Бывают слова, которые меняют мир в один момент. Как тогда, в восемь лет, когда тётя Нина из детдома сказала: «К тебе пришли». И они пришли — Галина Ивановна с пуговицей, оторвавшейся от пальто прямо в коридоре, и Николай Степанович с руками, пахнущими табаком. Они привезли его в свой дом, показали комнату с обоями в кораблики, налили чай, спросили, что он любит на завтрак. А он ничего не любил, только боялся, что завтра его отвезут обратно.

Когда самолёт пошёл на посадку, внизу показался город — знакомый, серый, с островками жёлтых деревьев в парках. Город, из которого он сбежал десять лет назад с дипломом и одним чемоданом.

Такси ползло по улицам, забитым в пятничный вечер, как артерии пожилого человека. На светофоре Игорь поймал себя на том, что нервно барабанит пальцами по колену.

— Вы местный? — поинтересовался таксист, поворачивая к спальному району. — Был когда-то, — ответил Игорь, глядя на обшарпанные девятиэтажки. — Здесь все такие, — хмыкнул водитель. — Уезжают, а потом возвращаются. Корни, понимаешь.

«Какие корни?» — хотел возразить Игорь. У него не было корней. Корни оборвались в той аварии, когда ему было пять. Потом был детдом и три года тишины, когда он почти не разговаривал. А потом пришли они. И выходит, что корни — это не только кровь. Корни — это кто вырастил.

Дом стоял на месте — серый, пятиэтажный, с облупившейся штукатуркой. Его детсадовская группа когда-то рисовала такие дома — коробочка, окошки, труба с дымом. Только трубы тут нет, а дым идёт прямо из раскрытых окон соседей — тётя Клава до сих пор дымит «Явой».

Он поднялся на второй этаж, позвонил. Ключи были с собой, но почему-то не решился открыть сам. Дверь открыла мать — маленькая, усохшая, в застиранном халате. Только глаза всё те же — карие, блестящие, как у девчонки.

— Сынок, — сказала она, и голос дрогнул.

В прихожей стоял запах жареной картошки и лекарств. Игорь прошёл в комнату и замер: всё, как десять лет назад — сервант с хрустальными рюмками, диван с протёртым подлокотником, на стене — его школьная фотография. Он там щербатый, улыбается так, будто выиграл главный приз. Что-то сжалось внутри.

— Ну что ты стоишь? Проходи, — мать засуетилась. — Сейчас чай поставлю. Ты голодный? У меня суп есть, и котлеты я вчера делала...

— Как папа? — перебил Игорь. — Плохо, — она опустила голову. — Инсульт. Второй уже. Парализовало всю правую сторону. Не разговаривает почти. Но врач сказал, что если реабилитацию пройти, то... — она не договорила, махнула рукой.

В этой квартире всегда пахло уверенностью. Даже когда денег не хватало, даже когда отец временно остался без работы, даже когда у матери обнаружили фиброму и пришлось делать операцию. Они никогда не показывали страха. А теперь она стояла перед ним — растерянная и постаревшая, с трясущимися руками и потухшим взглядом.

Игорь достал телефон, набрал Марину. — Я долетел. Всё хуже, чем я думал, — сказал он тихо. — Поговорим вечером.

У мамы задрожали губы, и она отвернулась к плите, сделав вид, что проверяет чайник. Старая уловка — он помнил её с детства. Она всегда отворачивалась, когда хотела скрыть слёзы.

Больничный коридор был выкрашен в цвет детской неожиданности — тот самый зеленовато-желтый, от которого тошнит даже здоровых. Игорь сидел на скамейке с облупившейся краской и смотрел на свои руки. Руки стоматолога — чистые, ухоженные, с коротко остриженными ногтями. А напротив — руки санитарки: красные, с потрескавшейся кожей, с заусенцами. Она возила шваброй по полу так яростно, будто пол был её личным врагом.

— К Клименко Николаю Степановичу, — сказал Игорь, когда медсестра высунула голову из ординаторской. — Вы кто? — спросила она безразлично. — Сын, — ответил Игорь и сам удивился, как просто это слово слетело с языка.

Отец лежал у окна. Худой, жёлтый, с отросшей щетиной. Правая рука безжизненно покоилась поверх одеяла. Он что-то промычал, когда увидел Игоря, и на глазах выступили слёзы. Игорь подошёл ближе, сел на краешек кровати, взял отцовскую руку — сухую и горячую.

— Папа, я приехал. Всё будет хорошо, — сказал он, чувствуя, как в горле встаёт ком.

Отец пытался что-то сказать, но выходило невнятное мычание. Он злился на себя, дёргался, и от этого становилось только хуже.

— Тише, тише. Не надо говорить, — Игорь гладил отцовскую руку, и вдруг вспомнил, как эти же руки учили его держать молоток, забивать гвозди, точить ножи. Как эти руки поднимали его на плечи, чтобы он мог дотянуться до верхней ветки с яблоками. Как эти руки обнимали, когда ему снились кошмары.

В палате пахло несвежим постельным бельём и отчаянием. Сосед отца по палате смотрел в потолок немигающим взглядом, и было непонятно, жив он или уже нет.

Игорь вышел из больницы и закурил, хотя бросил три года назад. Сигарета показалась отвратительной, но он всё равно затягивался, глядя на голые деревья и серое небо.

Вечером в квартире родителей он сидел на кухне, прижав телефон к уху.

— Ты представляешь, в коридорах грязь, персонала не хватает, лекарства мать сама покупает, — говорил он Марине. — Это не больница, это... я не знаю, что это такое.

— Может, его перевезти сюда? В Москву? — спросила Марина.

— На чём? Его нельзя трясти, у него инсульт. Да и куда? В нашу однушку?

Он помолчал, глядя в окно на тёмный двор, где одинокий фонарь освещал детскую площадку. Когда-то он целыми днями пропадал там, возвращаясь домой только на ужин. И мать всегда выглядывала в окно, проверяя, там ли он.

— А мама? Она как? — спросила Марина. — Держится. Но ей тяжело. Она сама еле ходит — артрит. А тут папу ещё поднимать надо.

Он не сказал жене, что застал мать спящей сидя, прямо в прихожей на табуретке. Не сказал, что в холодильнике пусто, а из аптечки сыплются просроченные лекарства. Не сказал, что дома холодно, потому что батареи еле тёплые, а на новые окна денег нет.

— Сколько планируешь там пробыть? — спросила Марина. — Не знаю, — честно ответил Игорь. — Как минимум неделю. Надо понять, что с папой дальше, ему реабилитация нужна.

— А как же работа? У тебя полная запись на месяц вперёд. — Перенесу. Лёха подменит.

Первым исчез звук шагов жены за спиной, когда он мыл посуду. Потом — запах её духов в ванной. Потом — вес её головы на его плече вечерами. Каждый день в Москве Игорь замечал, как быстро он забывает, каково это — быть вдвоём. Теперь между ними было расстояние в тысячу километров и ежевечерние звонки по видеосвязи.

— Папа, я так по тебе скучаю, — говорил Кирилл, прижимаясь к экрану телефона. — Когда ты приедешь? — Скоро, малыш, — отвечал Игорь, и чувствовал, как что-то обрывается внутри.

В социальной сети нельзя опубликовать большой рассказ одним постом, поэтому продолжение читайте сегодня в 18:15.