"Вы что, здесь работаете?", — голос мой звучал громче, чем я рассчитывала.

"Обычно мы в кафе собираемся", — мужчина поднялся. "Но у Андрея сейчас ситуация..."

"Знаю я вашу ситуацию", — я сняла куртку. "Дети, может, пойдёте к себе в комнату? А я поговорю с вашим папой".

"Я помогаю папе сайт делать", — Ленка не двинулась с места. "И Серёжка тоже. Мы рисуем котиков для баннера".

"Рисуйте у себя", — я указала на дверь. "И Серёжу забери!"

"Да что происходит?" — нахмурился Андрей.

Я закрыла дверь на кухню, как только дети вышли.

"Ты сюда баб водишь?"

"Это мои коллеги", — он устало потёр лицо. "Мы работаем".

"Хорошо устроился! В Настиной квартире, с Настиными детьми! И уже новую тётю нашёл!"

У этой женщины, Иры, округлились глаза. Она поперхнулась чаем. Мужчина откашлялся.

"Вы с ума сошли?", — Андрей схватил меня за руку и вывел в коридор. "Как вам не стыдно!"

"Это тебе должно быть стыдно!", — я уже не могла сдерживаться. "Не прошло и месяца, как Настя ушла, а ты уже окружил себя молодыми девицами! Что, удобно жить в этой квартире? Привык уже, что всё готовенькое?"

"Вы бредите", — он смотрел на меня с таким холодом, что мне стало не по себе. "Я хочу, чтобы вы ушли. Прямо сейчас".

"Ищи себе другую квартиру", — выпалила я. "Я не допущу, чтобы ты привёл в дом Насти другую женщину".

"В этом «доме Насти» живут дети. Мои дети. И я их отец".

"Которого полгода не было рядом, когда жена умирала".

Он выдохнул. Как-то сразу сдулся, ссутулился.

"Выйдите", — сказал он тихо. "Пожалуйста".

Я не собиралась сдаваться. Месяц прошёл, как в тумане — между моими приездами к племянникам, встречами с юристом, разговорами с опекой. Оказалось, что есть такое понятие — "место жительства ребёнка", которое не обязательно совпадает с пропиской. И по всем бумагам выходило, что дети могли бы жить со мной — трёхкомнатная квартира, стабильная работа, школа рядом. Даже мой Антошка был "за" — моему сыну понравилась идея братика и сестрички.

Мы с Андреем почти не разговаривали. Он встречал меня молча и так же молча впускал. Иногда я заставала его со стопкой бумаг — он просматривал документы, что-то подписывал. Только бровь поднимал, когда я входила. Может, он тоже готовился к войне.

Ещё я заметила перемену в Ленке. Она больше не спрашивала меня, что я думаю о папе и почему сержусь. Просто смотрела долгим, недетским взглядом, напоминавшим Настю в её худшие моменты — когда сестра уже всё понимала, но притворялась, что всё в порядке.

В тот вечер я задержалась у детей допоздна — принесла новые учебники для Ленки, помогла со школьным заданием, с Серёжкой поиграла. Андрей сидел в другой комнате — на кухне, где явно делал что-то за компьютером. Печатал, разговаривал по телефону — через закрытую дверь слышала только обрывки.

"Пойду положу Серёжу", — я взяла засыпающего племянника на руки.

"Я сам", — Андрей вышел из кухни.

"Нет, я!", — почему-то мне казалось важным делать это самой.

"Это мой сын", — он шагнул ближе. "Я его укладываю каждый вечер".

"Значит, сегодня будет исключение", — я прижала Серёжку крепче, он заворочался, что-то пробормотал. "К тому же, скоро это войдёт в привычку".

"Что войдёт?"

"Что он будет засыпать у меня на руках", — я не собиралась это говорить. Оно вырвалось само.

Андрей моргнул, как от пощёчины.

"Так вот, значит, как".

"Я подала заявление в опеку", — всё-таки сказала я.

Ленка, сидевшая у телевизора, резко обернулась.

"Заявление?"

"Да. О том, чтобы дети жили со мной. Им будет лучше. У меня большая квартира, трёшка, как и здесь. Только в лучшем районе. Ближе к хорошей школе. И Антон давно хочет брата и сестру".

Что-то не то я говорила — чувствовала по глазам Ленки. Ещё не поздно остановиться, сказать, что погорячилась. Андрей снова потёр лицо ладонью — этот жест стал у него частым.

"Я не хочу к вам", — вдруг сказала Ленка.

"Детка, ты просто не понимаешь..."

"Я всё понимаю", — она встала с дивана. "Вы хотите нас забрать от папы. А я не хочу".

"Послушай", — я положила Серёжу на диван, он уже крепко спал. "Твой папа... он может вас видеть в любое время. Просто жить вы будете у меня".

"Нет. Серёжка каждую ночь плачет, когда папы нет рядом. И я не хочу уезжать из нашего дома. Мама хотела, чтобы мы жили здесь".

"Мама хотела, чтобы о вас заботились", — я чувствовала, что теряю опору. "А кто о вас заботится? Я! Я приезжаю каждый день, готовлю, привожу всё необходимое, вожу тебя в школу. А твой папа только делает вид, что справляется. Он даже за квартиру не платил — твоя мама всё сама!"

"Ты врёшь!", — она крикнула так громко, что Серёжка заворочался.

"Ленка! Нельзя так со старшими".

"Папа всегда работал. Всегда!"

"Лена", — Андрей шагнул к ней. "Иди к себе, пожалуйста".

"Нет! Я хочу, чтобы она ушла!"

"Леночка", — я протянула руку. "Я твоя тётя. Мама хотела..."

"Мама не хотела, чтобы ты нас забрала!", — она уже плакала. "Она говорила: какое счастье, что у детей есть папа — о них всегда будет кому позаботиться. Она говорила — папа будет нас любить за двоих!"

Я смотрела на неё, и что-то внутри меня рвалось. Что Настька им наговорила? Как она могла верить этому человеку — тому, кто бежал от её болезни, как от чумы? Как могла надеяться, что он справится?

"Лена, иди в комнату", — Андрей смотрел на дочь почти умоляюще. Какое лицемерие — он же знал, что творится.

"Нет! Я хочу, чтобы она знала! Мама сказала, чтобы мы были сильными, и мы с папой справимся. И мы справляемся! Я умею уже готовить макароны, а папа научился гладить мои платья. И мы не переезжаем никуда, потому что..."

Она задохнулась от слёз, и Андрей наконец подхватил её — прижал к себе.

"Тихо-тихо", — сказал он, гладя её по голове. "Всё хорошо. Никто никуда не поедет".

"Папа обещает?"

"Обещаю".

"Ты ничего не можешь обещать!", — сказала я, чувствуя, как дрожат руки. "Это решит суд. Опека".

"Тамара Викторовна", — Андрей поднял глаза, не выпуская дочери из объятий. "Давайте не при детях".

"При детях или нет, но я подала заявление. И я забираю их отсюда".

"На каком основании?"

"На основании того, что ты им не родной! Настя тебе квартиру не отписала, а вот детей — почему-то да! Но ты не справишься. Ты сбежал от первой трудности. Сбежишь и теперь. Ты..."

"Мама говорила, чтобы мы были добрыми к тёте Томе", — вдруг сказала Ленка, отрываясь от отца. "Потому что тётя Тома одинокая и всех боится потерять. Потому что тёте Томе всегда мало любви".

Я будто онемела. Так вот, значит, что она им про меня рассказывала. Моя сестра, моя единственная близкая... Им про меня, а мне... Что я слышала от Насти про мужа? Выскочка. Сидит у неё на шее. Ненадёжный. Слабый. Мужика в нём нет. Бесполезный. Как пельмень в стакане — вроде плавает, а толку нет.

И сейчас, видя, как он держит Ленку, как гладит её по голове, я подумала — да нет же, врала она мне. Всё время врала. Это просто такие сёстры — вечно жалуются друг другу. Но не верят ведь?

"И ты знаешь", — Ленка шмыгнула носом. "Папа тоже всё время говорит, что мы должны любить тётю Тому. Хотя она его не любит".

В комнате стало тихо-тихо. Так тихо, что я слышала своё дыхание.

Через неделю было первое слушание. Опека, социальный работник, представители органов — я собрала все бумаги, принесла характеристики с работы, справки о доходах, даже соседей попросила написать рекомендации. У меня был хороший адвокат — немолодая женщина с цепким взглядом. Она сказала, что шансы высокие — мать детей хотела, чтобы они жили с родной тётей, а не с человеком, который бросил её в трудную минуту.

Я кивала. А сама думала — но что, если Настя этого не хотела? Что, если всё...

Суд назначили. Я почти не спала уже две ночи подряд. Зачем-то перебирала фотографии — Настя на выпускном, Настя на свадьбе, Настя с детьми. На одном снимке она смотрела чуть в сторону, и я заметила в её взгляде что-то, чего не видела раньше — печаль. Не страх, не тревогу, а именно печаль. Как будто она заранее знала, что будет потом. Не с ней, а с нами — с теми, кто останется.

Утром позвонила Настина подруга, Ирина. Та самая, с которой они дружили ещё со школы.

"Ты правда хочешь отобрать детей у Андрея?", — спросила она вместо приветствия.

"Почему отобрать? Я обеспечу им лучшую жизнь".

"Тома...", — она замолчала. "Ты ведь ходила к Насте, когда она уже слегла. Помнишь, как там было? Кто за ней ухаживал? Кто стирал, готовил, делал уколы?"

"Сиделка", — буркнула я.

"Сиделка приходила на пару часов. А остальное время — кто?"

"Ты намекаешь, что Андрей? Не смеши меня. Он сбежал, когда она заболела".

"На две недели. Да, ему было страшно. Он сам не понимал, что делает. Но потом вернулся и был с ней до конца. Разве Настя тебе не говорила?"

"Что?"

"Как он за ней ухаживал. Как они с детьми придумывали ей истории перед сном. Как он брал работу на дом, чтобы всегда быть рядом".

"Врёшь", — я швырнула телефон на кровать.

Перед судом я приехала к ним домой. Не знаю, зачем — может, хотела убедиться, что делаю правильно. Дверь открыла Ленка. Стояла, смотрела на меня серьёзно.

"Папа не пустит".

"А где он?"

"Серёжка заболел ночью. Папа повёз его к врачу".

"Почему мне не позвонили?!"

"Папа звонил. Три раза. Ты не брала трубку".

Я полезла в сумку за телефоном. Точно — три пропущенных от Андрея, ещё с ночи. И я даже не слышала.

Огляделась. В квартире — чисто, убрано. На кухонном столе стояла ваза с тем самым фикусом, который Настя выращивала десять лет. Раньше я не замечала этой вазы.

"Папа его пересадил", — сказала Ленка, заметив мой взгляд. "Мамин фикус. Она сказала, что он будет жить, если за ним правильно ухаживать. Но у него корни гнить начали. Папа два месяца лечил, спасал. А потом пришлось всё-таки пересадить. Вот, теперь растёт".

Я смотрела на фикус. Настя действительно любила это растение — дурацкое, нелепое, но почему-то ей дорогое. А я и забыла о нём. Даже не спросила, когда приходила.

"Заходи, если хочешь", — Ленка пожала плечами. "А мне уроки доделать надо. Папа проверит, когда вернётся".

В тот день в суд я не пошла. И опеке позвонила — сказала, что забираю заявление, пусть дети живут с отцом. А я буду рядом. Буду помогать. Буду приходить. Просто буду.

Настя бы этого хотела.