Валентина Павловна расставила четыре чистых стакана в ряд на полотенце — пусть сохнут. Посмотрела на часы — пятнадцать минут шестого. Пора варить. У неё был график, чёткий, как в госплане. Варить кашу к ужину — в пять пятнадцать. Полкастрюли — на ужин, полкастрюли — на завтрак. Экономия.

— Вот они, нашёл, — Пётр стоял на пороге кухни, держа очки в руке. Жёлтый, осунувшийся, в растянутой майке, которую она уже четыре года просила выбросить. Зачем выбрасывать, когда можно донашивать? Новая майка — это сто пятьдесят рублей как минимум. А эта ещё послужит.

У порога тихо скулил пёс, бродяжка, подобранный Петром пять лет назад. Лохматый, уже седой — как и они сами. Глядел жалобно, просил есть. Вечно голодный. Сколько ни корми — всё мало.

— Покорми собаку, — сказал Пётр, закашлявшись.

— Я кормила утром, — она отвернулась к плите. — У нас мало корма осталось.

— Я купил вчера, — он снова закашлялся, глубоко, надрывно.

Она поджала губы. Купил. Деньги потратил. Корм нынче дорогой, а собака всё равно умрет когда-нибудь. Зачем тратить? Но вслух сказала только:

— Насыпь сам, я кашу варю.

Пётр вздохнул и поплёлся в коридор, где в тумбочке лежал собачий корм. Валентина слышала, как он насыпает в миску, шепчет что-то собаке. Всегда с ней сюсюкает, как с ребёнком. Глупости.

В кармане фартука зазвонил телефон. Валентина вытерла руки и достала старенькую раскладушку. Новые эти, смартфоны — баловство. Пятнадцать тысяч за телефон! Её раскладушка служила десять лет и ещё столько же прослужит.

— Алло, — она говорила тихо, почти шёпотом, отвернувшись к окну.

— Мам, это я, — голос дочери звучал устало. — Как папа?

— Нормально, — Валентина помешивала кашу, прижав телефон плечом к уху. — Кашляет всё.

— В аптеку сходила?

— Зачем деньги тратить? — она фыркнула. — Само пройдёт.

На том конце линии повисла тишина. Потом дочь сказала:

— Мам, я завтра заеду, привезу лекарства.

— Не надо, у нас есть, — соврала Валентина.

— Папу дай, — сказала дочь, и Валентина поморщилась.

— Он в туалете, — быстро сказала она. — Я передам, что ты звонила.

Она нажала отбой и сунула телефон в карман. В кухню вернулся Пётр, тяжело опустился на стул. Лицо серое, под глазами тени.

— Кто звонил?

— Никто, — она помешивала кашу. — Опрос какой-то.

Пётр смотрел в окно, где серела февральская московская слякоть. Двадцать пять лет вместе, а такое ощущение, что чужие. Тикали часы, булькала каша, скребся в дверь накормленный пёс. А между ними — ничего, кроме усталости.

— Валь, — вдруг сказал Пётр. — Я к стоматологу сходил сегодня. Без тебя.

Она замерла с ложкой в руке. В нос ударил запах подгоревшей каши.

— И что? — спросила она, не оборачиваясь.

— Плохо дело, Валь, — он потрогал челюсть. — Мост сломался. Полностью. Новый делать надо, всю верхнюю челюсть.

У Валентины похолодело всё внутри. Протезирование — это деньги. Большие деньги. Её деньги, которые она копила двадцать пять лет, каждый божий день. Откладывала, берегла, прятала — под матрасом, на сберкнижке, в шкатулке за иконой.

— Сколько? — только и спросила она.

— Много, — он смотрел в стол. — Сто восемьдесят тысяч минимум. За эконом-вариант. А нормальный — все двести пятьдесят.

Она молча выключила плиту. Каша подгорела, но выбрасывать нельзя. Соскребёт горелый слой — и нормально, на ужин хватит.

— У нас нет таких денег, — сказала она, и голос даже не дрогнул.

Пётр давно уже не ел нормально. Жевал передними зубами, как старая лошадь, глотая куски почти целиком. Питался кашами да супами — больше ничего не мог. Валентина видела, конечно, как он мучается, но думала всё время: может, само срастётся. Может, ещё поносит старый протез. Подклеить, подпилить — и ещё годик-другой.

— Ну и как ты собираешься платить? — спросила Валентина, соскребая горелый слой с каши. Чуть пахло дымом, но есть можно. — Я же говорила тебе, нет у нас таких денег.

Пётр покрутил в руках ложку. Посмотрел в окно, где собирались сумерки. Потом произнес тихо:

— Пенсии не хватит, — он вздохнул. — Придётся кредит брать.

— Какой ещё кредит?! — Валентина чуть не выронила тарелку. — Совсем сдурел под старость лет?! Знаешь, какие проценты? А выплачивать как будешь?

— А как, по-твоему, я жить должен? — вдруг тихо спросил Пётр. Глаза у него были усталые, выцветшие. — Без зубов, да? Как собака старая?

Собака, услышав про себя, подняла морду и брехнула из коридора. Хоть бы её кто послушал.

— Да ты погоди, — засуетилась Валентина. — Может, подешевле где найдём? Может, в область съездим? Там дешевле должно быть.

— Я уже обзвонил всех, — Пётр поморщился. — Дешевле только съёмные, но мне нельзя — десны слабые. Сто шестьдесят минимум, а нормальные — от двухсот.

Валентина переложила им обоим каши, села напротив. В голове крутилось: двести тысяч, двести тысяч... Да у неё отложено-то куда больше. На сберкнижке — триста сорок. Под матрасом — ещё сто двадцать. В шкатулке за иконой — двести. Да ещё вклад в банке — почти полмиллиона. Но это же — на чёрный день. На самый-самый чёрный. На случай войны, голода, беды.

А Пётр... Ну что ж, поживёт пока так. Не маленький. И в долги залезать не надо.

— Не бери кредит, — сказала она, не поднимая глаз. — Поищем ещё варианты.

Пётр глотал суп, почти не жуя. Смотрел в никуда.

В социальной сети я не могу опубликовать большой рассказ одним постом, поэтому продолжение читайте сегодня в 18:15.