— Да, — говорю тихо. — Понимаю.

— Ну всё, до завтра, — и отключается.

Цирка. Истеричка. Мне ничего не остаётся, кроме как сидеть в тишине и смотреть на погасший экран телефона. В квартире темно, только голубоватый свет от телевизора танцует по стенам. Неделя идёт за неделей.

На работе меня хвалят — ответственный сотрудник, внимательный, пунктуальный. В своём маленьком мирке, среди папок с личными делами и трудовыми книжками, я могу дышать. Для коллег я — Анна Сергеевна, женщина с тихой улыбкой и аккуратной причёской. Никто не знает, что происходит за закрытыми дверями. Никто не слышит диалогов, которые повторяются, как заезженная пластинка.

«Ты снова ходила к своим психам?» «Не говори глупостей». «Ты не на то тратишь время». «У тебя всё равно не получится».

А я киваю. Соглашаюсь. Улыбаюсь. Готовлю ужин. Стираю рубашки. Вытираю пыль. Жизнь настолько простая и понятная, что иногда мне кажется, будто я в коме. Сплю и вижу сны о чужой женщине, которая носит моё имя.

Сегодня пятница. Артём задерживается на работе — проект, дедлайн, важная встреча. Я сижу перед компьютером и смотрю в экран. Пальцы сами набирают в поисковике: «Признаки абьюзивных отношений».

Список на экране — как зеркало.

«Постоянная критика и унижение». «Обесценивание чувств». «Изоляция от друзей и родственников». «Чувство вины и ничтожности».

Читаю и понимаю — это обо мне. О нас.

Звонок в дверь. Вздрагиваю, захлопываю ноутбук. Неужели Артём забыл ключи? Смотрю в глазок — Лера. С бутылкой вина и коробкой пиццы.

— Спонтанная пятница, — говорит она, улыбаясь. — Не выгонишь?

Мы сидим на кухне. Лера рассказывает о работе, о новом начальнике, о том, как сорвала дедлайн и чуть не уволилась.

— А потом он мне говорит: «Знаешь, Валерия, ты — редкостная заноза в заднице. Но пишешь так, что я готов терпеть». Представляешь?

Я улыбаюсь. По-настоящему. Первый раз за долгое время.

— А ты как? — спрашивает она, подливая вино. — Что нового?

Качаю головой:

— Всё по-старому.

— А группа поддержки? Ходишь?

— Да. По средам.

Она кивает:

— Помогает?

Задумываюсь. Помогает ли? Эти женщины, такие разные, объединённые общей болью. Рассказы. Слёзы. Объятия. Да, помогает. Когда я там, я снова чувствую себя живой. Понятой. Настоящей.

— Да, — говорю тихо. — Это единственное место, где...

Не договариваю. Дверной замок щёлкает. Артём. Слишком рано.

Он входит на кухню, замирает на пороге. Взгляд скользит по бутылке, по бокалам, по Лере.

— Опа, девичник? — усмехается. Но в голосе холод.

— Привет, Тём, — Лера улыбается. — Как работа?

— Нормально, — он бросает пиджак на стул, берёт кусок пиццы. — А вы тут культурно отдыхаете, я смотрю.

Я внутренне сжимаюсь. Знаю этот тон. Он не кричит. Он никогда не кричит. Он точит словами, как нож точит камень. Медленно, но верно.

— Да вот, — Лера беззаботно пожимает плечами, — решила заскочить. Давно не виделись.

— А, ну да, — кивает Артём. — Ты же по-моему в Турцию летала недавно? А Анюта у нас домоседка. Всё больше по психологам да группам каким-то.

Я не поднимаю глаз. Чувствую, как Лера напрягается. Она знает. Я рассказывала.

— На самом деле, — говорит она ровно, — я собиралась Аню пригласить в выходные. У меня юбилей журнала, в ресторане «Панорама». Ты не против?

Артём смотрит на меня:

— Анюта, а ты хочешь?

Я чувствую его взгляд кожей. Знаю, что он хочет услышать. «Нет, милый, я лучше дома посижу». «Нет, у меня другие планы». «Нет, я устала».

Но внутри что-то переворачивается. Я смотрю на Леру, на её открытое лицо, на дружескую улыбку. Смотрю на Артёма — красивого, уверенного, чужого. И вдруг понимаю: они оба ждут моего ответа. Моего решения. Моего «да» или «нет».

— Да, — говорю, глядя прямо на мужа. — Я хочу пойти.

Артём поднимает брови:

— Серьёзно? А как же твои... сеансы? Доктор Соколова? Твои расклеившиеся подружки?

— Это в субботу, — отвечаю спокойно. — У меня нет других планов.

Он усмехается:

— Ну, не знаю. Тебя так убивал шум в последнее время. Говорила, голова болит от музыки. Как бы хуже не стало.

— Я постараюсь выдержать, — отвечаю сухо.

Вижу — он удивлён. Не привык к отпору. Даже такому тихому, осторожному.

— Ладно, — пожимает плечами. — Твоё дело. Только потом не жалуйся.

— Не буду, — обещаю.

Утром в субботу Артём смотрит, как я собираюсь. Сижу перед зеркалом, крашу ресницы. Давно этого не делала.

— Прямо красотка у меня, — говорит он, но в голосе ни капли тепла.

Молчу. Наношу помаду.

— Зря ты на эту вечеринку собралась, — говорит он вдруг. — Не твоё это. Там люди с амбициями, с планами. А ты... ты же только о своём несостоявшемся материнстве и думаешь. О чём с ними говорить будешь?

Помада замирает в миллиметре от губ. Смотрю на своё отражение. Бледное лицо. Тени под глазами. Руки, которые слегка дрожат.

— Артём, — говорю очень тихо, очень спокойно. — Я хочу развод.

Не знаю, откуда взялись эти слова. Не планировала их произносить. Не готовилась. Они просто вырвались сами — как птица вылетает из клетки, когда дверцу оставляют открытой.

Он смеётся:

— Чего?

— Я хочу развод, — повторяю, глядя в зеркало. На своё отражение. На женщину с дрожащими руками и спокойными глазами.

— Ань, ты что, пьяная? — он подходит ближе. — Или Лерка тебе мозги запудрила? Какой развод? У тебя же никого нет, кроме меня.

— Да, — соглашаюсь. — Кроме меня самой.

Он качает головой:

— Глупости. Ты просто не в себе. Как всегда.

— Возможно, — киваю. — Но я хочу развод.

Он замолкает. Потом вдруг садится на край кровати, запускает руки в волосы.

— Ань, ну ты чего? — в голосе внезапно усталость. Почти нежность. — Мы же столько лет вместе. Да, бывает тяжело. Да, я иногда срываюсь. Но ты пойми — мне тоже больно. Я тоже потерял ребёнка.

Я молчу. Не отвечаю. Потому что знаю — сейчас последует крючок. Наживка. Приманка.

— Может, нам правда стоит попробовать ещё раз? — говорит он тихо. — Ребёнка. Новую жизнь. Стереть всё и начать заново.

Вот оно. Ключ к моему сердцу. Единственное, что могло бы заставить меня остаться.

Закрываю тюбик с помадой. Поворачиваюсь к нему лицом.

— Артём, — говорю спокойно. — Я не хочу ребёнка от человека, который называет мои чувства цирком.

Он морщится:

— Ань, это просто слова. Не цепляйся к словам.

— Это не просто слова, — качаю головой. — Это ты. Настоящий ты.

Встаю, беру сумку, ключи.

— Ты куда? — он тоже поднимается. — Мы же ещё не договорили.

— Я на вечеринку, — говорю просто. — К Лере.

— А потом?

Я останавливаюсь у двери. Молчу. Не знаю, что будет потом. Не уверена, что у меня хватит сил. Не знаю, смогу ли я жить одна. Но знаю одно — я больше не могу жить так.

— Не знаю, — отвечаю честно. — Но точно не сюда.

Первая ночь в съёмной квартире. Маленькая студия в спальном районе. Минимум мебели — кровать, стол, шкаф. Мама предлагала пожить у неё, но мне нужно пространство. Своё, только моё.

Я сижу на подоконнике и смотрю на чужой двор. Где-то там, в пятнадцати минутах езды, наша с Артёмом квартира. Он писал весь вечер. Звонил. Я не отвечала. Потом пришло сообщение: «Хорошо. Дам тебе время остыть. Но ты ведь понимаешь, что никуда не денешься?»

Сначала я расплакалась. Потом разозлилась. А потом — выдохнула. Потому что он прав: я никуда не денусь. От себя не убежишь.

Телефон снова вибрирует. Не Артём. Лера.

«Как ты?»

«Странно, — пишу в ответ.

«Приезжай завтра ко мне. Поговорим».

«Хорошо».

Я сижу в полумраке и думаю о прошедших пяти годах. О том, как медленно, день за днём, таяла моя уверенность. Как его слова становились моими мыслями. Как его презрение превратилось в мой стыд. И как одна фраза — «я хочу развод» — вдруг всё изменила.

Это будет непросто. Я знаю. Артём так просто не отпустит. Будут угрозы. Обещания. Манипуляции. «Куда ты пойдёшь?» «Кому ты нужна?» «Без меня ты пропадёшь».

Возможно, он прав. Но теперь это моя история. Моя жизнь. Мой выбор.

Утром звонок в дверь. На пороге — мама. С пакетом продуктов и букетом тюльпанов.

— Решила проверить, как ты устроилась, — говорит она, оглядывая квартиру. — Небогато, но чисто.

— Это временно, — отвечаю, ставя цветы в вазу.

Мама садится на край дивана, смотрит на меня внимательно:

— Он звонил. Артём.

Я замираю: — И что?

— Спрашивал, где ты. Говорил, что ты не в себе. Что тебе нужна помощь.

Сердце сжимается. Знакомая тактика. Выставить меня сумасшедшей. Недееспособной. Ненормальной.

— А ты что?

Мама усмехается:

— Сказала, что впервые за пять лет ты выглядишь в своём уме. И что если он позвонит ещё раз, я вызову полицию.

Я обнимаю её. Крепко-крепко. Как в детстве.

— Спасибо.

— За что?

— За то, что веришь мне.

Через месяц я сижу в кабинете доктора Соколовой. На индивидуальной консультации.

— Как вы себя чувствуете? — смотрит на меня поверх очков.

— Как будто внутри что-то оттаивает, — отвечаю честно. — Иногда больно. Иногда — страшно. Но я дышу. По-настоящему дышу.

Она кивает: — А Артём?

— Всё ещё пишет. Реже, но пишет. В основном о том, что я не справлюсь. Что никто меня не возьмёт с моей «историей».

— А вы что думаете?

Я смотрю в окно. На сквер напротив клиники. На женщину с коляской. На девочку на самокате. На старика, кормящего голубей.

— Думаю, он ошибается.

Доктор Соколова улыбается: — Когда вы хотите начать программу ЭКО?

— Пока не знаю, — отвечаю честно. — Сначала нужно развестись. Обустроиться. Встать на ноги.

— А потом?

— Потом посмотрим, — пожимаю плечами. — Я больше не тороплюсь.

Документы на развод подаю через два месяца. Артём не приходит в суд. Отправляет адвоката. И записку: «Одумайся».

Я не одумываюсь. Я двигаюсь дальше.

Распашонка с далматинцами так и хранится у мамы, в коробке с детскими вещами. Иногда я достаю её. Смотрю. Вспоминаю. Плачу. Но теперь это не рана, которая кровоточит. Это шрам, который напоминает: я выжила.

Я выжила. И теперь моя жизнь принадлежит только мне.