Галина. Рассказы, история, жизнь

— Маш, — голос в трубке был тихим, непривычно глухим, — я тут... короче, развожусь. Когда Костя позвонил, Мария готовила ужин. Нарезала овощи для рагу, слушала школьные новости сына, одним ухом ловила шум телевизора из комнаты — привычная суета вторника, ничего особенного. Нож застыл над помидором. Костя — самый надёжный, самый семейный человек из всех, кого она знала. Вместе выросли в одном дворе, дружили с песочницы, потом разъехались по разным районам, но связь не теряли. — Что значит «разводишься»? — Мария отложила нож, вытерла руки о полотенце. — То и значит, — в голосе сквозила усталость. — Лена меня выгнала. Сказала, что десять лет терпела, а больше не может. — Но... что случилось? — Да ничего, — он невесело усмехнулся. — Просто выяснилось, что я — не тот человек, за которого она меня принимала. А тот, который ей нужен, вроде как нашёлся в соседнем офисе.

«Мамочка, смотри, какого снеговика мы с папой слепили!» — Димка тянет меня к окну, прыгая от нетерпения. И правда — во дворе красуется настоящее чудо: круглый, основательный, с морковкой вместо носа и старой папиной шапкой на макушке. Андрей стоит рядом, отряхивая перчатки от снега, и улыбается — так тепло и открыто, что сердце щемит от нежности. «Настоящий шедевр!» — восхищаюсь я, обнимая сына за плечи. Ему шесть, и он обожает зиму за возможность лепить снеговиков с папой. Не удерживаюсь — выхватываю телефон, фотографирую эту идиллию: Андрей, Димка и их творение. Еще один снимок — с присоединившейся к ним четырехлетней Машей, которая тут же пытается «украсить» снеговика своим розовым шарфиком.

Вечером, когда дочка уснула, а мы сидели на кухне, Сергей рассказывал мне свои бытовые открытия: — Представляешь, если сначала занавески замочить в солёной воде, а потом уже стирать, они белее становятся. — Серёж, ты в себе? — перебила я. — Ты вообще кем работаешь? Инженером или прачкой? Он осёкся, посмотрел на меня озадаченно: — Я просто рассказываю, что узнал за это время. — А о работе своей ты хоть что-нибудь расскажешь? Или только о том, как правильно вешать пелёнки?

Кастрюля с супом подпрыгнула на плите, брызнув кипятком на выложенный дешёвой плиткой фартук. Марина вздрогнула, но не от брызг — от звука захлопнувшейся входной двери. Андрей вернулся с работы слишком рано. Или это теперь называется «вовремя», когда муж в кои-то веки приходит, чтобы поужинать с семьёй? — Мариш, ты не поверишь! — его голос из коридора звучал звонко, как у мальчишки, который нашёл в песочнице монетку. Такой голос у Андрея появлялся, только когда он придумывал очередную авантюру. Марина поморщилась. Она знала эти взлёты и падения. Восторженные идеи, за которыми ничего не стояло, кроме импульса. «Откроем своё кафе!», «Купим фургон и путешествуем!», «Уедем в деревню. Будем выращивать помидоры!» Сколько их было, этих внезапных порывов? Которые разбивались о быт, как волны о берег? — Не кричи, Маша спит, — она выключила плиту и обернулась к двери. Андрей появился в проёме, держа в руках какие-то мятые листы. Выглядел он как человек, выигравший в лотерею — щёки горели, глаза блестели, волосы растрёпаны сильнее обычного. Не хватало только конфетти.

Дима пришёл поздно. — Ничего, — сказал он, когда я пересказала наш разговор. — Перебесится. Не первая и не последняя. Тебе ли не знать — ты же с детьми работаешь. — С маленькими, — возразила я. — Они другие. Они прощают. Они забывают. — И она забудет, — он налил себе чаю. — А я? — спросила я вдруг. — Я тоже забуду? Он посмотрел удивлённо. — А тебе-то что забывать?

Дома холодно и пусто. Будто в квартире выкачали воздух. Я включаю телевизор — просто для шума. Привычно проверяю холодильник, хотя не голодна. Достаю альбом с фотографиями, хотя сто раз обещала себе этого не делать. На фото мы с Артёмом — счастливые, загорелые, влюблённые. Отпуск в Турции, пять лет назад. Тогда всё было иначе. Тогда я не знала, что улыбка может быть оружием. Что любовь может превратиться в якорь, тянущий ко дну. Звонит телефон. Артём. — Как ты? — спрашивает, перекрикивая шум. — Нормально, — отвечаю привычно. — Я тут с мужиками, — в трубке слышен смех, другие голоса. — Слушай, я тут подумал... Может, и правда попробуем ещё раз? С ребёнком. Только учти, второй раз я такого цирка не переживу. На мамочку-истеричку у меня терпения нет. Цирка. Вот как он это называет. Пять лет моего горя — цирк.

Золото... О нём сейчас и речь. Есть люди, которые умеют обращаться с деньгами. Они считают копейки, ведут записи расходов, знают про какие-то инвестиции и банковские проценты. Ольга была не из таких. Деньги в её руках таяли, как весенний снег. Не на тряпки и побрякушки — нет, она не транжира. Просто из тех, кто застёгивает кошелёк на две оборота, но когда нужно — легко расстёгивает и даёт, сколько попросят. Ольга всегда была из тех, кто просыпается с восходом солнца. Даже в хмурые октябрьские дни, когда серое небо висит так низко, что, кажется, вот-вот проломит крышу, она распахивала глаза ровно в шесть. Привычка с детства — мама говорила, раннее утро золотое. — Оля, золотко моё, — говорила бабушка, качая головой, — ты бы поберегла себя. Доброта твоя тебя же и погубит. А она не слушала. И вот...

В тот вечер я разогревала борщ для Миши и думала о том, что у нас почти годовщина. Два года вместе — это уже что-то серьезное. Правда, за эти два года мы так и не съехались. Он говорил, что "надо сначала пожениться". Я размешивала сметану в красном бульоне и вспоминала наше первое свидание. Мне тогда казалось, что я поймала за хвост птицу счастья. Миша — красивый, уверенный в себе, с постоянной работой и собственной квартирой. Выбрал меня среди всех. Телефон пиликнул. Сообщение от Миши: "Буду через 15 минут. Есть что-нибудь вкусненькое?" Я улыбнулась. Он всегда спрашивал про "вкусненькое". Накрыла на стол. Достала хлеб, который сама купила утром. Поставила тарелки, порезала сыр, выложила соленья. Успела подкраситься и причесаться, когда в дверь позвонили.

Тем вечером я предложил Алисе заказать пиццу. Надо же было как-то отвлечь её от увольнения. — Не хочу, — она покачала головой. — Нет аппетита. — Алис, ну надо что-то поесть. Я могу пельмени сварить. Или яичницу пожарить. Больше, правда, ничего не умею. Она слабо улыбнулась: — Ладно, давай пиццу. Всё равно день уже испорчен. Мы сидели на кухне, жевали остывшую пиццу и молчали. Я не знал, что сказать. Как утешить. Все слова казались какими-то пустыми. — Знаешь, я ведь правда почти накопила, — вдруг сказала она. — Ещё месяца два-три — и хватило бы. — На операцию? — Да, — она кивнула. — На лазерную шлифовку. — А почему для тебя это так важно? — я старался, чтобы вопрос прозвучал нейтрально. — Ты и так красивая.

В два часа ночи Игорь стоял возле шлагбаума на КПП, вдыхая запах летней пыли и ожидания. Охранник вышел из будки, махнул рукой — «проезжай!» Игорь кивнул, думая о том, что две недели — это много. И мало. И вообще дело не в днях. Его стареющая «Тойота» катилась по улицам спящего города, который даже в июльскую ночь казался слишком тихим. Как будто тоже устал. Игорь включил радио, где диджей с кукольным голосом рассказывал про жару и «любимых слушателей». Хрень какая. И так понятно, что жарко. В городе — плюс тридцать, а в отношениях — лёд. Лера не отвечала на звонки с трёх дня. «Наверное, спит», — подумал Игорь, стараясь не прокручивать другие версии. Спит, хотя знает, что он сегодня возвращается. Знает же. Он писал. Впрочем, варианты «не доехала до зарядки», «смотрит кино в наушниках» и «заснула под сериал» были вполне реальны. Лера жила как живётся — без лишних забот о завтрашнем дне и, особенно, о его зарплате. Вот за это он её, наверное, и зацепил когда-то — за беззаботность. Весёлая, хохочет так, что люди оборачиваются, а она этого даже не замечает.