Радио щёлкнуло, и уверенный голос фюрера смолк. «А сейчас концерт по заявкам наших слушателей!». Но Штраус не долго разливался соловьём из портативного радиоприёмника. Буквально через десять минут взвыли сирены воздушной тревоги… Как «радио-зомбоящик» помогал промывать мозги немецкой нации и чем это кончилось — в нашем материале. Тоталитаризм, концлагеря и массовые убийства — какая у нацистов может быть радиопропаганда? Конечно же, убойная. Речи фюрера, кампании ненависти к врагам Рейха, призывы сплотиться и пойти захватывать Польшу под музыку Вагнера, не иначе. Тотальная промывка мозгов и подготовка к агрессивной мировой войне. На самом деле нацистская верхушка использовала радио, которое претендовало на роль главного средства массовой информации, совершенно иначе. Войны, политическая борьба, вечная проблема «где достать еды?», инфляция — всё это должно было остаться в прошлом. В тоталитарном Рейхе подданный фюрера должен был чувствовать себя, как у Христа за пазухой. Нацистская верхушка истово верила, что средний рейхсбюргер нуждается в первую очередь в домашнем уюте и хорошем настроении. Поэтому в Имперском министерстве пропаганды решили сделать упор на развлекательные радиопередачи. Геббельс во время заседаний Комиссии по радио постоянно на этом настаивал. В результате число мыльных опер, концертов и спортивных передач постоянно росло в радиотрансляциях. К 1940 году доля политических сообщений, включая речи фюрера, упала до ничтожного уровня — менее двух процентов эфирного времени.

Началась война, но никто не думал врубать милитаристскую пропаганду. Наоборот, теперь речи Гитлера стали занимать уже менее полутора процентов времени. Некоторые местные радиостанции, особенно на юге Германии, фактически выключали своих слушателей из политической и военной жизни страны. Они сплошняком транслировали краеведческие передачи и мыльные оперы. Профессиональные дикторы читали немецкую классику, а оркестры центральных радиодирекций (радиопространство Рейха формально разделили на несколько эфирных дирекций) наперебой соревновались в том, кто дольше и чаще будет играть немецкую классику и популярную музыку. Помимо испытанных временем фигур типа Генделя, Шуберта, Вагнера, Баха, Моцарта и Глюка, в дело шли оперетты, вальсы, музыка из мюзик-холлов и популярные пластинки. Всё это лилось мощнейшим эфирным потоком на благодарных рейхслушателей. Это и была та самая «тоталитарная пропаганда». Немецкая нация приобщалась к своим культурным и национальным корням и полностью отстранялась от «убийственных выяснений» политических отношений. Дирекция имперского радио чётко выполняла нацистские предписания: радио считалось средством объединения нации, пропаганды её единства при помощи массового навязывания общих культурных и исторических стандартов — шаг в сторону рассматривался как настоящее национал‑предательство. Шуберт — это вершина духовности, Мендельсон — еврей, деградант и убогий фигляр. Стандарты, конечно же, утверждались на самом верху. Фюрер принимал в этом самое серьёзное участие — ну не доверять же такое важное дело вчерашним реакционерам‑консерваторам?

Рейх активно строил новую немецкую нацию, а радио должно было серьёзно помочь этому. Но сначала надо было решить ряд проблем, включая преобразование радиоэфира. Доля политических радиопередач, трансляций с заседаний ландтагов (земельных парламентов — ПИ) и рейхстага, речей политиков доходила до немыслимого в 1930-е годы уровня — 10, 12 и даже 15 процентов эфира. Особенно отличались саксонские и тюрингские радиостанции, тесно связанные с КПГ (Коммунистической партией Германии. — ПИ) и профсоюзными кругами, — политика на них занимала до пятой части эфирного времени, а порой даже больше. Такая идеологическая обработка сыграла с веймарским радио плохую шутку. Просто представьте себе ситуацию в Германии 1920-х: голод, массовая нищета, безработица и на фоне этого — нувориши, которые со скоростью термоядерной реакции сколачивают триллионные состояния, чтобы немедленно спустить их в борделях и кабаре. И вот средний немецкий бюргер в который раз слушает по радио очередную сагу о классовой борьбе, о путях достижения демократической перемоги — наконец, о том, как Германия встаёт с колен, увеличивая производство стали и добычи угля в Руре или повышая надои молока в Мекленбургской деревне. Или наоборот — как буржуи пьют кровь трудового народа, и страна катится понятно куда. А дома — шаром покати и у дочки, судя по всему, туберкулёз. И денег нет, потому что экономический рост — он не в твой карман идёт, камерад. В общем, с одной стороны простой немец начинал просто-таки нутром ненавидеть политическую радиоболтовню и политиков, а с другой — требовать немедленных и решительных политических перемен. Первыми очухались консерваторы и католики. Вместо политических передач они стали двигать передачи о культуре и популярную музыку. Между 1926 и 1933 годами у руля Имперского радио встал консерватор Ханс Бредлов. Он вместе с ориентированными на местную публику руководителями отделений — такими как Фритц Ворм, Курт Штапельфельдт, Ханс Боденштедт и другие — сделал упор на краеведении, продвижении популярных мелодий и рекламе местной и общенемецкой культуры. Впервые массово стали продвигаться программы для домохозяек и пропаганда семейных ценностей — женщин надо было держать дома.

Отдельно особой любовью у сельских жителей и населения мелких городков пользовались военные песни и марши, местная самодеятельность и почему-то мужские хоры. Балтийское взморье тащилось от радиопьес, а австрийское пограничье фанатело от йодля. Политика постепенно задвигалась на задний план. К началу 1930-х годов слушатели консервативных радиостанций были подготовлены к тому, чтобы полностью перейти на фашистскую версию радиоэфира — разницу они бы просто не ощутили. По другому пути пошли коммунисты и профсоюзы. Радио в Германии 1920-х годов — это признак роскоши и благосостояния. Примерно такой же, как морской круиз или автомобиль. До прихода нацистов к власти в Германии насчитывалось около трёх-четырёх миллионов радиослушателей. Причем большая часть купила приёмник, который стоил, если оценивать в ценах гитлеровской эпохи, чудовищных 150-200 рейхсмарок за штуку и больше. Красные сделали проще: открыли при партийных ячейках и в общественных организациях кружки радиомоделистов, и народ пошел. Выгода была всем — рабочие получали возможность своими руками сделать себе дешёвый аналог развлекательного центра и центра связи с друзьями, а КПГ и профсоюзы — возможность агитации прямо через свои «пиратские станции». «Когда отец сидел перед своим магазином, — вспоминал ганноверец Хайнрих Вебер, — он просил меня выставит радио в окно… так что вся округа, все слушали вместе с ним, что транслировалось по радио». Нацисты же решили отобрать лучшее из обеих стратегий: подход к эфиру взяли у консерваторов, а необходимость в дешёвом и массовом радио — у красных. Наступил 1933 год. Во время предвыборной кампании нацисты, в частности, обещали сделать так, чтобы у каждой немецкой семьи был «народный автомобиль», своя радиоточка — и вообще, чтобы жить стало сытней и веселей. С автомобилем не задалось: партайгенацвале Порше переориентировали на выпуск танчиков. Морские круизы тоже часто доставались только руководящим кадрам «Трудового фронта» (нацистская замена профсоюзных организаций). Да и жизнь не для всех стала сытней — в 1937 году в стране было более миллиона безработных. Но вот с радиоточкой новые власти не обманули. «Народный радиоприёмник» выпускали миллионными партиями. Продавали его по цене 76 рейхсмарок — она была ниже рыночной. К 1940 году у более чем 75% домохозяйств Рейха было дома своё радио, а те, у кого оно так и не появилось, часто ходили слушать его в гости к соседям и друзьям.

В буквальном смысле вся рейхснация зависала по вечерам у приёмника. Те, кто не хотел слушать дома, часто вывешивали динамик на улицу — тогда популярные мелодии или речь фюрера разносились по всей округе, приобщая каждого встречного к культуре и исторической миссии нацистов. С маслом могла быть напряжёнка, но не с пушками и развлечениями. Со вступлением в войну рейхсрадио не изменило своим привычкам: слушатели получали ударные дозы развлечений и исторического превозмогания — и минимум политики. Если же фюрер или Геббельс все же снисходили до общенемецкого микрофона, то только для того, чтобы успокоить жителей Рейха: все хорошо, враги будут сокрушены, будущее за нами. Единственное, что портило впечатление от радиоэфира — всё более частое использование радио для объявления воздушной тревоги и напоминания о необходимости бежать в бомбоубежище. Маргарета Овердик из Гильдесгайма вспоминала: «Мама всегда оставляла радио включённым. Оно передавало „налёты здесь и здесь, над Меппеном, Лингеном“, и что-то подобное… А потом половина города маршировала в бомбоубежища». Чем дольше велась война, тем чаще жизнь рейхсбюргера зависела от радиоточки, говорящей ему, когда и куда бежать. Ни вальсы Шуберта, ни хруст французской булки не спасли Рейх от реальности. Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.