Где-то на фразе «твои коллеги» внутри Ирины что-то щелкнуло, как перегоревшая лампочка. Тихий, почти неслышный звук. Возможно, это был звук её терпения, которое лопнуло после двадцати пяти лет брака. Возможно, это была последняя капля, переполнившая чашу обид, которые она глотала, не морщась, все эти годы.

Она подняла глаза и впервые за долгое время действительно увидела своего мужа. Его редеющие волосы, зализанные назад, чтобы скрыть лысину. Мешки под глазами, которые он объяснял тяжелой работой, хотя всем было известно про его пятничные «совещания» в баре. Брюшко, натягивающее некогда дорогую, а теперь потерявшую форму рубашку.

И внезапно — как один из тех моментов озарения, о которых она рассказывала на уроках литературы — Ирина поняла: она больше не хочет этого слышать. Не хочет видеть. Не хочет терпеть.

Она медленно встала, вытерла руки о кухонное полотенце, аккуратно повесила его на крючок и произнесла так спокойно, что сама удивилась своему голосу:

— Глеб, собери вещи и уходи.

Глеб замер на полуслове. Его рот приоткрылся, как у рыбы, выброшенной на берег, — кажется, впервые в жизни ему нечего было сказать. Но это длилось всего мгновение.

— Что? — он рассмеялся, но смех прозвучал фальшиво. — Ты меня выгоняешь? Ты? Меня?

Ирина не ответила. Она просто вышла из кухни. Прошла в спальню. Достала из шкафа большой дорожный чемодан. Тот самый, с которым они когда-то ездили в Сочи. В первый и последний совместный отпуск.

— Что ты делаешь? — Глеб пошел следом. В его голосе уже звучало больше растерянности, чем насмешки.

— Собираю твои вещи, — Ирина методично открывала ящики комода, доставала его рубашки, трусы, носки и складывала в чемодан. Её движения были спокойными, точными — как на уроке, когда она выписывала на доске образец разбора предложения.

— Я никуда не уйду! Это мой дом! — он повысил голос, но Ирина даже не вздрогнула. В этом была какая-то новая, незнакомая ей самой сила.

— Квартира оформлена на меня. Мы получили её от школы, помнишь? — она взяла стопку его футболок и аккуратно уложила в чемодан. — И я больше не хочу жить с тобой. Я устала, Глеб. Очень устала.

— Ты с ума сошла? Ты без меня пропадешь! — Глеб схватил её за руку, но не сильно, скорее по привычке. — На что ты жить будешь? На свои учительские копейки?

Эта фраза, повторенная им сотни раз за годы их брака, больше не действовала. Ирина аккуратно высвободила руку и продолжила собирать его вещи.

— Ты же знаешь, что я получила повышение. Теперь я завуч, — она говорила спокойно, как с учеником, который не усвоил материал. — И да, я проживу на эти деньги. Без роскоши, но спокойно.

В дверях спальни появилась Марина — их двадцатичетырехлетняя дочь. Она вернулась после университета домой, чтобы подготовиться к магистратуре, и жила с ними уже полгода. Полгода молчаливого наблюдения за родительским несчастьем.

— Что происходит? — спросила она, переводя взгляд с матери на отца.

— Твоя мать сошла с ума, — Глеб развел руками. — Собирает мои вещи, говорит, чтобы я уходил.

Марина посмотрела на мать — прямо, внимательно. Ирина кивнула, не прекращая собирать чемодан.

— Мам, ты правда решила? — в голосе дочери звучала не тревога, а надежда.

— Да, — ответила Ирина. — Я решила.

Марина подошла к матери и обняла её за плечи — крепко, как в детстве, когда они с Ириной читали на ночь сказки, и дочь засыпала у неё на руках.

— Я давно ждала, когда ты это сделаешь, — прошептала она. — Так давно.

Глеб смотрел на них обеих, и на его лице проступало осознание — что-то непоправимо изменилось.

— Маришка, ты что, с ума сошла? — попытался он воззвать к дочери. — Ты же знаешь, какая она… эмоциональная. Завтра остынет и передумает.

— Нет, папа, — Марина покачала головой. — Она не передумает. И я рада.

Глеб побагровел. Его руки сжались в кулаки, но он сдержался. Вместо этого он начал ходить по комнате, как запертый в клетке зверь.

— Вы не представляете, на что идете! Все эти годы я вас содержал, — он ткнул пальцем в Ирину. — Ты даже счет в банке открыть не могла без моей помощи! Я всю жизнь горбатился, чтобы у вас все было!

Ирина молча вытащила из шкафа его парадный костюм и положила на кровать.

— Этот в чемодан не влезет, — сказала она. — Лучше надень.

— Прекрати, слышишь! — Глеб уже кричал, лицо исказилось. — Все равно вернешься! Будешь на коленях молить, чтобы я вернулся!

— Папа, хватит, — твердо сказала Марина. — Хотя бы сейчас веди себя по-человечески.

Глеб осекся. Он посмотрел на дочь, потом на жену, и впервые за весь вечер в его глазах мелькнуло что-то похожее на страх.

— Ириш, — голос внезапно стал мягче. — Ты чего? Мы же столько лет вместе. У нас дочь. У нас все хорошо. Ну, поругались немного, с кем не бывает?

Ирина на секунду застыла. За двадцать пять лет брака это был его излюбленный прием — крик и угрозы сменялись мнимым раскаянием. «Ну, погорячился, прости».

— Да, Глеб, — она посмотрела ему в глаза. — У нас все было хорошо. Для тебя. Потому что все было по-твоему.

Она застегнула чемодан и поставила его у двери.

— На что ты жить будешь? — Глеб схватился за последний аргумент. — Без моей зарплаты ты даже за коммуналку не заплатишь!

Ирина улыбнулась — впервые за весь вечер. Но это была не та вымученная улыбка, к которой все привыкли. Это была улыбка спокойного человека.

— Ты не поверишь, но я давно откладывала, — она подошла к книжному шкафу, достала томик Чехова и вынула из него банковскую карту. — На всякий случай. На случай, если однажды мне надоест терпеть тебя.

Лицо Глеба изменилось — он смотрел на карту как на ядовитую змею.

— Сколько? — хрипло спросил он. — Сколько ты скрывала?

— Пять лет, — ответила Ирина. — Каждый месяц понемногу. Из премий, из репетиторства. Ты никогда не интересовался моей работой, тебе было все равно. Главное, чтобы ужин был вовремя.

Марина стояла рядом с матерью, крепко держа её за руку.

— Иди, папа, — тихо сказала она. — Просто иди.

Глеб посмотрел на них обеих — две женщины, такие разные и такие похожие одновременно. Он вдруг осознал, что потерял их обеих, и, возможно, это произошло давно, просто сегодня они наконец сказали это вслух.

— Вы пожалеете, — бросил он, хватая чемодан. — Обе пожалеете.

Но в его голосе уже не было силы.

Он вышел, не хлопнув дверью. Просто закрыл её за собой — тихо, словно боялся разбудить кого-то.

Через неделю в квартире словно стало светлее. Ирина переставила мебель в гостиной, выкинула старый диван, на котором Глеб проводил вечера у телевизора, и купила книжную полку.

— Всегда мечтала о такой, — сказала она Марине, расставляя книги. — Но твой отец считал, что книги — это пыль и хлам.

Они сидели на балконе, завтракая. Это был новый ритуал — утренний чай с видом на город, который просыпался вместе с ними.

— Он звонил вчера, — сказала Марина, глядя в чашку. — Спрашивал, как ты.

Ирина кивнула. Она знала, что он будет звонить. Знала, что теперь, когда она выскользнула из его рук, она стала интереснее. Как та игрушка, которую не замечал, пока она лежала на полке, но стоило кому-то взять её, как сразу захотелось отобрать.

— Что ты ему сказала?

— Правду, — Марина посмотрела на мать. — Что ты улыбаешься. Что ты начала ходить на йогу и готовишься к конкурсу «Учитель года». Что у тебя наконец есть силы на себя.

Ирина улыбнулась. В свои сорок девять она чувствовала себя как заново родившейся. Первые дни были тяжелыми — просыпаться одной в постели, готовить только для себя и дочери, не ждать с замиранием сердца звука ключа в двери.

Но потом пришло облегчение. Как будто она долго несла на спине тяжелый рюкзак и наконец сбросила его.

— Что он сказал?

— Ничего, — Марина пожала плечами. — Ну, то есть, много чего сказал. Что ты пожалеешь, что ты слабая и одна не справишься. Что он был прав насчет тебя все эти годы.

— И что ты ответила?

— Что он никогда не знал тебя по-настоящему, — Марина отпила чай. — И что теперь, когда ты свободна, я наконец-то вижу свою настоящую маму. И это лучше, чем все эти годы видеть твою тень.

Ирина посмотрела на дочь — умную, сильную, красивую. Она вспомнила, как Глеб всегда сомневался в её способностях, как говорил, что учеба — пустая трата времени для девушки. А Марина поступила на исторический, с отличием его закончила и готовится в магистратуру.

— Он не верил, что я смогу уйти, — сказала Ирина, глядя на двор, где начинали суетиться люди — шли на работу, вели детей в школу, жили своей жизнью. — Все эти годы он был уверен, что я никуда не денусь. Что без него я пропаду.

— А ты не пропала, — Марина сжала её руку. — Ты расцвела.

Ирина улыбнулась. В свои сорок девять она впервые чувствовала легкость. Впервые за долгие годы она не думала о том, что скажет муж, если она купит новое платье, пойдет в театр с коллегами или просто поспит до обеда в субботу.

— Знаешь, — сказала она, глядя на город, — я все это время боялась. Боялась одиночества, осуждения, бедности. А оказалось, что настоящий страх — это жить с человеком, который медленно убивает в тебе все живое.

Марина кивнула. Она часто видела, как мать тускнеет день за днем. Как уходит блеск из глаз, как опускаются плечи. Как фразы становятся короче, а улыбки — реже.

— Я сама не верила, что смогу, — призналась Ирина. — До последнего момента. Даже когда собирала его вещи, думала — вот сейчас он скажет что-то, и я передумаю.

— Но ты не передумала.

— Нет, — Ирина покачала головой. — Если не сделаю этого сейчас, не сделаю никогда.

Они сидели на балконе. Цвела герань. Красные яркие цветы, которые Глеб всегда считал «бабьими глупостями». Внизу, через дорогу, у продуктового магазина стоял Глеб, глядя на их окна.

— Смотри, — Марина кивнула в его сторону. — Он часто там стоит. Смотрит. Но не подходит.

Ирина посмотрела вниз. Муж — теперь уже бывший — выглядел потерянным. Словно впервые столкнулся с ситуацией. Которую не мог контролировать.

— Он не верил, — повторила Ирина. — Он думал, что я слабая.

— Да ну, мам, — Марина обняла её. — Ты самая сильная женщина! Которую я знаю.

Глеб поднял голову. Словно почувствовал их взгляды. На секунду их глаза встретились — через расстояние, через стекло, через годы.

Ирина подняла руку в жесте прощания. Не злого, не торжествующего — просто прощания. В конце концов, они прожили вместе двадцать пять лет. У них была дочь. Были общие воспоминания — не только плохие.

Но теперь этот этап её жизни закончился.

Глеб постоял еще секунду, потом резко отвернулся и пошел прочь.

— Ты счастлива, мам? — спросила Марина.

Ирина смотрела на утреннее солнце и улыбалась.

— Да, — ответила она. — Наверное, впервые за долгие годы.

Марина помолчала, глядя на удаляющуюся фигуру отца.

— Он правда не верил, что ты сможешь.

— Я сама не верила, — ответила Ирина. — Но я смогла.

Она сделала глоток чая. Он был именно таким, как она любила — не слишком крепким, с лимоном. Раньше она всегда делала чай таким, как любил Глеб — крепким до черноты. Теперь она могла пить свой собственный чай. В своей собственной жизни.

И это было прекрасно.