летописцу написать, что король умер от, хммм, дикого поноса. История Англии знает несколько случаев смерти королей и принцев от дизентерии, и всегда фоном шло подозрение в отравлении. На самом деле, если разобраться, то при Джоне остались очень значительные сэры и пэры, и большинство - именно связанные с Уэльской маркой. Мы знаем их всех поименно благодаря завещанию короля Джона, короткому и лаконичному. Уильям Маршалл, Ранульф Честерский, Вальтер де Лэси, Джон Монмутский, Уильям Феррерс, плюс легаты, епископы и несколько видных французов - Савари де Молеон, воин и трубадур, сенешаль Гаскони, и Фульк де Брет, сенешаль короля Джона.

На момент смерти Джона, ситуация осиротевших роялистов выглядела препаршивенько. На севере точили клыки и когти бароны, неожиданно для себя довольно обедневшие после рейда короля по их владениям. Юго-восток контролировал французский принц со своими английскими прихвостнями, и в Уэльсе Ллевеллин Великий тихой сапой расширял свое влияние пользуясь тем, что англичанам не до него. И в этой ситуации нужно было срочно короновать... ребёнка, которого, для начала, нужно было доставить из Девизес Кастл (Вилтшир). Тем не менее, Уильям Маршалл не колебался, что заставляет историков по сей день гадать - почему? Всем известно, что Маршалл был человеком, очень небезразличным к деньгам и имуществу. Нищая молодость, когда он жил за счет турнирных побед, не была для Маршалла ностальгическим воспоминанием, хотя и была его политическим капиталом. Пресловутый кодекс чести, на который намекает Льюис, не помешал ему, в свое время, по сути предать короля Джона ради того, чтобы его французские земли не были бы конфискованы французской короной. Так почему он поддержал юного принца Генри? Загадка.

Принца привезли в Глостер сидящим впереди сэра Томаса де Сандфорда - мальчик был слишком мал и хрупок, чтобы самостоятельно скакать. Но для того, чтобы этого ребенка короновать, его сначала было нужно произвести в рыцари. Опять же к счастью, репутация Маршалла позволяла ему произвести в рыцари будущего короля. Таким образом, через десять дней после смерти короля Джона, Генрих III был коронован в Глостерском кафедральном соборе. Поскольку под рукой не было ни архиепископа Кентерберийского, ни архиептскора Йоркского, нового короля короновал Питер де Роше, епископ Винчестерский, а на царствование его помазали епископы Вустерский и Экзетерский. Еле-еле выдерживающий тяжесть церемониального облачения мальчик повторил за епископом Бата слова коронационной клятвы и тут же принес оммаж папе, легат которого, Гуала Биккьери, придавал всей церемонии несомненную легитимность. К слову, легат спешно отлучил принца Луи от церкви, чтобы помешать его альтернативной коронации.

Несомненно, коронация была проведена наспех. Не было времени ни сделать собственные короноционные одежды для 9-летнего мальца, ни корону. Одежды перекроили из имеющихся под рукой, а роль короны сыграла диадема, у кого-то занятая - возможно, у матери Генриха. Из собора нового короля унес на руках д'Обиньи, малец не мог уже не только идти, но вообще еле держался на ногах. Поэтому коронационный обед был довольно закрытой и быстрой формальностью.

В двенадцати милях от Глостера, войска принца Луи осаждали Гудрич Кастл. И Ранульф де Блондевиль Честерский, которого Джон как-то обаял на свою сторону после их бурного столкновения в начале царствования, на коронацию не явился. Вряд ли у него что-то было против сына Джона, но ему нужно было подчеркнуть, что из всех роялистов именно он является самым мощным и важным, а вовсе не Маршалл. И Маршалл понял намек абсолютно правильно. Когда де Блондевиль явился на следующее после коронации утро, он с удовлетворением узнал, что во время коронационного ужину Маршаллу предлагали роль хранителя-регента при малолетнем короле, но тот отказался, сославшись на то, что стар уже для такой ответствености. И правда - Маршаллу было уже около 70, но дело было, конечно, не в этом. Просто тот самый блестящий послужной список турнирных побед был результатом не только первоклассного владения оружием и своим телом, но, в очень большой степени, результатом умения читать людей. Наколько мне известно, в людях Маршалл не ошибался никогда, что позволяло ему успешно балансировать на грани самых напряженных отношений, но никогда не падать.

Вообще, прибытие де Блондевиля сопровождалось обычными для людей его ранга выкриками челяди по поводу того, что коронацию посмели провести, не дождавшись их господина, но Честерский уже, несомненно, знавший об отказе Маршалла занять самую высшую должность в королевстве, сам отозвал свои псов. К чести собравшихся сэров и пэров, они тоже прекрасно понимали, что Ранульфа надо уважить, даже если сам король возлажил заботу о своем наследнике именно на Маршалла. "Клянусь верой, благородные сэры, сколько бы я ни оглядывался вокруг, я не вижу никого, более подходящего для этой роли, чем Маршалл или граф Честерский", - провозгласил некто Алан Бассетт в качестве открывающей прения реплики. Перед собрашимися роялистами стояла задача выбрать самого достойного, не задев амбиции других. Маршалл снова ответил, что он слишком стар, слишком слаб, и слишком изломан, чтобы брать на себя подобную ответственность, так что пусть, ради Бога, это сделает Ранульф, граф Честерский. "Ни за что!", - воскликнул Честерский. - "Маршалл, это невозможно. Ты, кто во всех отношениях лучший рыцарь в мире - благородный, опытный и мудрый, которого одинаково страшатся и любят - ты должен взять эту должность. А я буду служить тебе наилучшим возможным образом, не переча и изо всех сил". После этого обмена любезности де Блондевилль, Маршалл, и ещё несколько избранных рангом повыше, перешли, под командой кардинала Биккьери, в другую комнату, где кардинал предложил Маршаллу прощение всех грехов, если тот возьмется за работу. Маршалл, которому и вправду было пора подумать и о душе, не смог отказаться от такого "билета в Рай", как выразился Льюис.

В этой истории бросается в глаза одна особенность. Во всей истории не упоминается ни разу аббат Глостерского аббатства, в церкви которого проходила коронация, и на территории которого, наверняка, проходил весь этот обмен любезностями. Что ж, аббат Генри Блант упоминается в исторических записях только по поводу выигранного им дела о бенефициях церкви в Мач Коварн против двух местных землевладельцев и их жен. Дело было выиграно благодаря образцово сохранившихся ещё со времен аббата Серло дарственных, исправно подтверждавшихся при каждой смене династий. Это в большой степени объясняет, почему аббатство упоминается в хрониках так редко - им руководили разумно строго, и никаких скандалов там не происходило.

И я хотел бы пояснить, откуда весь обмен любезностями был взят, потому что обороты речи живо напомнили мне сэра Найджела из бессмертного "Белого отряда" Конан Дойля. Есть такая книга L'Histoire de Guillaume le Marechal, написанная по заказу наследника Уильяма Маршалла вскоре после смерти этого интересного в любом смысле человека. То есть, поэт (некий Джон Трубадур, который, по факту, был трубадуром из Лангедока) при разговорах, приведенных выше, не присутствовал, он диалоги выдумал. Но выдумал не совсем - его в написании поэмы то ли консультировали заметки сквайра и лучшего друга Маршалла, Джона д'Эрли, то ли сам Джон д'Эрли, то ли автором был именно Джон д'Эрли, писавший под псевдонимом, то ли это было соавторство. В любом случае, L'Histoire de Guillaume le Marechal - не биография Уильяма (Гийома) Маршалла, это поэма, восхваляющая его память, написанная на старо-нормандском, по законам октосиллабического стихосложения, в форме куплетов (не юмористических). И всё эту роскошь переводила и печатали действительно в викторианские времена, когда писал Конан Дойль, но в Америке. То есть, все обороты высокопарной речи наших героев действительно придуманы. Издателем был Пол Мейер. Грустную историю Эдуарда II и "французской волчицы" знают все. Насколько грустной она была на самом деле, и какие цели преследовала любимая дочь французского короля Филиппа Красивого, засадив супруга в подвалы замка Беркли, я ещё не знаю. Да и в контексте истории собора, эти тонкости жизни короля значения не имеют. Его отношения с собором начались только после предполагаемой смерти его величества. Правда, собор тогда был аббатством св. Петра, конечно. И да, теперь в официальной истории кафедрала так и пишут: предполагаемая смерть. Потому что неясностей с этой смертью хватает.

Первая из них заключается в огромном разрыве между датой этой предполагаемой смерти и датой захоронения останков под полом у главного алтаря. Обявление о том, что король Эдуард II умер два дня назад, Изабелла и Мортимер получили 23 сентября 1327 года. То есть, его величество умер 21.09.1327. А похороны состоялись только 20.12.1327 года. Через три месяца. Естественно, захоронение под полом предполагало бальзамацию, а проводить бальзамацию должен был аббат. Важный момент в отношении смерти этого короля состоит в том, что в 1327 году не было никаких сплетен относительно убийства короля Эдуарда II. Эти "подозрения", переходящие в уверенность, достаточную для казни Мортимера, появились только после переворота Эдуарда III, когда он стал, в 1330-м, королем не по имени, по факту. До 1330-го, сплетни ходили о том, что король Эдуард жив. Да что там сплетни - Эдмунд Вудсток, младший единокровный брат короля и граф Кент, сам заявил на суде 16 марта 1330 года, что он, вместе с папой Иоанном XXII и архиепископом Йоркским, через сеть верных им людей спрятали Эдуарда II в замке Корф, откуда он был переправлен на континент. Вудстока судили, к слову, за попытку свергнуть Мортимера и Изабель, и все знали, что этот не слишком популярный в массах человек был полностью предан и брату, и племяннику. Имеется также письмо ахиепископа Йоркского, которое тот послал в середине января 1330 года мэру Лондона Саймону Сванленду: We have certain news of our liege lord Edward of Caernarfon, that he is alive and in good health of body, in a safe place at his own wish [or command] … We beg you as dearly as we trust in you that you procure for us a loan of £200 in gold, if you can have it, for the comfort of and in secret, taken to the said lord for us, and that you obtain two half cloths of different colours, good cloth and intimate clothing and good fur of miniver for six garments and three hoods of miniver, and two coverlets of different colours of the larger size, with the hangings, and two belts and two bags, the best that you can find for sale, and twenty ells of linen cloth, and send for his Cordovan leather so that we have six pairs of shoes and two pairs of boots, and have the above-mentioned things bundled up together … and come to us as soon as you can to advise us how we will procure such a great sum of money for the said lord, as we wish that he may be helped as far as we and you are able to arrange…

Разумеется, когда умирал король, да ещё король, находившийся в заключении, его труп должен был быть показан для опознания священникам, рыцарям и буржуа близлежащего населенного пункта. Опять же, как правило, тело человека, погибшего при неопределенных обстоятельствах, выставлялось в церкви на опознание на некоторое время. Чтобы воспрепятствовать несанкционированным "воскрешениям", конечно. В случае Эдуарда II, его тело в церкви не выставлялось, и было предъявлено для опознания "небрежно", как озаботился указать кто-то из присутствующих. То есть, по мнению специалистов, лежащим в гробу в полном облачении, и с закрытым лицом. Но вернемся к аббату, который должен был бальзамировать короля и, соответственно видеть его. И без чьей кооперации захоронить "посторонний" труп под именем короля было бы невозможно. В те года аббатом в Глостере был некий Джон де Гамаж, выходец из вексенского рода, обосновавшегося, при Генрихе II, в Гламоргане. Не нужно даже напрягать воображение, чтобы уловить связь с де Клерами и Деспенсерами. Да, он вполне мог организовать захоронение совершенно постороннего человека под видом Эдуарда II. В этом случае, период между смертью и захоронением короля легко объяснить. В аббатстве умирали монахи, которых хоронили без особых церемоний и памятных табличек. Возможно, все эти три месяца просто ждали, пока кто-то скончается.

Знал ли Эдуард III, что его отец мог быть жив? Скорее всего. Именно поэтому, как ни странно, Мортимер и был обвинен в убийстве предыдущего короля, и казнен. В конечном итоге, Мортимера можно бы было обвинить просто в государственной измене - материалов хватало, а финал был бы тот же. Но молодому королю было важно сделать кристально ясным для всех: наступил новый век, с прошлым покончено окончательно, и любой "воскресший" персонаж из прошлого будет воспринят как самозванец. Очевидно, известие было понято правильно. В конце концов, в заговоре графа Кента участвовали только 70 человек, имена которых известны, а ведь оставшихся в тени было многократно больше. А это говорит о том, что размах был впечатляющим, и пережившие весну 1330 года верили или знали, что Эдуард II жив. И молчали.

Сам же Эдуард II (если он действительно был спрятан на континенте) вряд ли теперь хотел вернуться к власти, находящейся в надежных руках сына. Если верить письму папского нотариуса Мануэля Фиески, экс-король укрывался в Ирландии до самой казни Мортимера, после чего отправился в Авиньон через Нормандию в компании Иоанна XXII, после чего, через Германию, прибыл в пустынь Милаццо, Валь ди Магра, где провел в отшельничестве два года. Затем он отправился в пустынь Чечима, Павия, где провел ещё два года. В письме никак не уточняется, написано ли оно после смерти или ещё при жизни выжившего Эдуарда II, и ни одному скептику не удалось объяснить, для чего папский служащий информировал бы короля о своих фантазиях.

Довольно любопытно выглядит случай, происшедший с Эдуардом III в 1338 году в Кобленце, Германия. Его расходные книги хранят запись о сумме, выданной некоему Вильгельму ле Гэлю, "who says he is the king’s father". И о сумме, заплаченной некоему Франческо Ломбардцу, проводившего этого Вильгельма ле Гэля из Италии в Германию. Самое интересное, что кошельком короля заведовал тогда Уильям Норвелл, служивший Эдуарду II с 1313 года, то есть человек, реально способный своего бывшего господина опознать. Из Кобленца Эдуард III поехал в Антверпен, где, снова, тому же Франческо Форсетти из Ломбардии было заплачено за расхода и хлопоты по обслуживанию Вильгельма ле Гэля (Вильгельма Валлийца), который "calls himself king of England and the father of the present king". Вообще, звучит, конечно странно, что на голову Эдуарда III свалился, через восемь лет после коронации, какой-то называющий себя Уиллом Валлийцем тип, с криком "здравствуй, сыночка!" Поэтому, скорее всего, этого Валлийца привезли в Кобленц по просьбе самого Эдуарда, и речь идет о том же человеке, о котором королю писал Мануэль Фиески, и, похоже, личность "папочки" подтвердилась, и знакомство было продолжено в Антверпене.

Никто из скептиков, что характерно, не утверждает, что Вильгельм ле Гэль был самозванцем. С самозванцами в те времена разговор был коротким, как это случилось с Джоном Дайдрасом, заявившим в лицо Эдуарду II, в 1318-м, что настоящий король - он, а Эдуард - сын возчика, которым его подменила нянька. Но Джон Дайдрас был сумасшедшим (или таковым притворялся). Мог ли быть таким же "честным сумасшедшим" и Вильгельм ле Гэль? Дайдраса, действительно изумительно похожего на Эдуарда II, в свое время повесили, а труп сожгли. Вильгельм ле Гэль никогда не был ни в чем обвинен. Но, в конце концов, Эдуард II отрекся от короны в пользу сына ещё 20 января 1327 года. Хотя - какая досада!- есть мнение, что король вовсе не отрекался, что это парламент избрал 20.01.1327 новым королем Эдуарда III. Версию "выжившего короля" подтверждает и то, что гробница, которая находится в кафедрале, была закончена только в 1340 году - году смерти Вильгельма ле Гэля или, если угодно, Эдуарда II, набальзамированное тело которого Эдварда III приказал доставить в Глостер. И это при том, что решение похоронить отца в специально спроектированной гробнице Эдуард III принял буквально весной 1331 года, и церковь аббатства даже сильно перестроили в том месте, где гробница должна была находиться. Интересно, что в проекте были задействованы исключительно английские архитекторы (Томас Кентерберийский и Джон де Спонли). Всё было готово к перезахоронению короля уже около 1336 года. Всё, кроме надгробного изображения, которое появилось только в 1340 году. Об этом кафедрале можно наговорить на несколько томов, но мы будем закругляться. На самом видном посетителями месте, например, имеется прелестный образец пышнейшего надгробья, которое я отношу к типу... нет, не скажу - не хочу шокировать. В общем, то, что первым придет на ум при виде такой красотени:

Нет, Сара Морли, супруга Джеймса Морли, не совершила ничего такого, что могло бы объяснить её мемориальную доску на стене кафедрала. Она просто умерла родами на пути из Бомбея в Англию, и была похоронена вместе с мертворожденным сыном в море, оставив скорбящего мужа и шестерых детей. Мемориальную доску объясняют деньги её мужа. Который, к слову, через пять лет женился на 19-летней креолке Доротее Джарвис. Автор мемориальной доски - Джон Флаксмен, "ответственный" за надгробье лорда Нельсона. А вот эта томная дама - Марджери Клент, дочь епископа-пуританина Майлса Смита. О ней и её сестре Элизабет Уильямс известно только то, что обе умерли в родах. А Майлса Смита в Глостере помнят не как переводчика "Библии короля Якова", а как человека, поссорившимся с "папистом" Уильямом Лодом, впоследствии ставшим арихиепископом Кентерберийским. После смерти Елизаветы I, Глостер стал как-то быстро скатываться в пропасть экономическиъ проблем. Причем, графство Глостершир жило весьма неплохо, плохо было именно в самом городе, который попер, к тому же, поперек официальной политики и стал пуританским. Что было причиной, а что следствием - непонятно, но наверняка всё было связано со всем.

Лод стал настоятелем собора в 1616, когда король Яков, талантливого и слишком умного разночинца не переносивший, был вынужден, по просьбе придворных покровителей Лода, куда-то его выдвинуть. "Он дал мне Глостер", - фырчал позже Лод. - "Он дал мне пустой орех". Впрочем, Лоду это ничуть не помешало начать с буквально скандального действия - он вынес деревянный стол, служивший протестантам алтарем, впритык к алтарю, да ещё и огородил место решетками. На самом деле, эта суета вокруг стола для протестантов смысл имела огромный. В знак того, что мессы больше не служились на католический лад, и что Библия читалась на английском, паства собиралась вокруг этих столов-алтарей, а не в отдалении от них. Своим решением Лод сделал ясным для всех, что таинство осталось таинством, и святое место - святым местом, и нечего всяким там вокруг этого места топтаться. Следующий его приказ гласил, что входящие на хоры певчие должны кланяться креслу настоятеля. Собор моментально превратился из места для собраний, на которых слушали слово Божье, в место, где молились Богу.

Лод был человеком ученым, сделавшим быструю и яркую карьеру в Оксфорде, и знавшим доктрину от и до и с комментариями, так что в ереси его обвинить никак не получалось. Хотя Смит, занимавший должность епископа с 1612 года, и бывший тоже человеком ученым, но совсем другого толка, и намекал королю Якову, что Лод - тайный католик. На что Лод намекнул, что епископ не способен навести порядок в собственном хозяйстве, где канонники были в ссоре между собой, а служители церкви не в ладах с собственной паствой. Поскольку в Глостере и правда нужно было наводить порядок, король приказал епископу оставить настоятеля в покое и в дела кафедрала не лезть. Епископ Смит больше в этот кафедрал ногой не ступил, но радостно принял участие в суде над Лодом, когда его, уже архиепископа Кентерберийского, кромвелевцы осудили на казнь.

C Лодом определенным образом связана ещё одна достопримечательность кафедрала - "Комната Генриха", она же, позднее, "Парламентские апартаменты". Поскольку во времена, когда Лод занимал пост настоятеля, аббатства уже не было, а желание жить при кафедрале было, Лод поселился в апартаментах, где когда-то Большой Гарри останавливался вместе с Анной Болейн. Вроде, в 1535 году. Хотя, так говорит традиция, которую надо сверять с дневником передвижений короля, чтобы эта традиция перешла в разряд фактов. Впрочем, поговаривают, что Большой Гарри в эти апартаменты и позже наезжал, занимаясь основанием королевской школы при кафедрале, но я не нашел деталей. Вернее, и не искал пока. Фото их в сети мало, только одного автора, и у автора они защищены от копирования. Кафедрал их выложил и не защитил, так что ниже покажу:

Памятник судье Джону Пауэллу я даже не заметил - оставила за гранями интереса всё, что не относилось к Средневековью. А зря, потому что этот замечательный оригинал прекратил процессы над ведьмами в 1712 году. А по поводу обвинений под присягой, что некая Джейн Вейман умеет летать, припечатал: "мне неизвестен закон, запрещающий летать", и отказал в возбуждении дела.

Не обратил я внимания и на мемориал Аврааму и Гертруде Блэклич от 1797 года, а он такой нарядный! Сам-то джентльмен умер ещё в 1639 году, и с его именем не связано никакой зловещей истории. Он просто был богат, и вложил кучу денег в ремонтные работы южной части кафедрала. И выражение физиономии птички в ногах Блэклича просто бомбическое!

А вот витражи Тома Дэнни не заметить было невозможно. Вообще, честно говоря, я не фанат его витражей, которые вблизи сильно напоминают просто замазанные краской стекла, и я реально устал натыкаться на его творения по всему Глостерширу. Но это мое личное восприятие. А людям, судя по отзывам, нравится.

О том, что "Гарри Поттера" снимали в кафедрале, тоже все знают. А кафедрал до сих пор не может очухаться от изумления, что студия действительно заплатила за использование помещения для съемок.