Вожаель: как это было...

ИНДЕКС 169231. ПОСЁЛОК РАКПАС (продолжение). Однако, не следует думать, что располагавшийся за колючей проволокой комбинат Ракпаса, занимавшийся изготовлением ассортимента, так не вязавшегося с самим понятием "зона", представлял из себя некое подобие гражданских предприятий такого рода. Это не так. Ракпасская лагерная зона считалась одним из самых страшных, жестоких и уродливых порождений Севжелдорлага. Несмотря на то, что её основным контингентом были исключительно инвалиды и "доходяги", постоянный голод, холод, отсутствие щадящих норм работы и полноценного сна, - эти и другие нечеловеческие условия содержания лишь усугубляли состояние их здоровья. Смертность в лагере была очень высокой. Основная масса заключённых была занята на работах, связанных с переработкой древесины. Изготовлением кукол, если исходить из общего числа сидевших, занимались практически единицы. Это были те, чья "долагерная" профессия каким-то образом была связана с искусством (бывшие художники, скульпторы, архитекторы или выпускники соответствующих ВУЗов), высококлассные швеи (изготовление миниатюрной кукольной одежды требовало особых навыков швейного мастерства), и те, кто попал на это, считавшееся тёплым, место исключительно волей счастливого случая. О Ракпасской зоне сохранилось немало воспоминаний тех, кому суждено было в ней побывать и каким-то чудом выжить. Мы хотим познакомить вас с двумя из них, поскольку написаны они людьми известными в самых широких кругах, и обойти их вниманием было бы непростительно. Первый документ представляет собой письмо АРИАДНЫ ЭФРОН, дочери Марины Цветаевой, написанное из зоны Ракпаса. В 1939 году арестовывают мужа Марины Цветаевой - Сергея Эфрона. А следом приходят и за их дочерью Ариадной. Сначала исчезает муж, исчезает навсегда. Марина Цветаева так никогда о нём ничего и не узнает... А 27 января 1941 года отказываются принять передачу и для дочери, которая ожидает этапа и пока находится на Лубянке, будучи осужденной по ст.58-6 на 8 лет лагерей. Однако, матери вскоре сообщают адрес отбытия Ариадны: "Коми АССР, Княжий погост". Всё. Больше ничего... Населённый пункт на берегу реки Кылтовки весь испещрён зонами. В одну из них - женскую - привозят очередной "московский" этап. Здесь, среди сотен других женщин с похожей судьбой, оказывается и 27-летняя Эфрон, обвинённая по надуманной статье (подозрение в шпионаже). Именно из Княжпогоста приходит в Москву первая весточка от Ариадны. Письмо датировано 11 апреля 1941 года. Очутившись на краю жизненной пропасти, Марина Цветаева срывается в неё, и 31 августа 1941 года кончает жизнь самоубийством, повесившись в доме Бродельщиковых в Елабуге, куда их с сыном, как эвакуированных, определяют на постой. "Простите - не вынесла", - пишет она в одной из своих предсмертных записок, стараясь объяснить причину преждевременного ухода из жизни. Ариадну родственники щадят,и в письмах долго не сообщают о смерти матери. Между тем, из Княжпогоста её переводят на станцию Ракпас. Здесь же она получает, наконец, известие о смерти матери от сестёр отца, оставшихся в Москве. В Ракпасе Ариадна Эфрон остаётся до лета 1943 года, а потом попадает в штрафной лагерь за отказ сотрудничать с оперотделом лагеря (стать доносчицей-стукачкой). После освобождения её "свободная" жизнь в Рязани длилась менее двух лет - в 1949 году она была арестована вновь и сослана в Туруханский район Красноярского края (на этот раз - пожизненно). Однако, в 1955 году была освобождена за отсутствием состава преступления и реабилитирована. Шестнадцать из шестидесяти двух отпущенных ей лет Ариадна Эфрон провела в тяжелейших условиях. Каково было ей, после счастливого детства в дореволюционной Москве, после отрочества в Праге и юности в Париже и Медоне, оказаться сначала в тюрьме, а затем - в лагерном бараке; ей, человеку, получившему европейское образование и дворянское воспитание, после училища живописи и графики при Лувре получить работу уборщицы в Туруханской школе, а верхом счастья считать должность оформителя в захолустном клубе? Но это было именно так... На снимке: семья Эфрон: Марина Цветаева, Сергей Эфрон (расстрелян в 1941 году), дети Георгий и Ариадна. ПИСЬМО РЕПРЕССИРОВАННОЙ АРИАДНЫ ЭФРОН. "Дорогие Лиля и Зина!...У меня всё идёт по-прежнему. Налаживается новое производство, которое очень меня интересует, - игрушечное. Игрушки делаются из отходов швейного цеха - тряпья, ваты. Тряпьё превращаем в пластмассу для кукольных голов, в частности, а из ваты, которую я превращаю по изобретённому мною способу, тоже в своего рода пластмассу, делаются очаровательные ёлочные украшения. Мне ужасно жаль, что вы не можете на них посмотреть, они бы вам действительно понравились. Я писала уже вам, что нашим драмкружком руководит режиссёр Гавронский, которого Вы, Лиля, должны помнить, т. к. он Вас прекрасно помнит, равно как и всех артистов Завадского. Он - человек одарённый и культурный, работать с ним приятно, ибо эта работа что-то даёт. Первый наш спектакль - две ерундовских пьески и одна не ерундовская ("Рай и ад" Мериме, знаете?) прошли с небывалым у здешней публики успехом. Оформление - по принципу "из ничего сделать чего" - моё. Снисходительный режиссёр нашёл у меня "настоящий драматический дар" и сулит мне роль Василисы в пьесе "На дне". Я её когда-то играла, но была, как говорится, молода и неопытна, с не определившимся ещё характером, и роль делала наугад, на слух и на ощупь. Теперь - не так, я чувствую, что внутренне доросла. Как бы не перерасти, чёрт возьми! Дни стоят великолепные, и ночи тоже. Днём - всё голубое, даже снег, ночью - всё чёрное, даже снег. А такое звёздное небо, как здесь, не над каждой страной бывает... Ответа из Президиума ещё не получила, но по срокам он должен прибыть вот-вот. Вряд ли он что-нибудь изменит в моём существовании. Лилечка, а где Пастернак? Вы про него ничего не писали, а я, кажется, не спрашивала... Коми АССР, Железнодорожный район, ст. Ракпас, 11 октября 1942 года". Второй документ, о котором хотелось бы рассказать, - небольшой отрывок из мемуаров "Начало пути" ЕЛЕНЫ КУЧЕРОВОЙ, театральной актрисы и режиссёра. Она также была осуждена и отправлена этапом в один из лагерей Севжелдорлага. Срок свой отбывала сначала на отдалённом сельскохозяйственном лагпункте Кылтово, а затем была переведена в зону на Ракпасе. Впрочем, в Кылтово ей всё же пришлось вернуться снова... Родилась она в 1926 году в Пскове. Родители Ляли (так все звали Елену Ивановну в детстве) были людьми образованными и в городе весьма уважаемыми: мать работала в больнице хирургом, а отец по профессии был школьным учителем. Во время войны Ляля не смогла эвакуироваться и осталась с тётей в оккупированном Пскове. Свободное владение немецким языком и рано проявившиеся театральные способности определили её судьбу. Она полюбила молодого немца Генриха Коха, военного музыканта, и в 1944 году он отвёз восемнадцатилетнюю жену к родителям в Берлин, где у них родился сын Петр. В 1948 году, приехав в Восточный Берлин, чтобы хоть что-то узнать о судьбе своей матери, она была арестована, и за брак с немцем приговорена к 10-ти годам исправительно-трудовых лагерей и трём годам поражения в правах. Тогда в лагеря попадали даже те женщины, которые вышли замуж за немцев вскоре после революции. За 9 лет Елена (Ляля) прошла более 20-ти лагерей. Мать умерла. Единственным лучом света в эти года мрака и страха был лагерный театр; в нём она не только играла, но и ставила спектакли. Руководил им Александр Осипович Гавронский, который на долгие годы стал её старшим другом и наставником. Здесь же повстречала она и Сергея Клавсуть, ставшего впоследствии её мужем. После освобождения они поселились в Тирасполе, где создали народный театр-студию, родили и вырастили дочь Татьяну. Помимо работы в Тираспольском театре, Елена Ивановна занималась поэтическими переводами, рисовала, преподавала и писала воспоминания о годах, которые забыть ей так и не удалось... На фото: Елена Ивановна Клавсуть (Кучерова). ВОСПОМИНАНИЯ ЕЛЕНЫ ИВАНОВНЫ КЛАВСУТЬ (КУЧЕРОВОЙ). "...Нас подвели к грузовым машинам, рассадили по 30-35 человек в кузова и повезли в тридцатиградусный мороз, за 60 км от Княжпогоста (станции, куда прибыли) в Кылтово. Машин было шесть. Я ехала, по-моему, в пятой. Как раз за мной стоял конвоир, кутавшийся в тулуп за выступом кабины, и то и дело бил меня в спину, если кто-то громко заговаривал или, по его мнению, как-то иначе нарушал дисциплину. По национальности он был комяк, уже пожилой дядька, безусловно уверенный, что везёт заядлых преступниц. Мы сидели на низких скамейках, плотно прижавшись друг к другу и со всех сторон обдуваемые ветром. Когда подъезжали к Кылтово , перед нами развернулась довольно поэтическая картина: просторы, покрытые чистым снегом, чуть поодаль - леса, раннее ясное утро и кирпичная церковь, обнесённая дощатым, с колючей проволокой, забором. С вышками, на которых сидели "попки". Вышек было, кажется, три. Вокруг лежал посёлок. В нём были и двухэтажные дома, где раньше находились кельи монахинь. А сейчас там были квартиры. Эти дома то входили в зону (лагерь назывался зоной), то отрезались от неё. О событиях, происшедших здесь недавно, я не знала. Не знала и о том, что здесь был когда-то большой лазарет с родильным и психиатрическим отделениями. Его перевели в Межог, после того, как сумасшедшие наркомы возглавили в нём восстание заключённых и убили надзирателей, санитаров, а врачу Малиновской, бывшей заключённой, по "приговору" отрубили по пальцу на обеих руках. Сейчас же лагерь выглядел мирно и очень опрятно: церковь, оранжево-красная, а вокруг - белые бараки; деревянный двухэтажный потемневший от времени дом лазарета; дымки из всех труб. Нам разрешили слезть с машины. У вахты уже стояла большая толпа народу. На этот раз всех считали и проверяли по документам... Уже больше месяца мы находимся на Ракпасе. Мы - это группа молодых красивых девушек и женщин от 20 до 27 лет, привезённых этапом из Кылтово, "монастыря", где сейчас организован лагерь. Собственно, организован он давно, а когда-то, чуть ли не в начале революции, каким-то купцом был построен монастырь для его дочерей - так гласит легенда. По иронии судьбы, я побывала в Кылтово трижды, не считая приезда с агитбригадой; это был мой первый северный лагерь, из него же я и освобождалась. В феврале 48-го меня увезли из Кылтово в Ракпас. Ракпас после Кылтово показался нам раем, на Ракпасе для каждого было отдельное место на нарах - в Кылтово мы спали на общих нарах, так как нас было слишком много. Здесь были даже матрацы, подушки, подголовники, там же - голые доски. В Кылтово мы работали на лесоповале, на земляных работах, на полях, чистили дороги от снега, копали глину, разбивали навоз. В Ракпасе были цеха, я попала на несколько дней в ковровый, потом - в гончарный цех".