— Доброй, — отвечает она. И добавляет, уже стоя на пороге: — Кстати, я тут ключи от вашей квартиры нашла. Помнишь, Леша, ты мне давал на всякий случай? Так что если что — я всегда могу заглянуть, помочь с Анечкой.

Я замираю. Ключи. У нее есть ключи от нашей квартиры. И я узнаю об этом только сейчас.

Дверь за ними закрывается. Я сползаю по стенке на пол и сижу так — одна в пустой прихожей. В голове стучит одна мысль: «Она может прийти в любой момент. Просто взять и войти. Без стука».

Среда. Мой творческий выходной среди рабочей недели. Леша на работе, Аня в саду. Я собиралась сначала выспаться, потом не спеша выпить кофе и набросать пару эскизов новой модели — заказчик просил что-то "современное, но не кричащее". Вся вторая половина дня — только моя.

Звонок будильника в девять. Еще пять минут неги, потягиваний, приятного полусна. Пахнет весенней сиренью из приоткрытого окна. Люблю такие моменты — тишина, пустая квартира, никакой спешки.

Щелчок замка. Входной двери.

Я вскакиваю, натягиваю халат, выглядываю в коридор.

— Ау, есть кто дома? — голос Раисы Ивановны разрезает утреннюю тишину. — Наташенька? Ты здесь?

Она стоит в прихожей с пакетом в руках, улыбается. Как ни в чем не бывало.

— Раиса Ивановна? — я смотрю на нее ошарашенно. — Что вы... Почему вы...

— А я пирогов напекла! — она поднимает пакет. — Знала, что ты сегодня дома, дай, думаю, порадую. А то с работы придешь уставшая, а тут — пирожки тепленькие.

— Кто вам сказал, что я дома? — мой голос звучит хрипло со сна.

— Леша вчера обмолвился, что у тебя выходной. Я и решила — чего человеку одному сидеть?

Она проходит на кухню, не дожидаясь приглашения, начинает разбирать пакет. Я стою столбом — в халате, растрепанная, злая.

— Раиса Ивановна, вы бы хоть предупредили, — я пытаюсь говорить вежливо, но язык не слушается.

— Да я звонила, ты трубку не берешь. Наверное, спала еще. Долго ты спишь, Наташа, — она качает головой. — В твои годы я уже три дела успевала сделать к этому времени.

Телефон. Точно. Я его на ночь отключила. Хотела выспаться. Хотела побыть одна.

— Вы не можете вот так просто приходить, — я прислоняюсь к косяку. — Без предупреждения. Это наша квартира.

— Я что, чужая? — она распаковывает пироги, расставляет тарелки. — Мать родная зашла к сыну, что такого? А ты вроде как дочка мне теперь. По закону.

Мне хочется сказать, что по закону она мне никто. Просто мать мужа. Но я молчу. Смотрю, как она хозяйничает в моей кухне. Открывает мои шкафчики. Трогает мои вещи.

— Я еще за Анечкой в сад собиралась сходить, — продолжает она, не замечая моего состояния. — Погулять. А то у вас все некогда. Работа да работа.

Что-то во мне щелкает. Громко. Как выключатель.

— Нет, — говорю я.

— Что — нет? — она оборачивается.

— Вы не пойдете за Аней. Вы вообще больше никуда не пойдете без нашего ведома. Это наш ребенок. Не ваш.

— Ну ты чего с утра завелась? — она смеется, но глаза холодные. — Я же помочь хочу.

— Мне не нужна ваша помощь, — каждое слово дается с трудом. — Не нужны ваши пироги. Не нужны ваши визиты без предупреждения. Не нужны ваши советы.

Она замирает с тарелкой в руках.

— Это Лешин дом тоже, между прочим, — наконец говорит она. — И Лешина дочь. Не только твоя. А я — Лешина мать.

— Именно, — я киваю. — Мать. Не жена. Не хозяйка. И точно не мать Ани.

Она ставит тарелку на стол. Медленно. Как в замедленной съемке.

— Значит, так, — голос у нее вдруг становится тихим, пробирающим до костей. — Ты вышла за моего сына, живешь в квартире, которую я им помогла купить, и теперь решаешь, кому можно видеть внучку, а кому нельзя?

Я опускаю глаза. Про квартиру — правда. Она дала первый взнос. Но это было семь лет назад, а она до сих пор напоминает.

— Я решаю, кто и когда приходит в мой дом без спроса, — говорю тихо. Потом поднимаю глаза: — Дайте мне ключи.

— Что?

— Ключи от нашей квартиры. Отдайте. Сейчас же.

Она смотрит на меня так, словно впервые видит.

— Лешенька знает, что ты устраиваешь мне такое? — вкрадчиво спрашивает она. — Что выгоняешь родную мать?

— Я никого не выгоняю. Просто хочу, чтобы вы звонили, прежде чем прийти. Как все нормальные люди.

— Нормальные люди, — она повторяет и кривится, как от зубной боли. — Нормальные люди уважают старших. Ценят заботу. А не ведут себя как...

Она не заканчивает. Но и не нужно. Я все вижу в ее глазах.

— Ключи, Раиса Ивановна.

Она поднимает подбородок, смотрит на меня сверху вниз, хотя я выше её на голову.

— Я поговорю с Лешей. Сама, — она поворачивается к вешалке.

— Нет, — я преграждаю ей путь. — Не вы. Мы поговорим с Лешей. Вместе. А сейчас — верните ключи.

Мы стоим друг напротив друга. Она — маленькая, сухая, с поджатыми губами. Я — растрепанная, в халате, но почему-то уверенная, что не отступлю. Не в этот раз.

Наконец она достает из сумки связку, отцепляет ключ и кладет его на тумбочку. Движения четкие, как у робота.

— Проследи, чтобы Леша мне позвонил, — говорит она ледяным тоном. — Я так этого не оставлю.

И уходит, не попрощавшись.

Я сползаю по стенке, сажусь на пол, обхватываю колени руками. Меня трясет.

Беру телефон. Включаю. Пять пропущенных от свекрови. И одно сообщение в чате:

«Лешенька, милый, мы с подругой решили взять Анечку на дачу в эти выходные. Там сейчас одуванчики, воздух чистый, речка. Внучка порадуется. А вы с Наташей отдохнете. Я думаю, ей не помешает передышка, а то она какая-то дерганная в последнее время».

Дерганная.

Я перечитываю сообщение три раза. Потом звоню мужу.

— Алло? — сонный голос.

— Она приходила, — говорю без предисловий. — Твоя мать. Просто вошла в квартиру. Своим ключом.

Молчание.

— Ты слышишь? — спрашиваю резче. — Она вошла, пока я спала. Хотела забрать Аню из сада.

— Наташ, я сейчас на совещании...

— Мне плевать, — говорю четко. — Она больше не получит Аню. Никогда. Пока не научится уважать наши границы.

— Ты... преувеличиваешь, — он вздыхает.

— Посмотри сообщение, которое она тебе прислала, — обрываю его. — Сейчас. По поводу дачи. И перезвони мне.

Отключаюсь. Смотрю на пироги, разложенные на столе. Собираю их обратно в пакет. Выбрасываю в мусорное ведро.

Телефон звонит через пять минут.

— Я поговорю с ней, — голос у Леши усталый. — Но ты тоже должна ее понять. Она же мать. И она одна совсем...

— Нет, Леш, — я смотрю в окно. — Это ты должен понять. Мы с тобой — семья. Ты, я, Аня. А твоя мать — это твоя мать. Не моя. Выбирай.

И в трубке повисает тяжелая тишина выбора.

Две недели тишины. Две недели без звонков, без внезапных визитов, без «А я тут мимо проходила». Сначала было странно. Потом — спокойно. А теперь почему-то тревожно.

Леша вернулся домой поздно вечером в тот день. Молча поужинал. Потом сказал: — Я говорил с мамой. Подтвердил, что у неё больше нет ключей от нашей квартиры. Сказал, что она не может так делать.

— И что она?

— Плакала. — Он потер переносицу. — Говорила, что ты настраиваешь меня против неё. Что она теряет сына.

— А ты?

— А я сказал, что она теряет внучку, если будет продолжать. И что я не выбираю между вами. Я выбираю правила для нашей семьи.

Я тогда чуть не разревелась. От неожиданности. От облегчения. Наконец-то. Наконец-то он сказал это ей, а не только мне.

Но теперь, спустя две недели, я чувствую укол совести. Как она там? Одна, в своей квартире с фотографиями сына на стенах. Ведь она действительно любит Аню. По-своему. Неправильно. Но любит.

— Мама, а почему бабушка не приходит? — спрашивает Аня за ужином. — Она на меня обиделась?

Леша смотрит на меня. Я вижу в его глазах немой вопрос.

— Нет, малыш, — я глажу дочь по голове. — Бабушка просто учится звонить перед тем, как прийти. Как взрослые люди.

— Она умеет звонить! — Аня хихикает. — У неё телефон есть, я видела!

— Тогда, может, позвоним ей сами? — спрашиваю, глядя на мужа. — Пригласим на выходные? На обед? По нашим правилам.

Леша улыбается — неуверенно, благодарно. Достает телефон: — Позвоню ей сейчас.

— Скажи, что я приготовлю ризотто, — добавляю, сама не веря, что говорю это. — Она вроде любит.

Суббота. Звонок в дверь — ровно в час дня, как договаривались. Открываю. На пороге — Раиса Ивановна. Волосы уложены, новое платье, в руках — пакет.

— Здравствуйте, — она произносит это слово так, словно пробует на вкус.

— Здравствуйте, — отвечаю. — Проходите.

Она неловко переминается на пороге: — Я тут пирогов... Ну, если можно.

— Можно, — киваю. — Но только на десерт, хорошо?

Она кивает. Молча проходит в кухню, ставит пакет на стол. Аня бросается к ней с криками: — Бабушка! А мы тебя ждали!

Они обнимаются, и я вижу, как Раиса Ивановна украдкой смахивает слезу.

В комнату входит Леша, целует мать в щеку: — Мам, как доехала? Ты какая-то бледная.

— Нормально, — она поджимает губы. — Просто давление. Возраст.

Повисает пауза. Та самая, в которой обычно рождаются новые ссоры. Я выдыхаю и говорю: — Раиса Ивановна, я хотела вас спросить... У Ани день рождения через месяц. Может, вместе продумаем, что ей подарить? Чтобы не дублировать.

Она смотрит на меня — испытующе, подозрительно. Потом медленно кивает: — Я как раз куклу присмотрела. С закрывающимися глазами.

— Отлично, — я улыбаюсь. — Тогда мы что-нибудь другое. И еще... если хотите, можете забрать её к себе на пару часов. В среду, например.

— Правда? — она оживляется.

— По вторникам я работаю допоздна, — киваю. — Леша тоже. Было бы удобно.

Она расправляет плечи, как будто сбрасывает тяжесть: — Я могу и в другие дни. Если нужно.

— Давайте обсудим, — говорю. — За обедом. Вместе.